Хорошие сыновья, прилежные ученики Имущество временно спрятали в трухлявом березовом стволе, рядом с колючей проволокой в Ягодкиных владениях. Кому придет в голову шарить под колючками? Потом, раздевшись догола, долго полоскали свою одежду в Туре. В мутной, будто куриный желток, воде особенно-то не расстираешься, но более или менее отжулькали с колен и подолов рубах налипшую глину и, пока одежда сушилась на прибрежной ольхе, купались. Петька нырял, отсчитывая под водой секунды, а Никита больше валялся на траве. Петька оставался под водой уже до ста секунд. Правда, последние тридцать он весь болтался на поверхности, и только голова, вернее, зажатые пальцами нос и уши находились при этом в воде. В таком положении особенно хотелось запустить голышом по одному его слишком выдающемуся из воды месту. Но кто другой, может, и воспользовался бы случаем, а Никита был, как всегда, занят созерцанием травинки в десяти сантиметрах от собственного носа. Никита мог не заметить медведя, который высунулся бы, чтоб лизнуть его в ухо, но уж муравья Никита разглядит сквозь землю, куда бы он и что бы ни тащил, этот глупый муравей.Петька посинел от ныряния и, вытерев следы желтоватой речной мути на подбородке, шлепнулся рядом с Никитой. Никита в это время как раз пытался оживить с помощью искусственного дыхания отказавшуюся двигаться божью коровку.– Выдумал этот Проня про камень… – сказал Петька, немножко понаблюдав за Никитиной букашкой.– С одной стороны, может, и выдумал, – проанализировал Никита, – а с другой стороны, ведь мы нашли эту комнату?Петька промолчал. Торопиться им было уже некуда, они все взвесили, обо всем переговорили и ни на чем толковом не остановились. То все сложное казалось простым, то все простое – сложным…– Кажись, высохло, – сказал Петька про одежду. Никита не умел так быстро переключаться с одного на другое.– Бабка говорит, если дурак что запомнил – это у него навечно, – сказал Никита. – Дураки ж – они выдумывать не умеют. Это у них, бабка говорит, вроде жилы такой – лопнет в мозгу – и все: что помнит – помнит, а что новое если – ни в какую…– Завтра опять перешарим… – сказал Петька.Никита вздохнул, поднялся.Солнце уже клонилось к горизонту, пора было возвращаться домой.Корову нашли под кустами боярышника. С туго набитым животом, она чавкала жвачку, и, поскольку набухшее вымя тяготило ее, она обрадовалась своим легкомысленным хозяевам. Весь день паслась – ни тебе кнута, ни собаки… От слепня далеко не разбежишься, правда. Но воды вдоволь, травы вдоволь, тени – сколько хочешь…Обратная переправа через Туру обошлась без происшествий. Чтобы снова не замочить одежду, Петька в самом глубоком месте проплыл на спине, держась за Ягодкин хвост, а другой рукой поднимая над водой свое и Никитине обмундирование.Ягодка обсохла до дома, и никому бы в голову не пришло, что она совершила путешествие за Туру.Когда разочарованные и голодные пастухи распахнули ворота Петькиного дома, рты у обоих приоткрылись от новой неожиданности.У крыльца на маленькой табуретке рядом с Петькиной матерью сидела молодая учительница Валентина Сергеевна из Курдюковки.– Вот они – ваши помощники, – чему-то радуясь, сказала она Петькиной матери. – Здравствуйте, ребятки.– Здравствуйте, Валентина Сергеевна… – не очень дружно ответили ребятки.– Вот так я всегда замечала, что прилежные ученики бывают и хорошими сыновьями, – опять обратилась она к Петькиной матери.Петькина мать согласно кивнула: «Да, да…» Петька никогда не числился в прилежных учениках, но спорить не стал.– Что это у вас брюки влажные? – спросила учительница.– Малость постирались, Валентина Сергеевна, – толково, как и подобает хорошему сыну, прилежному ученику, разъяснил Никита.– Какие молодцы! – радостно просияла Валентина Сергеевна. – Только надо говорить не малость, а немножко, слегка…«Да, да…» – опять закивала Петькина мать, с горечью думая о том, что рубаху и брюки ей придется сегодня стирать.– Устали? – спросила учительница.– Да так, Валентина Сергеевна… – неопределенно разъяснил Никита.– Это ж привычно нам, – сказал Петька.– Вы очень не переутомляйте их, – попросила Валентина Сергеевна, снова обращаясь к Петькиной матери. – Это хорошо, что они работают. Но и отдыхать им нужно. Пускай сил набираются.– Это конечно… – сказала Петькина мать.– Отпускайте их ко мне, в Курдюковку, я хочу собрать ребят, – мы что-нибудь придумаем на лето. Хорошо?– Да чего ж, отпущу… – пообещала Петькина мать, думая о том, что Петька сроду еще не спрашивал разрешения на такие дела, как поход в Курдюковку.Валентина Сергеевна ушла очень довольная учениками, а ученики, едва проводив ее до ворот, яростно накинулись на приготовленную для них простоквашу.Петька на секунду прервал трапезу лишь для того, чтобы спросить у матери, много ли она надоила, когда та возвратилась с подойником в избу.– Да уж давненько не даивала так… На седни сыта, хватит. Кринок пять, чай. И где же это вы пасли ее?– Да тут, везде, – просто разъяснил Петька.– Чудная она у вас – эта Валентина Сергеевна, – сказала Петькина мать. – Ласковая…– Ну… – подтвердил Петька. Мол: как же это – чтобы у нас, да не ласковая…Валентина Сергеевна всего полгода назад приехала из города и, с первого дня все время организовывая что-нибудь, многого еще не понимала в деревне. Весной у нее ничего не стоило отпроситься с урока, сказав, например, что свинья Машка поросится дома. А какая помощь Машке от Петькиного или, скажем, Никитиного участия? Да и кто же матку откармливает? Это если в колхозе, а дома – борова надо, чтоб пожирней…Никита жевал свой хлеб молча. А потом вдруг перестал жевать и неожиданно и медленно, как всегда, сказал:– Есть мысль… Я знаю, где камень. Колька – покоритель сердец Петька поперхнулся простоквашей.– Чт… Что?..Но договорить не успел.– Тсс, – предупредил Никита и, быстро отломив от буханки хлеба граммов пятьдесят мякиша, пхнул его в рот. Петька автоматически проделал то же самое.Над подоконником выросла хитрая физиономия Мишки.– Здравия желаю!– М-м, – не очень радостно поприветствовал его Петька.Мишка заглянул в комнату. Мать ушла к этому времени цедить молоко на кухню. Мишка прыгнул через подоконник, подошел к столу, ткнулся носом в пустой чугунок из-под простокваши.– Тю-тю! – сказал Никита, запрокидывая голову, чтобы дотянуть из кружки последний глоток освежающей сыворотки.– Идете? – спросил Мишка.Петька незаметно поглядел на Никиту.Никита, чуть помедлив, кивнул.– Посмотрим, что там у вас… – равнодушно сказал Петька. Решать он обыкновенно привык сам, но в тех случаях, когда надо было много думать, ничего не поделаешь – решал Голова, то есть Шар, то есть Никита.Мишка ухмыльнулся.– Светка говорит – нехорошо! Ля-ля-ля! Владька – не твое дело! Светка – маме скажу, как не стыдно! Ха? Владька – это ж по согласию!– Граф Монте-Кристо будут, – коротко перебил Никита.Петька потом всю дорогу пытался спросить у него, что он такое брякнул про камень. Но, во-первых, мешался под ногами пронырливый Мишка, а во-вторых, Никита усердно не замечал Петькиных стараний.Никита сказал:– Ладно, делать нам все равно нечего…Но, кажется, им обоим хотелось поглядеть, как это Колька тетки Татьянин будет целовать Кравченко. А если точнее – не как будет целовать Колька, а как эта Егорова, Светка самая, «ля-ля-ля» и прочее. Не то чтобы даже «ля-ля-ля», а так это – бывает иногда интересно взглянуть. Ну просто, мало ли девчонок: и рагозинские, и курдюковские. А у этой только и душа-то невесть в чем держится. Кажется, дай ей ведро – она переломится. Голодали, видно, в эвакуации. Из блокады, ясно. Оно и жалко. Другую бы вытянул крапивой под коленками – вот и знакомы. А эту нельзя…Только у самого хутора Никита шепнул:– Потом.Петька хмыкнул: дурак он что ли – начинать разговор при. Мишке.Владька не поздоровался с ними. Но примиряться никто и не собирался. Мишка ж был секундантом, а это совсем иное дело, чем быть противником, так что Мишка оставался как бы нейтральным.– Тихо, – сказал Мишка. – Светки нет?– Светку мать зазвала ужинать, – сообщил Владька.Петька подумал: жаль, что зазвала. Но так это – мимоходом подумал. Даже сам не заметил, когда.Мишка впереди, остальные за ним пробрались огородами к амбару.На сеновале пахло прелью.– Быстро, чтоб никто не выглядывал, – скомандовал Мишка.Петька и Никита облюбовали себе место рядышком, ближе к лестнице, которая вела на сеновал. Глубоко зарылись в пыреистое сено и долго чихали все четверо, пока наконец успокоились.Прошло немало времени, так что Петька даже начал скучать, прежде чем внизу послышался Колькин голос и какое-то шебуршанье.Спустя несколько минут над лестницей показалась кучерявая голова Кравченко. Ну, ясно, Кольке с его штанами нельзя взбираться первому.– Ой, как страшно! – сказала Кравченко, аккуратно усаживаясь на сено.Колька, прежде чем сесть, тревожно огляделся: Владька и Мишка должны были присутствовать здесь по уговору.– Ну, давай, – сказал Колька и тщательно шмурыгнул носом.– Но ты мне покажешь норку, где суслик? – уточнила Кравченко.Все-таки уговорил он эту городскую.– Сказал… – нетерпеливо буркнул Колька.– И где ягода эта, малина, да? Я люблю малиновое варенье!Колька уселся рядом с ней и повторил:– Давай, что ли…Кравченко зачем-то подергала кучерявой головой.– Только ты глаза закроешь, ладно? Так всегда делают, я знаю.Вечно эти девчонки пообещают что-нибудь, а потом одно, другое. И вечно им кажется, что они все знают.– Ладно… – легко согласился Колька.– Шесть раз? – переспросила она.– Что я, считать не умею?– Ну, целуй, – сказала она, подставляя губы.– А что ты сама глазеешь? – возмутился Колька, едва раздался звук его первого в жизни поцелуя.Кравченко удивилась.– Мне страшно!– Может, мне тоже страшно, – резонно заметил Колька.– Ну, смотри и ты, – обиделась она. – Только все это уже совсем не так… – Голос ее дрогнул.– Вот еще, – сказал Колька. – Не все равно тебе? Уговор дороже денег.Она рассердилась.– Не знаю я никаких уговоров! Целуй тогда быстро. И больше я никогда не стану целоваться с тобой. Меня Слава в Челябинске целовал, так все по-другому было. Грубый ты!– Что я, кутенка, что ли, целую! – в свою очередь возмутился Колька.Она от злости забыла про страх и зажмурилась.– На!Колька сердито чмокнул ее в губы.– Два! – сказала она. Потом: – Три! Четыре! Фи! Какой ты неуклюжий!– А откуда ж я уклюжесть-то возьму? – справедливо изумился Колька. – Ты, что ли, уклюжая?– Какой гадкий! И не буду я больше целоваться с тобой! Совсем не нужно мне твоих ягод! – Она сделала движение, чтобы подняться. – Вовсе ты не мальчишка! У тебя даже штаны с разрезом!– Я вот щас как тресну! – оскорбился Колька, задетый за живое. И даже размахнулся.Она отпрянула, испуганная, заплакала и хотела кричать, но когда увидела, что бить он все-таки не собирается, – только уткнулась лицом в ладони и заревела.Колька присел рядом, верно, полагая, что когда-нибудь да кончатся же эти хныканья.Хныкать она перестала, но слез не утерла с лица, и в молчании они поцеловались еще раз.Спускался Колька вторым.И когда Петька выглянул через щель в крыше, они рядышком шагали по тропинке в сторону сопляковской усадьбы.Мишка хохотал, держась за живот и перекатываясь по слежалому сену. Владька только улыбался. Никита, похоже, и не заметил развернувшейся перед его глазами сцены. А Петьке почему-то было не смешно.Владька тоже посмотрел в щель и, убедившись, что влюбленные ушли, начал спускаться.Мишка, подмигнув, спросил у Петьки:– Ты бы Светку стал так, а? Я бы за здорово живешь!Но Петька ни с того ни с сего вдруг так двинул ему под дых, что Мишка отлетел на сено. Отлетел, спружинил, и не успел Никита глазом моргнуть, как точно по такой же траектории, только в обратную сторону, отлетел Петька. Никита прыгнул между ними.– Вы что?! Я сейчас…Опять выскочил наверх Владька.Петька стиснул зубы.– А-а, – ухмыльнулся Мишка. – Все ясно…Петька сделал движение в его сторону.Но тут вмешался Владька:– Ты что, приходишь на чужой двор со своими законами?! Да? Давай! Если не трус!Никите пришлось потеснить и этого.Образовался своеобразный треугольник с тремя возбужденными точками по углам и с одной абсолютно хладнокровной посредине – там, где сходятся биссектрисы.Мускулы на Петькиных скулах ослабли. По всем правилам, он должен бы сейчас вызвать Владьку на дуэль. Но он зачем-то поднял клочок сена, шаркнул его в ладонях, будто утер их, выронил, сказал: «Ладно…» И, не обращая внимания ни на Мишку, ни на Владьку, подошел к спуску.Никита не понял его, однако удивляться чему-нибудь не привык и двинулся следом.Мишка и Владька остались наверху.А от дома к амбару уже бежала Светка.– Как не стыдно! Как не стыдно, мальчики! Я не знала, что вы все такие!..Петька презрительно шевельнул губами, и, чтобы не столкнуться со Светкой, они повернули в противоположную сторону, в поле.– Ты ничего, что я так это… ну, ушел? – спросил Петька немного погодя.– Значит, надо, – буркнул Никита.Петька, окончательно успокаиваясь, вздохнул.– Ну, ладно…– Что-нибудь придумаем, – неожиданно пообещал Никита и в растерянности почесал стриженый затылок! «Дела-а!» Таинственные знаки . Спрятаться было негде.Забрались в старый, глухой овраг, что начинался неподалеку от бывшей Сопляковки и, доверху поросший шиповником, тянулся к Стерле. Только в самом низу его не было ни травы, ни кустов, а жесткими, сухими комьями выступала красная глина. Весной здесь текли красные ручьи и на красных проталинах голубели первые подснежники.Они забрались на самое дно оврага, в тесный котлован, так что почти уперлись коленками друг в друга, когда сели.Кусты шиповника прикрывали их сверху плотной завесой.Над самым Петькиным ухом равнодушно выкрикивал перепел.Выдержка не позволила Петьке любопытничать. А Никита, ничего не объясняя, расчистил пяткой ровный квадрат глины под ногами, к Петькиному удивлению, вытащил из кармана найденную в землянке манжету, но не взглянул на нее, а отломил сухую ветку над головой и острым кончиком ветки нарисовал на красноватой почве следующее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41