– Ты что… – Никита в сердцах замахнулся кулаком, но промазал. А Петька, не глядя, опять лягнулся и попал в затылок.Никита проглотил невольное ругательство, замер.Петькина нога скрылась. Тогда все еще возмущенный, но уже настороженный Никита выглянул на поверхность.Петька лежал, затаившись под деревом, и, делая свирепое лицо, держал палец у губ: «Тихо!»Никита змеем выскользнул наружу.Петька ткнул пальцем в кусты.Оба затаили дыхание.Буквально шагах в десяти от их убежища слышался говор. Случайный ветерок шелохнул ветки шиповника, и в лицо пахнуло запахом костра.Говор стих.«Быстро!» – одними губами приказал Петька, и, действуя на животах, они в несколько секунд заложили хворостом выход из-под земли.Никита ткнул пальцем в гнилушку и сделал движение рукой, означающее: «Хорошо, я надумал брать валежник с болота – мало ли кому понадобится на костер!..»Петька мотнул головой: «Ползем!» – и, придерживая левой рукой свою шпагу, двинулся первым. Работая локтями, Никита догнал его. Дальше поползли рядышком, осторожно, сантиметр за сантиметром приближаясь к невидимым собеседникам.Едва приметный костер тлел на крошечном, в несколько метров пятачке между деревьями. Прокопченный до сини котелок слегка покачивался на двух сведенных к центру рогатулинах.Лицом к Никите и Петьке у костра сидел незнакомый лет пятидесяти мужчина с густой черной бородой, в кепке, надвинутой глубоко на лоб, в теплой телогрейке и охотничьих сапогах. Рядом, у его ног, валялось ружье.А спиной к друзьям сидел на обрубке осины маленький взлохмаченный старик, голова которого казалась огромной от беспорядочно разросшихся седых косм, так что нельзя было разобрать, где кончается шевелюра, где начинаются борода, усы.Оба молчали, глядя в огонь.А Петька, увидев старика, цыкнул. Глаза его заблестели. И, готовый позабавиться, он даже приподнялся. Но всегда уравновешенный Никита (которым на этот раз руководило, с одной стороны, благоразумие, а с другой стороны – возможность отомстить за удар по темени) больно ткнул Петьку локтем в бок. И, неслышно огрызнувшись, Петька остался лежать.Взлохмаченный старик был сумасшедшим. Звали его Проней. Кто первым узнал, что зовут его именно так, – не важно. Дня три назад он явился в деревню по одной из таежных дорог, сутулый, седой, пропыленный (тайга нет-нет да и выкинет что-нибудь такое, особенно в эти, послевоенные годы), и не успел он пройти десяти дворов, как мальчишки уже пристроились за ним: «Проня! Проня!..» Он быстро кивал направо, налево, счастливо улыбался до ушей, встряхивал косматой гривой и, часто притопывая ногами, смешно подпрыгивал на одном месте.«Здравствуй, Проня!» – кричал кто-нибудь из мальчишек. И радостный Проня оборачивался на голос: «Здрасти, здрасти!..» Но сзади тем временем слышалось новое «здравствуй», Проня вынужден был повернуться в другую сторону. «Проня, где твой паспорт?» Проня, нагибаясь, показывал мальчишкам свой зад. «Проня, спляши!» И Проня весело подпрыгивал на месте.Сердитые хозяйки разгоняли мальчишек, звали Проню во двор, давали хлеб, картошку, соль и, жалостливо кивая головами, кормили пшенным супом.«Издалеку, отец?»«Далеко, милая, далеко! От бога ж мы! – счастливо улыбаясь, быстро, но внятно говорил Проня. – Отколь же быть? Земля, чай, от бога? Мы тоже! Каменья, каменья – землица-то! Благода-ать!.. – Он вдруг пугался на мгновение, торопливо шарил невидящими глазами по земле, хватал первый попавшийся булыжник, ласково гладил его и, опять счастливый, повторял: – Благода-ать!..» – И говорил, говорил не умолкая.Где он расставался со своими булыжниками, никто не видел, но отыскивал он их везде – по дороге, у реки.Чернобородый поднял голову и поглядел на сумасшедшего старика. Густые черные брови скрывали выражение его узко прищуренных глаз.– Ну, и что же дальше?..Старик выпрямился, взмахнул стиснутыми кулаками.– Проклятый камень! Я видел его!– Что толку, дурак… – сказал чернобородый, ковырнув палкой угли, так что над костром взметнулось облачко золы.– Тридцать лет! Но я видел эту речку! Я не мог уйти раньше! И я видел этот камень!– Что проку, говорю? – как о чем-то надоевшем, опять повторил чернобородый.Старик даже задергался на своем чурбаке.– Я ошибся. Надо было все сначала, – заговорил он с новым воодушевлением. – Этот камень провалился! Но я найду его, ты увидишь. А не найду – обшарю каждый ручей! Сегодня убедишься! Делалось прочно. Глухомань. Зало, прихожая! Подземные хоромы! Милостисдарь!.. – передразнил кого-то старик.– Я уже слышал это, – отмахнулся чернобородый, выкатывая из костра одну за другой две картофелины.– Нет, ты убедишься. Это я запомнил! А рядом выстрелы! Но все ж управился… Места-то ведь как будто свои, а чужие! – старик оглянулся.– А что ж он, идиот-то этот, верующим был, что на библию понадеялся? А? – усмехнувшись, спросил чернобородый, медленно разминая горячую картофелину.Приятели не дышали. Им нравилось, с какой серьезностью чернобородый разыгрывал старика.– О, где этот камень!.. – повторил сумасшедший. – Тут береза была. – Проня оглянулся. – Благодать! Кто знал, что ель заглушит все!Чернобородый бросил обгоревшую кожуру назад, в огонь, вытер пальцы о телогрейку, достал из кармана кисет.– А ты, случаем, не чокнулся тогда от радости? – неожиданно спросил он.Но ответа Петьке с Никитой не довелось услышать, так как в этот момент под локтем Никиты сухо треснула хворостина. Чернобородый разом вскочил на ноги, шагнул в сторону затаившихся друзей и внимательно вгляделся в кусты.– Кто здесь? – спросил он голосом, от которого приятели поежились. Мало ли что…Тяжелые резиновые сапоги его были так близко от Петькиного носа, что казалось, протяни руку – и дотронешься до них.Еще раз оглянувшись, чернобородый возвратился к костру.«Жмем!» – шепнул Петька. Но и без того было ясно, что пора «жать». Задом, сначала медленно, осторожно, потом быстрей они отползли на несколько шагов прочь от костра.Потом от дерева к дереву – бегом – в камыши. Наконец, во всю прыть, – через болото, к реке.– Не опоздаем… – утешил Никита.– Вот бы этот цыган дал тебе по шее, тогда б не опоздали, – на ходу отозвался Петька. Будто бы начальник штаба сознательно треснул каким-то там сучком…А это получилось даже кстати. Солнце уже катилось к земле. Дуэль Чего уж не было на белоглинских дуэлях, так это примирения. Подобная разновидность мушкетерской трусости была чужда белоглинцам. Не та эпоха. Да и народ, видать, покрепче стал. Потому даже Колька тетки Татьянин предпочитал смерть в бою примирению без боя, то есть, чтобы пожать протянутую руку – это ни в какую. Хорошо, правда, что никто еще и не протягивал ее ни разу.Когда Петька и Никита подошли к месту дуэли, Мишка и Владька уже поджидали их. Но противники не стали упрекать друг друга. Холодно переглянулись, холодно сошлись в центре поляны, чтобы измерить шпаги. Каждый по очереди упирал свою шпагу острием в правую ладонь и прикладывал рукояткой к плечу. У всех, за исключением Мишки, была норма. Мишка сантиметра на два перебрал в длине, но Петька умолчал про это, только сверкнул глазами сначала на Мишку, потом на Никиту: «Видел?» Никита глазами ответил: «Ерунда».Снова разошлись.Командовать поручили Мишке. Он скомандовал:– Три… Четыре.Поединки должны были начинаться одновременно, но не успели Петька со своим противником сделать по шагу навстречу друг другу, как Никита вихрем налетел на Мишку, одним ударом из-за плеча выбил у него шпагу, вторым двинул ему между ребер, и на этом единоборство секундантов закончилось.Мишка подобрал свое оружие, зачем-то скребанул в затылке и сел на бугорок, рядом с Никитой, чтобы лучше видеть дальнейшие события.Вообще-то Мишка умел драться, но, может, раскаивался, что его засекли с двумя-тремя сантиметрами, может, не хотел вовсе уж портить отношения со своими вчерашними друзьями или еще что – кто его знает. Раз есть победители, должны быть и побежденные. У каждого своя гордость. Колька тетки Татьянин, к примеру, еще считать как следует не научился, а уже был сорок два раза убит на дуэлях. Это тоже не всякому дано.Короче говоря, секунданты приготовились наблюдать, основные противники начали сходиться. Владыка – достойный потомок каких-нибудь там графов де-ла-Бе – приветливо улыбнулся и хотел сказать одну из мушкетерских колкостей, но так как противник его шел молча, он тоже ничего не сказал. Только улыбку оставил – ну, со всякими там дворянскими штучками в ней: надменностью, презрением и тому подобное.Незнакомому с искусством улыбок Петьке захотелось внести в этот комплекс также и долю своей фантазии, но правила запрещали бить по лицу. Бить разрешалось только в грудь, до пояса. Причем самый кончик шпаги закруглялся во избежание укола. Прикосновение к груди в зачет не шло. Засчитывался лишь удар, которого противник попросту не мог оспорить.Первый выпад сделал Петька. Но Владька отшатнулся, коротким ударом отбил его шпагу вверх и сделал ответный выпад, так что Петька едва ушел в сторону.Эти пробные секунды боя показали, что на легкую победу лучше не надеяться. Петька мгновенно перестроился. Несмотря на свой рост, противник был явно слабее физически. Петька решил измотать его и, уже не заботясь ни о красоте, ни о точности ударов, стал нападать непрерывно. Удар справа, слева, снова слева, потом быстро выпад, еще один…Казалось, что шпага его мелькает сразу в нескольких направлениях, но при этом она всюду натыкалась на Владькину шпагу, и если бы дерево вдруг оказалось металлом – яростный звон слышался бы в самой дальней деревне.Сначала Петька норовил развернуться так, чтобы Владька оказался лицом к солнцу, но скоро утратил координацию. И то видел солнце перед собой, то замечал его сбоку, то вовсе не знал, где оно.Бой становился напряженным. Секунданты начали волноваться. Мишка не выдержал даже и подсказал:– Слева!За что тут же получил первое предупреждение от Никиты. Щелкнув зубами, слегка прикусил кончик языка. Поморщился, сплюнул и от дальнейших комментариев воздержался.У Владьки была тонкая узкая шпага. Поэтому, когда Петька заметил, что противник его стал меньше думать о выпадах, а стремится вложить в каждый удар побольше силы, он с готовностью ответил ему тем же.Сопротивление новичка разъярило Петьку, и он уже представил себе, как под его ударом разлетается хлипкое оружие противника, когда послышался треск.Все дальнейшее завершилось в несколько мгновений.Ярость едва не погубила Петьку, ярость и спасла его.Треснув, разломилась надвое не Владькина, а Петькина шпага. И от неожиданности, и от злости Петька совершил невозможное. Еще ни Владька, ни секунданты не успели среагировать на случившееся, как Петька, чья реакция обгоняла мысль, с отчаянием уже погибшего рванулся вперед, коротким взмахом в прыжке отбил шпагу противника и, падая, сильно ударил Владьку своим обломком прямо в грудь.Так что упали они оба. Владька – плашмя на спину, Петька – плашмя на живот.Петька вскочил первым и, еще разгоряченный, сделал своим обломком что-то похожее на оборонительное движение. Потом, не глядя, отбросил его в кусты. Как будто для него это было в привычку: завершать дуэль обломком и выбрасывать его. Владька сел на траве, тронул грудь. Больно.Петька вытащил из кармана лопух, бросил его к ногам поверженного противника.– На́ – за елку. В другой раз порубишь, – наставительно сказал Петька, вроде тут же забыв обо всем, что касалось недавней схватки. Повернулся к Никите: – Идем…Зашагал, наступая на одуванчики. Так, от нечего делать.– Техника, – разъяснил Никита своему соседу по кочке.Мишка от дискуссии отказался.До самой реки победители шли молча. И сели в лодку, равнодушные ко всему. И в молчании выплыли на середину реки.Только здесь Петька немного оживился.– Как, а?– Техника, – орудуя веслами, повторил Никита результат своих наблюдений. Потом сказал: – А шпага-то у него, знаешь, это – клееная. Из лыжины, что ли. На вид – тьфу, а крепость…– Да? – переспросил Петька. – Где же он достал это…Дернув себя за чуб. Петька помрачнел. Выходит, что и без того трудная победа могла оказаться еще труднее. Помощник Домой Петька пришел уже в темноте. Сунул весло за топчан в сенях.Мать хозяйничала на кухне. Лампа в горнице едва тускнела, и под кроватью и по углам чернели тени.Петька взял со стола кружку парного молока, пирог с капустой и только теперь почувствовал голод.Когда мать вошла в горницу с тарелкой дымящихся галушек в руках, ни молока, ни пирога с капустой уже не было.– И где тебя носит… – по-всегдашнему запричитала мать. – Нет по-людски чтобы… Одним молоком… На что ж я галушки-то грела?– Больше не хочу, – заявил Петька. Но чтобы не расстраивать мать, взял ложку и принялся вылавливать тугие галушки. – Много надоила сегодня?– Где там… – вздохнула мать. Потом спохватилась: – Митька-то прихворнул ноне. Кто же стадо выгонит? Ты бы попас Ягодку завтра. Доить днем не буду…– Попасу… – пообещал Петька, тут же прикидывая в уме, как совместить эту свою новую обязанность с прочими делами. Хотелось в назидание Мишке за его измену отправиться на днях в путешествие на долбленке. Оставалось доделать немногое: выстругать мачту, сшить парус, уговорить дядьку косого Андрея, чтобы сковал накладку для мачты.– Да, что-то щеколда расхлябалась у сарайки. Того и жди отвалится… – посетовала мать.Петька поднялся из-за стола.– Сейчас сделаю.– Да чего же сейчас-то? Завтра! – забеспокоилась мать.Но Петька не любил откладывать хозяйственные дела на завтра. Взял молоток, гвозди, вышел во двор.Над рагозинской церковью поднималась ущербленная луна.Двумя десятисантиметровыми гвоздями Петька намертво закрепил щеколду, потом заодно приколотил отошедшую дощечку в заборе.Мать постелила ему в сарайке. Налила в таз горячей воды. Но так как сама она после этого взошла на крыльцо, Петька лишь для порядка побултыхал в тазу ногами и выплеснул воду на помойку.– Все, мам…Мать неслышно вздохнула, но проверять результаты мытья не стала. А Петьке всякий раз, когда она так вздыхала, хотелось тут же заново перемыть ноги или сделать в жизни что-нибудь такое необыкновенное, чтобы любой человек сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41