Но когда выпили водки, осмелели и разожгли небольшой.Поужинав, стали рано укладываться спать.Чернобородый спросил:– У тебя есть наследники?Проня усмехнулся.– Нет! Я не дурак – обзаводиться наследниками.– Куда ж ты денешь столько денег?Проня захихикал, как хихикал в деревне, когда мальчишки просили его сплясать.– Я всю жизнь добирался до этих денег, – сказал Проня. – И я давно обдумал, как израсходовать их, чтобы не осталось наследникам! А у тебя что – есть они?– Нет… Я хочу купить яхту, – мечтательно отозвался чернобородый. – Нью-Йорк! Лондон! Париж! И чтобы женщины вокруг меня, слуги, слуги… Ботинка не сниму сам! И сначала, конечно, Париж… Париж, где я чистил ботинки другим! Париж, где я перед другими открывал двери! Чтобы теперь открывали мне!– Может, ты тоже что-нибудь имел здесь, в России?– Я-то? Нет. При большевиках не развернешься.– А я дворянин… – с гордостью произнес Проня.– Кой, к черту, толк, что ты дворянин! – усмехнулся чернобородый. – Тоже ботинки чистил!..Проня скрипнул зубами, но смолчал.Они открыли новую бутылку водки.Дальнейшего Петька не слышал. И не видел, когда пришла ночь, когда уснули грабители на поляне. Тела у Петьки больше не было: не было отекших рук и ног, не было иссушенного рта, не было ничего – было только алое марево вокруг. Сначала не было ничего, а потом это марево и смутные, дорогие Петьке видения в этом мареве.Сорок первый год. Война. Уходит на фронт отец. Мать плачет. А Петька прыгает от радости на топчане. Зачем плакать? Ведь это счастье – идти бить фашистов, стать героем, вернуться в орденах! И Петька завидует отцу, завидует всем взрослым, что могут получать оружие.Потом играет гармошка на улице, голосят бабы, скрипят подводы…Сначала они скрипят вблизи, потом все дальше, дальше, потом у самого горизонта, потом их уже не видно, а бабы все идут, идут следом за подводами, и плачут, и падают на землю, и встают, и идут опять…Потом похоронная. И мать уже не плакала. Мать положила ее за портрет Ленина в углу. И хотя Петька знал, что доить корову еще рано, мать взяла подойник и пошла за лес, в поле, доить корову… Она была там долго, но когда вернулась, опять не плакала.Петька хотел пойти работать возчиком. Чудак: разве бы его взяли тогда в возчики!Мать сказала серьезно:– Не надо, Петь. Я пока сама. Ты учись. А тогда помогнешь. Грамотному – оно все легче…Потом победа.И одни мальчишки ликовали в этот день. А бабы опять плакали. Сначала плакали. А потом голосили песни. Длинные, бесконечные…Пили брагу и протяжно-протяжно голосили: Ой, за горкой, за горою… Вернулся в Белую Глину только Федька, дядьки косого Андрея сын. Да вернулся ненадолго, чтобы уехать, Никитин отец.Потом голодный год… И Петька ходил собирать мерзлую картошку по полям. Никите мать присылала деньги, но на эти деньги купить было нечего, и Никита тоже ходил с Петькой по полям…Наконец впервые выдали хлеб на трудодни, стало появляться белое, душистое масло в туесках, захрюкали поросята на подворьях…Петька видит себя в розовом мареве спящим на материной кровати.Мать говорит ему:– Петь, слышь, Петь… Надо бы ставень починить…И Петька слышит, как хлопает на ветру покосившийся ставень, а проснуться не может.Мать говорит еще что-то.Петька спит.Тогда мать начинает трясти его за плечо.– Петька! Слышь! Петька!Но почему это мать говорит Мишкиным голосом?Петька хочет услышать ее знакомый тихий голос, а она трясет его изо всей силы и шепчет, совсем как Мишка:– Петька! Это я! Петька!Будто его ударили, Петька разом вскинулся весь. Холодная, росная ночь вокруг. И холод, и роса будто вплеснули в Петьку остатки прежних сил, приглушили жажду.Какие-то мгновения Петька ничего не может сообразить и лишь потом осознает, что ему не снился Мишкин голос, что Мишка трясет его за плечо и, возбужденный, повторяет:– Ты чего это, Петька? Это же я, Петьк!– Мишка! – сорвавшимся голосом вскрикнул Петька. И заспешил: – Там Никита! Слышь! Беги к Никите!– Знаю, знаю! – забормотал Мишка, орудуя ножом возле веревок. – Там Владька! Тише! Молчи! Как и почему засмущались Мишка и Владька Что Петька с Никитой опять исчезли, Владька и Мишка поняли в тот же день, не дождавшись их, чтобы передать утят. Они обследовали тогда всю Стерлю – от устья до водопада.Мишка сходил в Курдюковку, к Матвеичу, но опять ничего не узнал, сходил к Валентине Сергеевне и, на этот раз более дипломатичный, чем раньше, тоже ничего не узнал. Утром следующего дня, когда стало известно всей деревне, что Никита и Петька исчезли, Мишка опять отправился на разведку.Рано утром за два дня до этого Мишка видел отправляющихся вверх по Туре беглецов, и раз они не были в Курдюковке, естественно было предположить, что они зачем-то ходили в Туринку.Мишка разыскал Серегу-рыбака, поговорил с ним о том о сем, потом, будто невзначай, спросил, не заходил ли к нему Петька.И тут Серега с радостью рассказал, как бушевал в деревне пастух Грабушка. Фамилия у него – Гарбушев, но ее переделали сначала на Грабушева, а потом и на Грабушку.Был Грабушка всю войну сборщиком. Потом председательствовал несколько месяцев. Дом себе отгрохал, поросят в подполе растил, две коровы – да себя и на мать-старуху держит. Потом поймали его на махинациях, как-то вывернулся. В войну жал всю деревню и теперь свое умудряется брать. Мужиков в деревне нет. А пацанов с коровами не пошлешь. Всех, кто мало-мальски годен к работе, председатель гонит в поле. Стадо пасти некому. А у здоровилы Грабушки какая-то справка из поликлиники, что может не работать. Вот Грабушка и удумал переквалифицироваться в пастухи – так и так своих коровенок пасти надо. Дерет с женщин деньгами, плату требует как раз в уборочную, когда заменить его некем…Словом, Грабушка носился по всей деревне, грозил убить «сопляков». Уж что там они натворили – Серега не знал, но, видать, крепко насолили мужику, потому что он чуть не каждого расспрашивал: кто это такие, откуда. По приметам – Никита и Петька.Пацаны не выдали. А женщины смеются, довольные. Еще никто не доводил Грабушку, чтобы он так носился.Мишка распрощался с Серегой и двинулся в поле.Грабушка опять сидел на пригорке, курил.Мишка подошел к нему сзади.– Здравствуйте, дядя пастух.Грабушка подскочил, как ужаленный, схватил кнут, и Мишка едва успел отпрянуть назад, так что кончик кнута просвистел возле самого его носа.– А-а!..– Дядя, вы что?! – закричал Мишка. – Я вас очень уважаю! Я по делу к вам!– По какому такому делу?.. – настороженно спросил Грабушка.– Меня пионерская организация уполномочила. – Мишка совершенно беззастенчиво взял на себя эту великую миссию – представлять пионерскую организацию. – Нам сказали, вчера тут что-то набезобразничали двое. Будем исключать их из школы.Грабушка мгновенно переменился, довольный, показал желтые зубы.– Гнать, лупить, убивать надо! – сказал Грабушка.– Будем гнать, – сурово подтвердил Мишка. – Уже все решено. Надо только оформить. Ревут, просят прощения. Но ведь надо было раньше думать, правда? – спросил Мишка.Грабушка только потряс кнутом и сел на прежнее место, готовый слушать, что надо от него.Мишка сел рядом.– Понимаете… Мы их уже выгнали. Уже плачут, – повторил Мишка. – Нам только надо записать, за что… Ну, за что мы их выгнали. А то же мы их выгнали, а не знаем… – Мишка запутался. – Ну, и не знаем, за что выгнали! Вот меня и послали, чтоб я вас расспросил.Грабушка не заставил себя уговаривать. Грабушка рассказал, как он хорошо встретил этих «шпынят», даже хотел взять себе в помощники, говорят – жить не на что, вот он и хотел «снизойтить», как он потом рассказывал им про Змеиную гору, про пещеру, где змей живет, – все рассказывал. А потом они его за это – свиньи – обозвали.– Как обозвали? – уточнил Мишка.– Мироедом, вот как! – весь наливаясь краской, что тот бурак, ответил Грабушка.– Значит, пещерой интересовались… – переспросил Мишка. – Это какой пещерой? Нам – чтобы записать.– Энтой! Что на Змеиной горе, за Лысухой!– Больше ничем не интересовались? – спросил Мишка.– Нет!Миша встал, задумчиво, как и положено солидному «представителю», прошелся взад-вперед мимо Грабушки, задумчиво спустился с бугра, задумчиво обернулся внизу и вежливо сказал:– Дядь, а ведь ты вправду мироед. И кулак.На этот раз Грабушка не останавливался, чтобы поплакать. Мишке пришлось бежать по прямой как струна линии, перпендикулярной Туре, без единой передышки, слыша за спиной однообразный настигающий топот и время от времени – свист кнута.Мишка взял хороший разгон, поэтому шлепнулся в воду метра за четыре от берега и саженками, ставя рекордное время, понесся к противоположному берегу.Если бы Мишка прыгнул на метр ближе, камень, что полетел из рук Грабушки, плюхнулся бы не в воду за его спиной, а точно в спину.Мишка помахал Грабушке с противоположного берега рукой и, не выжимая мокрой одежды, побежал в Сопляковку.После короткого совещания корсары пришли к выводу о необходимости преследования исчезнувшего противника.Быстренько заготовили продукты и стали ждать, когда все уснут. Но женщины разговорились у Петькиной матери, поэтому, видя, что конца беседы не будет еще долго, Мишка и Владька разом «засмущались», вышмыгнули за дверь, побежали домой, схватили заготовленную амуницию и спустя час уже вышагивали под покровом темноты в сторону Змеиной горы.Часа четыре они шли по дороге, потом свернули в лес, развели костер, поспали до зари, а рано утром со свежими силами опять двинулись в путь.Попутной машины им не подвернулось, они шли пешком почти до самых Засуль, потому что решили сделать угол и подойти к Змеиной горе справа, вместо того чтобы пробираться напролом через тайгу по диагонали.Сумерки захватили их еще далеко от Змеиной, и они собрались сделать новый привал, когда Мишка уловил запах костра. На этот запах они продирались уже в кромешной темноте, исцарапанные, в ботинках, полных воды. Однако надежда выследить противника, который завтра, возможно, бесследно исчезнет, гнала их вперед. Впоследствии они диву давались, как смогли перебраться живыми через сплошное болото, куда, по рассказам, и бывалые охотники редко захаживали. Змеиная гора вообще считалась проклятым местом. А с тех пор, как в деревнях остались одни женщины, в эти края и вовсе никто не заглядывал: детей пугали ими. Первая ссора бандитов Петька не думал о том, что это вода льется к нему в горло из бутылки, – это лилась жизнь, которая уже уходила от него, а теперь возвращалась холодными, благодатными глотками.Они выпили все, что было в запасе у Владьки с Мишкой. Мишка хотел броситься искать еще воды, Петька остановил его: не надо…– Бежим?.. – шепотом спросил Мишка.К Петьке вернулась жизнь, но вместе с тем вернулось и чувство усталости, изнеможения, боль в каждом суставе. Они были всего метрах в пятидесяти от поляны, на которой спали бандиты.– Слушайте меня, – сказал Петька. Окликнул в темноту: – Никит…– Ов… – отозвался начальник штаба, как будто не бывало в жизни никаких таких происшествий и в голове его опять заворошились мириады перепутанных до рассеянности идей.– Порядок? – спросил Петька.– Порядок! – ответил Никита.– Слушайте меня… – продолжал Петька, обращаясь к Мишке и Владьке. – Бежать нам нельзя. Да мы и не сможем еще. Но не в том дело. Это бандиты, надо не упустить их. Понятно?– Понятно, – сказал Мишка. – Иду следить.Петька остановил его.– Бандиты – это раз, с одной стороны, то есть. У них наш клад – это с другой стороны. Сокровище, понятно?– П-понятно, – сглотнул Мишка.– Ладно… – сказал Петька. – А мы уйдем туда, полежим… – показал в темноту.Мишка снял было телогрейку. Петька отказался от нее. Взял телогрейку Владька. Мишка исчез в темноте.Туман опять заволакивал Петькину голову. Точно пьяные, прошли вслед за Владькой дальше, в гущу леса.И то ли засыпая, то ли опять теряя сознание, слышали, как Владька укрывает их телогрейками – своей и Мишкиной. Не слышали, как Владька навестил Мишку, как прилег рядом, как сменялись они возле поляны.Дежурил Мишка, когда проснулся чернобородый.Проснулся, сел, тупо глядя в затухающий костер, обхватил голову руками, потряс ею. Бросил на угли охапку хвороста и вдруг разом обернулся к деревьям, у которых были привязаны Никита и Петька. Вскочил.Друзья предусмотрительно скрывались в противоположном от этих деревьев краю леса. И Мишка сидел в засаде с противоположной от деревьев стороны. Мишка поправил за ремнем открытый складник и крепко стиснул в руке Владькин дротик. Петькин дротик тоже лежал у его ног. И луки. Это уж Мишка, понимая, что делает не совсем благоразумное дело, выполз и подобрал оружие, валявшееся в десяти шагах от него. Хотел доползти до ружей. Но оба ружья были под руками у бандитов, а они то и дело шевелились, что-то бормотали, не то во сне, не то просыпаясь время от времени.Поднимать тревогу было нельзя. Петьку с Никитой не утащишь на себе…Чернобородый спешным шагом пересек поляну, подхватил с земли обрывок Петькиной веревки и зарычал на весь лес.От этого рыка проснулся и вскочил на ноги Проня.– Болван! Идиот! – размахивая перед его лицом обрывком веревки, стал кричать чернобородый. – Ваше благородие задрипанное! Вот! Вот! – тыкал он Проне в лицо. – Где эти змееныши?! Следы заметаем?! Замел?! Ищи их! Ухнем со скалы, да?!Проня оттолкнул его.– Отойди, дурак.– Это ты дурак, ваше благородие!И, словно угадав помыслы друг друга, они разом схватились за ружья, разом щелкнули курками, разом замерли, когда Проня сказал:– Стой!Распрямились оба, не поворачивая стволов друг к другу.– Погоди! Дурость делаем! – предупредил Проня. – Я виноват, согласен, надо было удушить чертенят!.. Но теперь что поделаешь! Положи ружье, обговорим!..Медленно оба наклонились, положили ружья, оба разом осторожно спустили курки, оба выпрямились.– Сядем! – сказал Проня. – Далеко ли они уйдут?! Либо потонули уже, либо найдем в двух шагах! Куда они, полудохлые!..Чернобородый скрипнул зубами, успокаиваясь.– Пошли, сейчас найдем! – воодушевился Проня. – Клянусь – они далеко не ушли!Оба сделали движение, чтобы встать, оба глянули на темную тайгу и остались на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41