Петька, оставшись в одиночестве, удвоил внимание.Но сколько времени прошло, как спал Никита, он не знал, будить его было жалко, Петька боялся, что прошло всего каких-нибудь полчаса. И адмирал-генералиссимус не заметил, как, свесив голову, задремал сам.Очнулся он слишком поздно. Очнулся, когда уже пересекли поляну бесшумные шаги и огромная зловещая тень нависла над его головой. Владька и Мишка смущаются В Петькином доме до глубокой темноты сидели пять женщин: бабка Алена, Петькина мать, Валентина Сергеевна, Владькина мать и Мишкина. Последних двух вызвали вместе с сыновьями для консультации. Но никто не знал ничего определенного.Внимательно вслушиваясь в разговоры взрослых, Мишка и Владька толклись в Петькином доме весь вечер.Слух о новом исчезновении двух путешественников облетел днем всю деревню.И флаг над Петькиным домом привлек зевак со всех сторон. Приходили даже рагозинцы, опять забыв на время о междоусобной войне.– Ничего, – утешала Валентина Сергеевна, – они вернутся, как обещали. А теперь мы организуемся все вместе. Будем коллективно придумывать что-нибудь… Палатку председатель нам обещал. С мячами, правда, труднее.Петькина мать только вздохнула.Больше всего Валентину Сергеевну огорчило то, что мальчишки посчитали ее неспособной отправиться в путешествие вместе с ними.– Ну почему это, мальчики? – обратилась она к Мишке. – Я, может, закаленнее всех вас!.. А вы бы тоже не взяли меня с собой?Мишка торопливо затряс головой и что-то замычал. Трудно было понять из этих категорических манипуляций: категорически взял бы Мишка учительницу или категорически не взял бы.– Нет, – сказала желтоволосая Владькина мать, – просто нельзя давать детям слишком большую волю. Они должны согласовывать с родителями каждый свой шаг. Тогда никаких происшествий не будет. Я вот за своих всегда могу сказать, где кто. А ведь у меня трое их! Баловать некогда… Но, может быть, это и дисциплинирует их. Ведь ты мне все говоришь, правда, Владик?Владька моргнул своим разноцветным, уже пропадающим синяком.– И то ж… – басовито прогудела Мишкина мать – заведующая свинофермой. – Уж я рада-радешенька, что мой сошелся с вашим. Глядишь: мастерят что-нибудь…Петькина мать чувствовала себя в чем-то виноватой перед всеми и молчала.Бабка Алена молилась про себя, чтобы внук вернулся живым и здоровым, обещала богу пальцем не трогать Никиту. Потом, когда молитва кончалась, она думала, что только один раз хлестнет начальника штаба сыромятиной по мягкому месту да еще раз за ухо подергает – и все… Потом, испугавшись, начинала опять молиться и клялась себе, что в жизни больше пальцем не тронет Никиту…– Главное, нам надо собрать их на лето вместе, – опять заговорила Валентина Сергеевна. – Вы должны помочь мне в этом. Чтобы они забыли эти самые распри: деревня на деревню… Надо организовать культурные походы, культурный отдых…– Конечно, – поддакнула желтоволосая Владькина мать. – Детей надо воспитывать постоянно, изо дня в день. Чуть выпустил их из рук, глядишь, и натворили что-нибудь. Нет, я на Владика не обижаюсь. Мастерить он любит – правда. Это ж хорошее увлечение. Владик!.. Где он? – Оглянувшись по сторонам, Владькина мать улыбнулась: – Засмущался… Конец Рванувшись, Петька взмахнул дротиком и упал на спину. Злобный вскрик разбудил Никиту.Однако дротик отлетел далеко в сторону, а все последующее смешалось для друзей в один короткий и тягостный миг.Петька отбивался руками и ногами, но, прижатый к земле, мог только дергаться да скрежетать зубами в бессильной злобе.Петька хотел кричать – жесткая рука больно сдавила ему горло.Никита тоже не успел воспользоваться штыком. Никита кусался и кричал.Но уже через две минуты друзья сидели рядышком на траве со связанными за спиной руками, с какими-то тряпками во рту и широкими глазами наблюдали, как два заросших волосами бандита – седой, косматый Проня и не менее косматый чернобородый – торопливо откинули в сторону Петькину постель из веток, потом, отворотив дерн, вытащили из ямы железный ящик и, ухватившись за его углы, сидя друг против друга, торжествующе скалили зубы.Сначала они скалились молча.Потом первым оглушительно захохотал Проня. Потом захохотал чернобородый.Потом они, опять в четыре руки, подтащили ящик к костру и минут двадцать пытались взломать его крышку.То ковырял ножом Проня, то, оттолкнув его: «Дай я, дурак!» – брался за это чернобородый.Однако, убедившись, что все их усилия напрасны, они немножко успокоились. Сели около ящика и лишь теперь вспомнили о связанных путешественниках.– Черт возьми! – сказал чернобородый. – Я уже две недели не грелся у костра! Где их мешки?Они схватили котомки путешественников и вытряхнули их на землю.Чернобородый задрожал от злости, обнаружив, что, кроме хлеба и картошки, в мешках ничего не было.Швырнул мешок в лицо Никите, взял горбушку и, откусывая огромными кусками, стал есть.Проня, весь дергаясь от возбуждения, последовал его примеру.Немного утолив голод, они успокоились. Чернобородый закопал в золу оставшиеся картофелины, хотел подбросить хворосту. Проня, глядя на обессилевших в попытке освободиться от веревок друзей, остановил его:– Не надо… Мы еще не выбрались отсюда… Полдела сделано, главное еще впереди…Чернобородый сразу утих, оглянулся на тайгу, прошел через поляну, принес из кустов ружья.Положил их не сразу.Кивнул в сторону Никиты и Петьки.– Кончим?..Проня взял одно из ружей, положил у своих ног.– Сдурел? Чека только и ждет твоего салюта…– Зачем? – спросил чернобородый. – Без шума… – И вытащил из-за голенища длинный, тускло замерцавший в отблесках костра нож.Проня размазал кровь на щеке – Петька все же не зря швырнул дротик, – зло прищурившись, долго вглядывался в лица друзей. И столько злобы было в этом взгляде, что Петька опять зашевелился, пытаясь либо высвободить руки, либо вытолкнуть изо рта кляп.Хотя бы крикнуть:«Режь, гад! Режь, фашистское отродье! Далеко не уйдешь!..»Но руки были связаны крепко, а грязная тряпка, казалось, раздирала рот, и от бессильной ненависти слезы выступили на глазах у Петьки.Проня захохотал. Проня думал, что это слезы страха. Проня взял у чернобородого его нож и подошел к друзьям.Никита замер, глядя ему прямо в глаза, затаил дыхание, чтобы не выказать страха. «Режь!»Петька опять рванулся в бессилии.Проня усмехнулся.– Это ж большевистские змееныши… – сказал он, отходя к костру. – Свиньи… Их режешь – они горло подставляют… Надо по-другому… – Сел, воткнул нож в землю перед собой. – Незачем оставлять лишних следов… Они сдохнут и так… А тогда – бросим под горой… Милиция найдет – решит: от истощения. Заблудились в пещере… – Повторил: – К чему лишние следы?.. Положим рядом какой-нибудь гнилой мухомор… – И, довольный своей выдумкой, он опять захохотал.– Надо уходить, – сказал чернобородый.– С чем? – зло спросил Проня, тряхнув седыми космами. – Пойти в магазин? Дайте водки? Или в парикмахерскую – побриться? Лучше тогда напрямую – в чека! Там и побреют, и покормят!Чернобородый помолчал.– Может, все-таки зарыть? – опять кивнул на Никиту и Петьку.– Будут искать! Надо, чтоб не искали! – отрезал Проня. – Двое суток в нашем распоряжении еще есть…Друзья и не помнили, когда говорили между собой, что их не будут искать четыре дня.Выходит, эти бандиты следили за каждым их шагом.– Завтра надо достать жратву… – подытожил Проня. И, взяв Петькину веревку, разрезал ее пополам. – Утро вечера мудренее… Давай, чтоб они случаем не дали деру…Петьку оттащили к дальнему концу поляны и, усадив на землю, привязали к дереву. Чернобородый хотел привязать стоя, Проня запретил.– Синяков не должно быть, следов от веревок не должно быть, крути аккуратно. Они сдохнут своей смертью…Потом грабители потушили костер и тут же, на поляне, улеглись спать.Обессиленные, разбитые, друзья не могли потом сказать, спали они или теряли сознание в эту холодную ночь… Но когда пришли в себя, было уже светло. Прощание Лес шумел, перекликался на разные голоса.Петька проснулся оттого, что Проня, взяв его за подбородок, несколько раз приподнял ему голову, больно стукнув затылком о дерево.– А, живой… – сказал Проня.Чернобородый складывал на потухшем пепелище хворост, чтобы снова разжечь костер.От своего дерева на Петьку глядел Никита.Петьке показалось, что он еще не проснулся и видит страшный сон, неправдоподобный и явственный одновременно…Он весь окоченел, по всему телу расползлась дрожь. Сначала медленная, потом сильней, сильней – его стало бить как в лихорадке.Петька хотел остановить это биение и не мог.Вдруг Никита как-то страшно захрипел, дернулся раз, потом еще раз, голова его свисла набок, и, осев, он скрючился на веревках.Проня подошел к нему и выдернул изо рта кляп.– Это что еще за блажь? – спросил от костра чернобородый.Никита так и остался без движения, обвисший на веревках.Проня тронул его за голову.– Живой… – Потом обернулся. – Нам не надо, чтобы они задохнулись. Я не хочу сесть миллионером в каталажку. Они заблудились в пещере и умерли от жажды, едва выбрались оттуда!Чернобородый мрачно хмыкнул.А Проня подошел и выдернул кляп из Петькиного рта, ударил его этим кляпом по голове.– Теперь они так и так не раскричатся.Петька глядел на Никиту и не сразу понял – что это, когда щеку обожгла горячая, как огонь, слеза.Бандиты доели остатки хлеба из их котомок.Проня сказал:– Не будем терять время, надо идти за жратвой.– Надо… – подтвердил чернобородый.– Деньги у тебя? Я покараулю здесь, – сказал Проня.Чернобородый, хохотнув, сразу оборвал смех.– Деньги я могу отдать тебе, сам покараулю.Между ними разгорелся спор. Никто не хотел оставлять другого возле ящика с драгоценностями.Наконец решили идти вместе. Это примирило обоих.– А с этими? – спросил чернобородый.– Пусть сдыхают.– К черту! Прикончим – это будет вернее!Проня опять разозлился.– Они сдохнут и так! Сдохнут от жажды! Мы заметем сразу все следы. Не трусь! Я знаю, что такое тайга. Их будут искать неделю, пока найдут! – Добавил: – И не к чему на себя лишнее брать… Мы еще в России…Где-то за Петькиной спиной взошло солнце и всполошило мошкару. Но сначала Петька еще чувствовал ее укусы, а потом все: и жажда, и отеки в затянутом веревками теле, и опухшее от укусов лицо – слилось для него в одно сплошное одеревенение.Грабители притушили костер, убрали за собой следы ночевки и, взяв ящик, потащили его в лес.Проходя мимо Петьки, чернобородый замахнулся, хотел ударить его. Проня взвизгнул:– Не надо синяков! Я говорю – не надо синяков!Чернобородый зарычал в ответ, но руку опустил.– Синяки будут от веревок.– Веревкой они сами себя уже исполосовали. А не сдохнут, так… мы вернее… С той самой скалы… И живого места не останется… Скажут – веревка не выдержала.Когда шаги их растворились в тайге, Петька выждал еще несколько минут и хотел окликнуть Никиту. Но Никита сам вдруг выпрямился, потянулся, насколько позволяли ему веревки, расправляя отекшие суставы, огляделся по сторонам.– Никита, – едва слышно, чужим, непослушным ртом, в котором едва ворочался деревянной колодой язык, позвал Петька. – Ты чего, Никита?Никита хотел улыбнуться, но только губы его дрогнули и непонятная гримаса исказила лицо.Никита хотел ответить громко, но тоже ответил едва слышно:– Это я нарочно, Петь… Чтоб тряпку вынули изо рта.Петька тоже шевельнул губами, но улыбка и у него не получилась.Некоторое время помолчали, широко открытыми ртами вдыхая воздух.Силы как будто возвратились немножко.Петька снова дернулся, снова попытался дотянуться до веревки зубами, но все было напрасно.Отдышавшись, тихо сказал Никите:– Попробуй зубами…Никита покачал головой. Он уже пробовал.Долго молчали.– Ты знаешь, Петь… – неожиданно сказал Никита. – Когда нам идти за утятами, бабка не пускала меня… Говорит, ушлю к матери… А я говорю: ну и усылай… Так мы с ней и не помирились…Петька застыл на секунду.– А я, Никит, ставень матери не наладил…. Давно говорила…И они снова долго молчали оба.Откуда-то понадвинулось на Петьку розовое-розовое марево и стало медленно обволакивать его голову. В этом мареве перед глазами Петьки вставало то горестное лицо матери, то покосившийся ставень. Он висел на одной петле и, поскрипывая на ветру, неслышно ударял о бревенчатую стену избы…– Петь… – снова позвал Никита.Петька очнулся.– Слышь, Петь… Ты прости меня… что вот я не догадался… предупредить тебя… о Проне… А? Прощаешь?– Что ты, Никит!.. – косноязычно зашептал Петька. – Ведь у меня же и своя голова на плечах, чтоб думать. Это я должен был думать… Ты и так подсказал много…– А главного не подсказал…– Если бы ты знал… – сказал Петька. Видение Петьке смутно – уже не слышалось и виделось, а как бы мерещилось на поляне, как вернулись под вечер Проня и чернобородый, как они снова долго пытались открыть железный ящик и это не удалось им, как напихивали в мешки продукты: хлеб, картошку, лук, сало. Как пили потом… И водка оглушительно булькала на весь лес…Чернобородый подошел и сказал:– Еще не сдохли…Проня утешил:– Немного осталось!..Потом они долго спорили, как им быть дальше: уходить теперь или ждать до утра.Чернобородый хотел сразу, но Проня действительно знал, что такое тайга. Проня говорил, что надо выспаться как следует и двигаться едва забрезжит, иначе они влетят в какое-нибудь болото раньше, чем выйдут на проселок. А на проселке к тому же их могут поджидать уже с готовым транспортом, у которого решетки на окнах. Затем Проня напомнил, что надо будет еще «как-то устроить этих змеенышей», будто ползли, ползли от горы, да так и не доползли никуда… или упали со скалы. Петька с трудом сообразил, что это говорят про него и про Никиту.Петькин мозг то чуть просветлялся, то снова мутнел, и Петька погружался в вязкий-вязкий туман. Ни жажды, ни боли он уже не чувствовал. И когда думал о себе, думал не о том Петьке, что привязан у дерева, а о каком-то другом, непонятном, который не может ничего чувствовать и ходит и что-то делает, но будто он из воздуха: ходит, не прикасаясь к земле, делает, ничего не трогая руками…Костер бандиты не хотели разжигать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41