Они настолько захвачены серьезностью происходящего, что даже не переговариваются между собой и ни о чем уже не спрашивают. Выстрелы слышали все. Надеюсь, что Виллу Аунвярк успел в двух словах объяснить им положение. Да и что тут расспрашивать, сейчас увидим все своими глазами. Еще полчаса быстрого хода, может, чуточку больше, и подойдем к реке. Справа улавливаю слабый шум, это, должно быть, водопад. Если только не толчки собственной крови. Успокойся, Яан, внушаю себе, чем серьезнее работа, тем тверже должны быть спокойствие и сосредоточенность. Хватит уже с нас этих срывающихся на визг женоподобных мужиков, которых в таком изобилии разбросали по всей земле смутные времена и перетряхнутое навыворот общество. По любому поводу первым делом в крик! Кое-кто хоть и в кожанке да с маузером на боку, но как был бабой, так бабой и остался, мщу я в мыслях Авлою.
Я ни сном ни духом не мог предположить, что, лишенный всех чинов и званий, Авлой окончит свою жизнь несправедливо обвиненным, и неожиданно ровно через двадцать лет, день в день. Возможно, я сжалился бы тогда над ним. А может, со зла пожал бы плечами: каждый сам готовит свое будущее, что посеешь, то и пожнешь.
Прежде чем увидеть саму реку, мы ощущаем ее дыхание. Это характерное и извечно присущее большой прохладной воде дуновение. Свежее и бодрящее, с небольшим привкусом, замешенным на запахах торфяных топей и рыбьей чешуи, намокших сосновых пней и смоленых лодок. Это второй знакомый запах моего детства. Первый — смесь сухой и першившей в горле хлопковой пыли и машинного масла, запах, который я с мальчишеских лет улавливал в отцовской рабочей одежде, а позднее — в машинных залах фабрики. Дыхание реки возвращает меня в знакомый мир, шаг мой становится упруже, мысли четче. Я точно знаю, с чего начать, как только мы дойдем до места. У меня такое ощущение, что ребята исполнены той же готовности к прыжку, я могу на них положиться, они тут дома.
Теперь справа уже явно прослушивается шум водопада. Еще с полверсты, и мы приступим к делу.
Ни одного постороннего звука на фоне далекого шума водопада. Это ничего не значит: поди, немцы не станут греметь и горланить, когда поплывут на остров. Они умеют отлично маскироваться. К нашему величайшему сожалению, они вообще умеют очень хорошо воевать. Прошли для этого основательную выучку и подчиняются приказу. Если приказ толковый, им непросто утереть нос Остается пережидать и смотреть в оба, пока они получат более глупое приказание. Вся наша надежда сейчас на быстроту. Немецким пехотинцам при полной выкладке, пожалуй, потребуется больше времени на то, чтобы доставлять по назначению приказы и их выполнять.
Прямо перед нами по ту сторону темнеющей речной глади поднимается глухая, непроницаемая стена кустарника. У нас на всех речных островах растет уйма шиповника, в прошлом мы частенько плавали летом наперегонки на Королевский и Большой острова наломать цветущего шиповника. Сейчас на острове тихо. Насколько видит глаз, на противоположном берегу, от острова в сторону Кулги, тоже не заметно никакого движения. Но это меня мало утешает. Если немцы умные, они постараются попасть на остров под прикрытием самого острова, где мы их не можем засечь, и не полезут иод пули. А почему они должны быть глупыми? Главное — чтобы найти быстро самое нужное: лодку и человека на острове, он явно ранен и его придется тащить в лодку на себе.
Останавливаюсь в десятке шагов от реки, за последней полоской кустов. Теперь надо действовать так незаметно, чтобы наш берег спорил по безжизненности с противоположным. Подаю ребятам знак: тихо! Понимаю сам, насколько это излишне, но, в конце концов, отвечаю я, и я должен что-то делать. Они безмолвно ждут распоряжений. Любой приказ должен быть крайне коротким и точным.
Посылаю ребят по двое налево и направо искать лодку, сам остаюсь с Виллу наблюдать и принимать решение. Ни малейшего ветерка, кусты не шелестят — замерший июльский вечер. Сумерки лишь немного сгустились, вместе с этим словно бы плотнее и громче становится доносящийся снизу шум водопада. Перед глазами все неподвижно, постепенно мне начинает казаться, что кругом даже чересчур тихо, это не совсем естественно. Хотя было бы смешно предполагать, что кто-то преднамеренно устроил эту тишину, чтобы завлечь нас. Отгоняю от себя чувство тревоги, которое усиливается вынужденной бездеятельностью. Водопад шумит не переставая, как-то требовательно, я еще никогда не замечал подобной навязчивости в его гуле. Но вряд ли я когда-нибудь так долго торчал в бездеятельности на берегу. Когда рыбачишь, то мысли все время сосредоточены на ловле, когда плаваешь, обычно ни о чем не думаешь.
Авлой тоже приплелся следом за нами, видно, не мог успокоиться. Все же пришел, с чувством удовлетворения отметил я, хоть сколько-то беспокоится о своем человеке. Но Авлой не подходит к нам, остается наблюдать неподалеку за кустом, словно бы подчеркивая этим: он в этом мероприятии не участвует, просто наблюдает и ни за что не отвечает.
Ну и пусть.
Чутье меня не обманывает. Вскоре Мишка Голдин возвращается с верховья на маленькой рыбацкой лодчонке. Когда он, укрываясь в тени берега, подплыл на ней поближе, держа весло, будто орясину, больше отталкиваясь им, чем гребя, оказалось, что он наполовину заполнил собой линялый челнок. Мишка все время противоположный берег. Вслед за Голдиным появляются Ковальский и Сульте. Увидев товарища в лодке, они понимают, что им больше не нужно шарить по склонившимся над водой кустам.
Короткий совет на берегу. Мы старательно укрываемся за кустами и говорим вполголоса, хотя безмолвие Большого острова, неподвижно уставившегося на нас с середины реки, и не требует таких предосторожностей. Виллу Аунвярк заявляет свое право поплыть на остров: в провале операции он частично винит себя. В лодке больше двух человек не уместится, а если человек на острове раненый, он займет и того больше места. Тут же возникает небольшая перепалка, вроде небольшого митинга, каждый готов сегодня совершить подвиг. Почему это Виллу, пусть он лучше прикрывает с берега. Я лучше плаваю, мало ли что может случиться, вдруг лодка потонет, я в любом случае вытащу человека на берег, гундит приглушенно Максим Хейнтук. Нет, ты гляди, какой бугай, будто айсберг, на реке лучшей мишени не придумаешь, к тому же двух таких челнок не поднимет, еще перевернется, а я легкий, да и, наконец, кто лодку выискал? Они теряют чувство реальности и, стараясь переговорить друг друга, начинают повышать голос. Все это напоминает нескончаемую свару молодых петушков, ни один из которых ни за что не может выйти победителем. Можно только удивляться, сколько у каждого из них ценных для разведчика способностей и как хорошо они во всем осведомлены. Один метко стреляет, другой искусно гребет, даже чувство ориентировки и приспособившееся^ темноге зрение идут в ход. Так это продолжается две-три минуты.
Хватит митинговать. Я сам пойду.
Ребята ошеломлены. Однако тотчас же собираются с духом.
Нет, командир, тебе положено командовать, у тебя нет права вылезать вперед, командиры всегда наблюдают и руководят операцией с тыла линии. Вот еще выдумал — командир лезет в огонь, а мы, значит, на берегу по-барски загораем! Мы сами сделаем все, что нужно, лишь укажи и распорядись.
Вдруг отчетливо ощущаю, что это должен сделать именно я. Я справлюсь. С этой рекой я был чуть больше других на «ты» и умею делать все немножко больше и лучше их. Как мы под Двинском ходили с ребятами по ночам в разведку за рекой! Там приходилось грести и веслами, и шестом, и просто прикладом, и ладошкой, но добирались всегда. А какая река! Раза в три шире, чем отсюда до Большого острова, и течение сильное, непросто было удерживать лодку. А тут всего маленький скачок. Я знаю, где обычно прячутся раненые, сколько довелось видеть их на фронте, они всегда действуют инстинктивно; похоже, мне на острове не придется искать человека вслепую и терять на это драгоценное время. К тому же я кожей чувствую опасность, это обостренное чутье бывалого фронтовика, его не может заменить никакая внимательность, оно, это чувство, безошибочно. Я не кинусь очертя голову навстречу верной смерти, даже если в данный момент я не вижу и не слышу противника. Я выходил целым из положений, когда любой другой обязательно сыграл бы в ящик.
И вообще у меня про запас тысяча доказательств, которые не допускают никакого другого решения. Но у меня нет времени долго и основательно все это объяснять ребятам. Сейчас я командир и мое слово закон.
Виллу, распредели ребят по секторам для огня и наблюдения, ты же помнишь, на учениях бывало. На всякий шорох не стрелять, огонь открывать только в ответ. А если уж стреляешь, то целься точно, каждая пуля должна пойти в дело, попусту щелкать смысла нет.
Взмахом руки отрубаю возражения и, пригнувшись, спрыгиваю вниз. Приземляюсь мягко, шлепком вдавливая сапоги в кромку прибрежного песка. Он плотный, не поддается. В одно мгновение оказываюсь в лодке, поспешивший следом за мной Виллу отталкивает челн, я берусь за весла. Привычным движением без всплесков опускаю их в воду и начинаю неслышно грести. Я это умею делать великолепно. Ощущаю полное удовлетворение от своей сноровки. Теперь водопад шумит слева, я сижу спиной к противоположному берегу. Сквозь этот шум слух улавливает лишь журчание воды под штевнем и легкие всплески, когда я поднимаю над водой весла. Знаю, что ребята, затаив дыхание, следят за мной из-за прибрежных кустов. Начинаю грести сильнее. Маленькая, легкая лодчонка прямо-таки рывком проскакивает вперед, она почти не касается воды, я торжествую. Поворачиваю голову, чтобы определить направление. Высокий темнеющий берег острова быстро приближается. Еще несколько мощных гребков, и я у берега. Следует вовремя оставить весла и, не раскачиваясь, пройти к носу лодки, чтобы ухватиться за кусты,— с этой стороны берег у Большого острова крутоват, сама лодка запросто выскочить на него не может.
По старой привычке тихо поднимаюсь, так что лодка и впрямь не раскачивается, и оборачиваюсь лицом к острову. На мгновенье ловлю обоими ушами мощный шум водопада. Лодка с ходу приближается к берегу. Осторожно переступаю через скамейку.
Вдруг впереди в темноте из чернеющих кустов блеснула резкая вспышка и на меня обрушивается страшный удар. Он настолько сильный, что я при всем старании не могу устоять на ногах или скатиться комом на дно лодки, неожиданно теряю равновесие и падаю навзничь через борт. Тут же оказываюсь с головой в холодной, плотной воде, которая струями и течениями охватывает всего меня, тянет за собой все дальше, вниз. Я ничего не чувствую, кроме охватившей меня холодной воды.
Значит, немцы уже были на острове. Опередили. Ждали. Свалили меня с ног. Первый удар нанесли они. Но ничего, вот поднимусь на поверхность, выплыву, и мы еще посмотрим, кто возьмет! С этой рекой я всегда, всю жизнь слаживал, справлюсь и на этот раз, смог же я выбраться в тот день, когда отец бросил меня в воду, хотя и был тогда жалким малышом, а вот когда я вас в вашем тяжелом снаряжении кувырком сброшу с берега в реку, попробуйте-ка тогда выбраться! У меня сильные, тренированные мышцы, они не оставят меня в беде.
Знаю, что я тут же соберусь с духом, вынырну, выберусь на поверхность, но пока еще какая-то неимоверная сила не отпускает. Переворачивает вниз лицом, тянет за собой по течению, все ближе к редким глыбинам на бледно-желтых каменных уступах на самом дне, которое словно бы притягивает меня к себе с неодолимой силой.
И вдруг я соображаю, что это мои большие с крышками серебряные часы в кармане брюк, мой стрелковый приз в Сибирском полку. И как же это они налились вдруг такой безумной тяжестью, в жизни бы не подумал, в руках они вовсе такими пудовыми не чувствовались, я же их прекрасно знаю, многие годы носил с собой, никогда они меня не подводили, на верхней выпуклой крышке большой двуглавый царский орел, а вокруг него прописной славянской вязью выведено: за отличную стрелбу.
Подождите, ребята, я сейчас выплыву!


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41