Между ними рыбы. Две крепости на противоположных берегах Наша река ни в коем случае не была просто обильной проточной водой. Она оставалась словно бы живым существом со своей душой и собственной волей, которыми воздействовала и на судьбы живших по ее берегам людей.
Должен ли я был делиться всем этим с Авлоем, человеком, здесь совершенно чужим? Может, ему это показалось бы даже странным. В его глазах я был просто случайным командиром отряда, лицом, тем самым, официальным, не более того. Какое ему дело, что у меня и раньше была да и сейчас продолжается какая-то своя жизнь. Ему не с руки задерживаться на каких-то настроениях. С виду он был одним из тех железных людей, которые при исполнении служебных обязанностей не поднимают глаз и не оглядываются по сторонам Нашли гоже время и место изливать душу, товарищ командир!
То, что при первой встрече с ним у меня вообще могли возникнуть подобные мысли, вероятно, должно было бы все же насторожить меня Я угадывал это чутьем, но подавил их в себе Помимо бога, попов и загробной жизни, мы решительно отбросили и вымели из сознания и менее действенные усыпляющие классовое сознание наркотики, как, например, предчувствия. Либо явление зримо существует, либо его нет в природе. Мы материалисты до конца. Предчувствия пусть останутся уделом дворянских барышень В общем-то, так оно и есть.
Авлой внимательно огляделся, понаблюдал немного из-за кустов за противоположным берегом и не обнаружил там никакого движения.
Немцев словно бы и в помине не было, этот забытый всеми уголок не представлял для них никакого интереса, Удовлетворенный увиденным, Авлой ткнул пальцем в направлении маленькой Пийманинаской заводи на обращенной к городу стороне мыса.
Вот отсюда и двинем.
9
А помнишь, Зина, как ты вернулась в тот раз из отряда с огромным животом?
Юта спрашивает это с таким молодым задором, что я уже и не замечаю ни ее седых волос, ни дряблых щек, всех этих грустных и неотвратимых следов пронесшихся десятилетий, от которых я и сама не избавлена, но которые четче замечаешь у других, кого не каждый день приходится видеть. В этот миг я не осознаю, что и время то, и та Нарва, куда она зовет меня, находятся от нас обеих так безумно далеко — на расстоянии световых лет. Причиной тому какой-то необычный отзвук в голосе Юты. Она не просто предается воспоминаниям, как это частенько делают старые люди,— она с головой уходит в прошлое, чтобы снова целиком очутиться в тех днях, и я следую за нею.
Ради этого мгновения несомненно стоило пускаться в столь дальнюю дорогу.
Я прибыла к ней в гости не только физически, по авиабилету и въездной визе, но и духовно. Какие все-таки прочные узы связывают нас!
Мы смеемся с удовольствием^смеемся с огромным облегчением, будто разом сбросили с плеч тяжкую ношу возраста. Смех помогает преодолевать вкравшееся исподволь отчуждение. Мы уже больше вроде и не две уставшие от жизненных невзгод женщины в этой прибранной до блеска двухкомнатной квартирке на окраине Мальме, а снова непоседливые и склонные к проделкам девчонки из той далекой весны, которую в наших воспоминаниях окутывает радужная дымка. Мне кажется, мы вновь способны хохотать и носиться как угорелые. Ничего не изменилось, мы все те же, что и в ту пору. Человек до смерти остается самим собой, по крайней мере в душе. Иначе он никакой не человек. Просто слизняк на двух ногах.
Обращаю взор на улицу, глаза словно бы нащупывают знакомый зазубренный контур лесов в Занаровье, под которым мы должны пройти, чтобы попасть к своим ребятам. Я и наяву вижу ту неровную чернеющую полоску. Несмотря на растворяющиеся в далеком мареве многочисленные вышки портовых кранов Лимхамна и желтую дымку над плоской полосой земли, которую не оживляет ни одна рощица. Порт Лимхамн обычно окутан желтоватой пеленой, я это отмечаю уже третью неделю подряд. Отвратительный, уродующий небо цвет. Явно какие-то заводские трубы выбрасывают эту отдающую серой желтую мглу. Может быть, влияет и неблагоприятное направление ветра? Удивительно зловещее небо. У меня странное ощущение, будто воздух здесь слегка чем-то пропитан, самую малость, трудно даже определить, что это за такой искусственный привкус, но только не запах чистого воздуха. У меня было время наблюдать за окрестностями отсюда, из окна четвертого этажа. Сначала я немного побродила по городу, но вскоре это мне надоело; сколько можно разглядывать чужие улицы и дома. Для меня незнакомые города в известной мере все на одно лицо. Видимо, я уже слишком стара, чтобы привыкать к ним и уживаться с ними. Теперь мы больше сидим вдвоем и все вспоминаем. Собственно, для этого нам и понадобилось встретиться через столько лет. Юта понимала это, когда выслала мне приглашение.
Юта, Юта, какой же стыд тебя тогда обуял! Залилась краской, и уши, и шея покраснели, когда Яан поделился своей идеей. Ну хоть теперь-то ты можешь признаться — мысль была исключительная? Простая и верная. Ни малейшего риска засыпаться. Кому бы из нас еще могло прийти в голову такое? Никому, кроме как Яану, золотая была у него голова, и не думай возражать.
Конечно, мне было ужасно неловко, тут ты права. Подумать только, какие мы были молоденькие! Вчера еще школьница с бантиками в косичках, а сегодня вдруг с животом! Куда глаза девать, если встретится кто-нибудь из знакомых? Ведь непременно встретится! И пошли пересуды по всему Кренгольму: девка-то у Теддера непутевая,оказывается. Вот чем они там в отряде с парнями занимаются. Как после такого дальше жить? Всяк станет указывать пальцем. Теперь, конечно, смешно, нынче здесь, в Швеции, не моргнув глазом рожают даже школьницы, и никто не бросит камнем. Но в те-то времена! Девушка с ребенком должна была со стыда сгореть Могла ли ты представить себе, что еще при нашей жизни все настолько изменится?
Когда я увидела, что ты готова заплакать, то решила в одиночку сыграть этот спектакль. Я же и до этого выходила на сцену! Мне ведь тоже было не по себе, однако же Яан сказал вполне определенно: очень нужно сегодня же переправить эти пачки в Нарву, завтра, возможно, будет поздно. А раз Яан сказал, для меня это было превыше закона.
Не доказывай мне, Зина, что и ты трусила. Уж ты-то была неугомонная — в любом деле выше всех на две головы. Кто был заводилой, когда нужно было влезть в сад к православному батюшке воровать георгины? Помнишь, перед карнавалом цветов и маскарадом? Кто первый, утирая нос мальчишкам, прыгал на пасху с моста в речку, тебе хоть промеж льдин — только бы первой? Такой, как ты, не было во всем поселке.
Все это шло просто от радости жизни, дорогая Юта. Невинные детские шалости. С листовками история была куда как серьезнее. Ты ведь догадывалась, как у нас складывались отношения с Яаном. Всерьез! В такой момент девчонке до обморока стыдно даже подумать о беременности. И вдруг на тебе — прилаживай сама себе живот! Мало ли, что поддельный.
Ты одна, Зина, только и могла справиться с этим. С меня уж какой толк. Я и перед братом твоим Виллу провалилась бы сквозь землю, не говоря уж о других знакомых. Думала, что он больше, наверно, и не взглянул бы в мою сторону, увидь он меня однажды столь безобразной! Но Яан не отступал, ни в какую, все наседал: девчонки, вы должны выручить нас из беды! Кто же еще? Ребятам ведь через линию не пройти. Листовки эти надо непременно до Первого мая доставить немецким солдатам, первого на фабрике начнется забастовка, солдатам нужно заранее разъяснить, что к чему. Не то может произойти кровопролитие! Пронести надо только до дома, а там за ними придут. Скажут, от товарища Тиймана, и все будет в порядке, передадите из рук в руки. Они там уже ждут.
Верно, вспоминаю, в пачках были листовки на немецком языке. Яан хорошо знал, что, когда мы возвращаемся, немцы на сторожевых постах частенько шарят в наших корзинах, ищут поживы. Листовки на немецком языке — прямая дорога под полевой суд, простым подвалом комендатуры здесь не отделаешься. Сколько было страха! Видимо, с печатаньем листовок опоздали, из Ямбурга в отряд их привезли только что, уже не оставалось времени, чтобы снарядить в путь тайного курьера. Мы оказались единственным выходом.
Яан помогал нам изо всех сил. Выпросил у хозяйки дома старый шерстяной платок, обещал вскоре принести взамен из Нарвы новый, куда красивее. Ребята натаскали разного тряпья и наволочек, чтобы уложить в них листовки. Из деревни позвали на помощь местную повитуху — надо было, чтобы живот выглядел естественным, не вызвал бы у немцев подозрения. Мы не могли предугадать, с каким усердием они будут приглядываться и насколько сообразительными окажутся. Правда, оставалась надежда, авось не станут ощупывать женщину, никогда раньше этого не делали.
Какой далекий мир! И все же как будто еще вчера я стояла в каморке поселенца, где Юта со старушкой напяливали на меня одежки. Скольж взглядом по хорошо сохранившейся, но все же в чем то рыпавшей из времени обстановке. Так обычно живут, выйдя на пенсию, люди, которые уже ничего от жизни не ждут. Просто аккуратно донашивают старые вещи. Единственный действительно современный предмет — большой и дорогой стереопроигрыватель, явно оставшийся от мужа. Ведь ее Альберт всю жизнь испытывал пристрастие к электропроигрывателям. Может, оттого, что сам он никогда ни на одном инструменте не играл. Недостаток этот восполняла аппаратура. Как я уже успела заметить, Юта частенько слушает органную музыку, в основном хоралы. В глубине души она стала верующей. Вера, как мне кажется, стала для нее единственной опорой в ее одинокой жизни. Она старательно это скрывает, не спешит никому провозглашать свою веру. Я привезла ей несколько пластинок с записями эстонских органов, больше она ни о чем не просила. Перемена в ней, видимо, происходила на протяжении многих лет, а посему незаметно. Юта стала кроткой и смиренной, не напирает со своей правдой, но и других к себе не допускает вплотную. Лишь под влиянием давних воспоминаний она временами оживает, отчуждение спадает, и тогда я опять узнаю в ней свою прежнюю самую близкую подругу.
Собственно, о ее послевоенной судьбе я мало что знаю. После того как они ранней весной сорок четвертого года уехали из Нарвы, прервалась и наша связь. Я было уже подумала, что они всей семьей сгинули в хаосе войны. И только десять лет тому назад, как и многие другие, снова разыскала Юту через газету «Родина». Могу лишь догадываться, каким образом и под чьим влиянием она тут в течение всех этих лет постепенно менялась.
У нее появилась странная привычка называть всех здешних в третьем лице: они. Сама она, несмотря ни на что, вовсе не слилась с ними. Они — это означает другие, чужие. И это после десятков лет, после половины жизни, проведенной в этой стране. Они здесь живут как-то странно. Они — черствые и равнодушные люди. Их решительно ничто не интересует. Они думают только о своих скаттах. Скатт на ее языке означает налоги, это я уже уяснила. Представляют себе, что по ту сторону Балтийского моря живут одни русские с примкнутыми штыками. Они презирают нас. И так далее в том же духе.
Наверное, Юта в чем-то и права, поскольку она многие годы имела возможность наблюдать здешнюю жизнь и жить ею, но явно и то, что кое в чем она основательно ошибается, ибо жизнь нигде не бывает столь однобокой.
Сейчас ее одолевают разного рода недомогания. Известное дело, недуги старого человека. Без конца наведывается к врачу больничной кассы. Абсолютно им недовольна, ворчит и поносит его. Врач — итальянец, бог знает когда эмигрировал в Швецию в поисках лучшей жизни. Приехал в те времена, когда здесь еще отмечалось всеобщее благоденствие, ощущалась нужда в рабочих руках, зарплата держалась на высокой отметке, а налоги — на низкой. Любителей легкой жизни тогда хватало, лезли во все щели, с дипломами и без оных. Теперь все тут уже с каких пор стало скупее, но назад никто не торопится, на родине небось все рабочие места давно заняты, кто там ждет, кроме разве старушки матери. И виду не подают, что едят здесь чужой кусок, никакого тебе чувства приличия, ну поистине бессовестные люди.
Напрасны ее укоры. Весь мир сейчас полон переселенцев и перемещенных, они стали своего рода знамением времени. Давно ушли в прошлое времена, когда люди из поколения в поколение жили в патриархальной незыблемости на клочке земли своих предков и пуще всего боялись чужих людей и незнакомых мест. Ныне же не счесть всех предлогов и причин, которые без особого труда вырывают современного человека из его привычной среды и отправляют на все четыре стороны. Кажется, исподволь опять началось великое переселение народов, на сей раз на уровне отдельно взятого человека и группы людей Этому можно найти тысячу причин, но суть одна: все невыносимее оказывается оставаться на месте. Неужто мир уже настолько исковеркан? Кое-кто говорит: загрязнение психологической среды — это куда страшнее и опаснее городского смога и кислотных дождей, от этого заскулишь и удерешь хоть на край света.
Вот я и увидела своими глазами, сколь нетерпимым может быть человек. Ни за что не признает за друшм права на то, что позволяет самому себе, и при этом до глубины души убежден в собственной правоте.
Ты только представь себе этого доктора, восклицает Юта. Как отвратительно он говорит по-шведски! Я даже всего не понимаю. За эти годы так и не удосужился выучить как следует язык, а ведь им дают специальное пособие для этого. И такому позволяют лечить людей! Отправит тебя на тот свет и бровью не поведет! Нет, Швеция полным ходом идет к развалу, поверь моим словам, эта страна летит под гору, к полному развалу! Я рассказываю ему про свою болезнь, а он добрую половину пропускает мимо ушей. Будто я пень какой-то! Куда это годится, такая черствость по отношению к человеку, и все только потому, что он старый! Раз уж ты врач, то, будь добр, исполняй свои докторские обязанности либо катись себе в дворники, не так ли? Но куда там, у него одна забота — только бы побыстрее избавиться от тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41