Характер у Мандата скорее подлый, он частенько пытается задираться, и единственный способ в таком случае от него избавиться — это сунуть ему что-нибудь. Для угощения годится все, что он съедобным. Мандат особенно обожает горбушки, за них он позволяет даже почесать себя между рогами, а иначе лучше не трогай. Когда Мандат в очередной раз проголодается и когда на него найдет, он при виде первого встречного наклоняет голову, роет копытом землю и всем своим существом показывает, что спасения от такого, как он, нет. Тогда лучше заскакивай за первые попавшиеся ворота или ищи в кармане гостинец. Некоторые деревенские бабы, выходя из дому, постоянно носят в кармане передника про запас для Мандата высушенные корки хлеба. Ни одна веревка его не держит, он отменно наловчился перетирать веревку о привязь, а затем рывком обрывать, потому у него всегда, когда он бродит по деревне, словно мочало болтается на шее.
Я спросил у хозяина бычка, одноглазого инвалида войны Кирилла Кротова, с чего это он нарек животное таким необычным прозвищем. Мужичонка хитро прищурил свой единственный глаз и с готовностью пояснил.
Да понимаешь, у него от роду такой паршивый характер; раз уж чего захотел, то ну орать да бодаться, пока не добьет с я своего теленком у старухи несколько раз подойник из рук выбивал, когда ему на рев не сразу успевала молочка налить. Ну, я и подумал: вот ведь какой неуемный, что твой уполномоченный с мандатом. Сам знаешь, по нынешним временам все кругом запружено всяким разным начальством, у любого в кармане мандат — у одного с такой, у другого с сякой печатью, и все шибко командуют: давай то-то и делай то-то, не то я тебе такое устрою, что не возрадуешься. А чем же мой бычок хуже? Пусть себе будет Мандатом, хоть кому-то страху напустит. Чего ж в прозвище дурного, а?
Наши ребята потехи ради да от нечего делать постарались всякими подачками привадить Мандата, он чувствует себя у нас хозяином; видать, посчитал себя вправе опять за чем-нибудь заявиться. Вижу, как багровеет шея Авлоя. Теперь добра не жди.
Так оно и есть. Злость, порожденная скрытым испугом, обрушивается на Олли. Чтоб была отправлена вместе с остальными задержанными в Ямбург, там все выяснят и накажут! В тамошней старой уездной тюрьме уже сидит несколько десятков подозрительных субъектов в ожидании решения своей участи. Сидят себе посиживают. Каждый день к ним кого-то подсаживают. Поди, в штабе у Даумана это не единственная забота. Спекулянты так и прут гурьбой со своей поклажей через границу, у каждого своя корысть, тут уже не зевай, ставь заслон. От безделья ребята режутся в карты на деньги, командиры не успевают отбирать колоды, не помогают политбеседы на тему того, что азартные игры — это мерзкий пережиток старого мира, подлежащий искоренению. Самогонки, правда, в обращении пока немного, только по случаю. Хуже станет, если придется задержаться до осени, пойдут зерно нового урожая да картофель, в теплую погоду любо-дорого гнать в глуши это зелье, сейчас самогон дороже денег стоит. А когда из трубочки закапало, то и жаждущие найдутся.
Одна надежда, что к осени части Красной Армии будут всюду сформированы и твердый порядок установлен. Иначе и быть не может. Уже приступили к выдаче обмундирования, помаленьку все и наладится.
Аунвярк отводит Олли в амбар, где мы за неимением лучшего содержим под замком своих клиентов. У Авлоя, как видно, что-то еще на душе.
Командир, у тебя тут что, отряд Красной гвардии или разгульная ватага анархистов? Да нет, я не о том, что к тебе прямо в штаб забредают коровы! Сам ведаешь, с кем обитаешь, да и не с руки тебе деревенского пастуха играть! Только вот пошел я наряды проверять — постовых и след простыл. Вдруг эдакий разбойничий свист с дерева: стой, кто идет? Часовой — и на тебе, на дереве! Ты только представь себе. Кругом мальчишество да партизанщина!
Собственно, мы и есть партизаны, до сих пор нас так называют, в недалеком будущем нас, по слухам, только еще начнут записывать в Тартуский полк. Ничего не поделаешь. Никто из моих ребят и не нюхал армейской службы, молодо-зелено. Мог ли я за каких-то два месяца перековать их в обученных солдат? Большинство и призывного-то возраста не достигли, кое-кто еще в прошлом году играл в казаков-разбойников между кренгольмскими казармами. Откуда мне взять более искушенных? Бывалые остались на полях сражений, кто ноги унес, те и по сей день разбросаны с остатками своих частей по всей России, теперь ребятам приходится взрослеть быстрее обычного. Не было времени выжидать, пока возмужают,— немец с приходом не повременил. Им бы еще в песочек играть...
Ладно, говори обидное, думаешь этим заставить меня закручивать гайки? Видел и похуже, в Забайкальском округе у нас до войны были самые отпетые на всю Россию шкуры-сверхсрочники. Истинные тюремщики по натуре. Наверное, самые передовые командиры полков с удовольствием отсылали их со всех краев государства туда, в предбанник ада, лишь бы отделаться. Шкуры эти пытались всем данным им правом и властью вытесать из нас покладистых и послушных служак. Ничего не вышло.
А знаешь ли ты, питерский товарищ Авлой, ведь мы тут тоже кое-что видим и соображаем. На передовой свои законы, на передовой нужно быть умным и хитрым, если хочешь выжить. Возможно, и на самом деле ни в
одном уставе не сказано, что солдату порой надлежит сидеть на дереве, ему конечно же следует прилежно стоять на часах, с винтовкой на ремне и неукоснительно на том самом месте, которое мне и со сна известно. Только много ли нам от этого пользы набежит? Тогда бы это назавтра было ведомо любому лазутчику, такие сведения от одной передовой к другой распространяются легким дуновением ветерка. Значит, уставы отстали от жизни. Пусть ребята лучше один раз спрячутся на дереве, в другой раз — за кочкой, попробуй угадай, откуда они свалятся тебе на голову. У меня и без того людей недобор, да и те, что есть, иногда соснуть должны. Кем же я прикрою свой участок границы, если не схитрить? Нам сейчас приходится жить не по уставу, а по трезвому раскладу.
С чего это я принялся оправдываться? Или почувствовал себя в чем-то виновным? Ведь я уже пришел к успокоительному выводу, что он для меня никакое не начальство. Дело, видимо, все же в том, что начальственные повадки волей-неволей производят впечатление. Заставляют относиться к своей особе почтительно, внушают потребность подчиняться и отчитываться. По крайней мере мне, человеку, годами жившему по военному распорядку и прошедшему хорошую школу.
Да ну, наладился валить все на свою военную службу! В тот же миг к дому подлетел Волли Мальтсроос, вздыбил с ходу своего жеребца и с грохотом спрыгнул на приступки, просто чудо, что не подломились тронутые гнилью доски. Топот и грохот вынудили Авлоя вздрогнуть и резко обернуться, и он впился взглядом в Волли, который без стука и доклада влетел в комнату.
Товарищ командир пакет товарищу Дауманувручен...
Ну и темп стрельбы у этого пулемета! Все окончания опускает, стремится выглядеть эдаким лихим удальцом.
Чего это ты так спешишь, что влетаешь с конем на крыльцо? Горит где?
Неудержлставкомандир...
Шея Авлоя багровеет. Хулиганские выходки! Мы тут формируем из отрядов Красной гвардии регулярную Красную Армию, нам нужны дисциплина и сознательность, а не цирковые фокусы! А они на деревьях качаются, верхом на лошади в дома врываются! Детский сад, черт-те что! Да с такими ли советскую власть строить? Вы вообще-то хоть знаете, что пишет товарищ Ленин о дисциплине Красной Армии?
Шел бы ты, Дикий Запад, сгинь с моих глаз, видать, опять твой командир за тебя в ответе, такая уж она, командирская доля, и ничем ты ему не поможешь, скорее наоборот. Мне трудно объяснить Авлою, что я вовсе не распускаю вас, а, наоборот, собираю мало-помалу в кулак. Он привык иметь дело с другими людьми и пользоваться другими средствами. Лишь спустя некоторое время, когда отойдет, он и сам начнет соображать, что перегнул палку. Надеюсь, что так.
К счастью, Волли мигом схватывает обстановку и уже не мозолит глаза в комнате, он улетучивается с той же стремительностью — словно отскакивает от моих слов. Ну, вот с глаз долой — из сердца вон. Сегодня они будто сговорились разозлить до белого каления Авлоя.
Да, жилы с ними повытягиваешь, пока сколотишь нормальное подразделение. Но зато они все до последнего сильны духом, хоть завтра ринутся в бой, ни один не оробеет и не закинет винтовку в кусты, что легко может случиться при первой же неудаче с измотанными войной старослужащими. Ради одного этого стоит с ребятами и не так еще повозиться.
Я говорю очень медленно и очень рассудительно, чтобы дать Авлою время поостыть.
Ладно, командир, может, вы в чем-то и правы, вы же, очевидно, своих людей лучше знаете. Сами и отвечаете. Возможно, я и чертей малюю. Так я же их не сам выдумываю. У нас в Питере Кронштадт под боком, случается, оттуда наваливается на город такая лавина одичавшей на судне от скуки и раззадоренной анархистами матросни, аж страшно становится. Такое хмельное самоуправство— посторонись подобру-поздорову! И нам работы прибавляют. Некоторые вожаки на первом же углу принимаются вовсю горло драть: да здравствует всеобщая свобода и братство, за них мы кровь проливали, порядок — это подлая придумка контры, давай контру к стенке да на фонарный столб... А как это к другим пристает! Никто уже трезвого голоса слушать не хочет, не желает считаться с революционной неотвратимостью. Подавай ему тут же всеобщую свободу, будто свежеиспеченную булку, каждый волен делать то, что ему заблагорассудится. В то же время нам еще ох как рано говорить о всеобщей свободе! Сперва мы обязаны выковырять и обезвредить несчетное количество уползших в норы белогвардейцев, да и Красную Армию иначе как твердой рукой и железным порядком не сколотишь. Поди, и у вас тут не обойдется простой погоней за махорочницами да спекулянтской мелюзгой.
И верно, не обойдется. Долго ли винтовкам заговорить. Немцы пока прочно засели в Нарве, а мы и отсюда чуем, как в том котле пар все поднимается. Да если бы одни только немцы. За их спинами остались в целости эстонские полки со всеми своими золотопогонниками, ждут не дождутся полковничьего часа. Разве так просто возьмут и пустят нас обратно в Эстонию? Они и так на бога не намолятся, что он нагнал на нас немцев.
Да, уж они-то пустят, как бы не так!
Значит, все-таки война?
Было бы хорошо, если бы удалось обойтись малой кровью, так ведь... Да чего мне вами темнить? Среди них этому никто... Теперь весь вопрос в том, сколько нам отпустят времени на подготовку.
12
Поверишь ли, тетя Зина, что мы уже какое-то время жили в Пыльт-самаа — сняли там малюсенькую комнатку и распаковали вещи,— а я все еще просыпалась по ночам в слезах и упрашивала маму: пойдем домой! Мама терпеливо объясняла мне, что мы туда не можем вернуться, в Нарве стреляют и поезда туда не ходят. Пойдем пешком, упрямо твердила я, не все же время там стреляют, у них патроны кончатся, я хочу домой. Думаю, ей нелегко со мной приходилось. Однажды она меня даже к доктору отвела. Что мог доктор поделать прогив войны? Сказал, у ребенка, дескать, слабая нервная система, и посоветовал поить по вечерам валерьяновым чаем. Целую неделю мать вечерами заваривала корень валерьяны, потом запасы кончились, и мне больше не пришлось тайком выплескивать это отвратительное пойло в помойное ведро, вокруг которого затем отирался хозяйкин кот.
Мне все это казалось временным прозябанием, которое вот-вот должно кончиться. И до возвращения домой оставалось уже немного
Наконец они взгромоздили меня вместе с прочими своими пожитками на случайную машину, чтобы отвезти в Таллинн. Помню, я была зажата вещами в левом переднем углу окрашенного в серый цвет кузова боком к черной железной башенке, которая всю дорогу приятно меня грела. Потом я спросила, что это такое; мне сказали, что газогенератор. То ли они соврали мне или тогда действительно были такие машины? Шофер раза два останавливался по дороге и кидал в башенку деревянные чурки. Так, говоришь, и вправду на дровах ходили? Чудно, чего нам только видеть не довелось.
Отец все повторял, что будущее сокрыто мраком, поди знай русских, что они могут с нами сделать, мы ведь оставались под немцами Когда мы в порту полезли вверх по крутому трапу на судно, на меня дохнул таким холодом железный борт парохода, что даже ноги подкосились, и я заревела во весь голос Стыдно, сказал отец, ну как тебе не стыдно, большая девочка и такая трусиха. Но я-то нисколько не боялась, просто я знала, что уже никогда не вернусь домой. С тех пор я не люблю подниматься по трапу на пароход. Даже летом не езжу на Аландские острова, где любят отдыхать многие мои знакомые. Отплывать на пароходе из порта мне представляется до отчаяния бесповоротным
Ты не поверишь: я твердо знала, что уже никогда больше не попаду домой.
Бедное, умудренное опытом дитя! Когда я бегала в отряд к Яану, к твоему дяде Яану, мне и в голову не приходило волноваться о доме. Наоборот. Скажи мне Яан: больше в город не возвращайся, оставайся со мной,-я бы, и секунды не помедлив, согласилась. С великой радостью. Ни малейшего сомнения: не случись с ним то, что случилось, он бы меня взял потом с собой. Ребята ведь отправились из-под Нарвы на Украину и в Крым, несколько лет кружили по России и воевали с белыми. Яан несомненно отправился бы вместе с ними, я конечно же за ним. Нашлось бы и в отряде дело. Нет, не помню, чтобы я по ночам просыпалась в слезах от тоски по Нарве. В страхе из-за Яана — это да. Особенно теперь я это прекрасно представляю, когда знаю, чего следует бояться. А за Нарву я в то время была абсолютно спокойна: твердо стоит на своем месте и будет ждать меня, сколько потребуется.
Самое важное — человек, тот единственный и верный, за которого надо держаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41