Лишь одержимый какой-нибудь способен через силу ишачить за несчастную лишнюю сотенную, большую часть которой все равно приходится отдавать налоговому ведомству. Он придумал целую теорию, почему в нынешней Швеции и не стоит больше зарабатывать — не то знай корми своими налогами разных опекаемых и нахлебников. Ну да ладно, я бы как-нибудь и это пережила, гнаться за бог весть каким богатством и в мыслях не было. Но Раймунд резко изменил свой образ жизни. Прежде мы иногда вместе куда-нибудь ходили, на концерты, правда не часто, но, по крайней мере, на днях рождения у знакомых бывали и на торжественных вечерах в своей старой эстонской гимназии. А тут взял и объявил, что ему надоели все эти бессмысленные светские сборища, больше он их не выносит,— или ему уже нельзя и пожить в свое удовольствие. Сохранил лишь товарищей по бриджу да шахматный клуб, куда меня, понятно, с собой не брал — не женского ума дело.
Вращайся в своем дамском кругу, советовал он, когда я, случалось, принималась ворчать Даже машину продал» мол, чего попусту мотаться, городу ездить куда как хлопотно, а в деревне нам делать нечего, да и бензин подорожал, обойдемся автобусом.
Нет, я и впрямь не знаю, водились ли у него любовницы, порой закрадывалось такое сомнение,ноя отгоняла его от себя, противно и унизительно было выслеживать. Может, были, а может, и нет. Это, собственно, не так уж существенно. Важнее совсем другое: то, что со временем мы приучились жить каждый своей жизнью, нас связывали только одна фамилия, квартира и Пийа. Дочь чутьем улавливала эту перемену, стала несдержанной и постоянно раздражалась. Могло ли это продолжаться вечно?
Ты знаешь, мне кажется, я нашла наконец всему этому некое объяснение. Не в том ли дело, что это беда всего нашего поколения? Раймунд во время войны тоже был ребенком, он с избытком хватил и лиха и страха. Погоди, не перебивай, я, разумеется, понимаю, что он такой далеко не единственный — дитя военных времен Вы там у себя одолевали голод и мрак шаг за шагом, сообща, это происходило как-то естественно и внутренне вас не согнуло. Мы же одним шагом перемахнули из своего беспросветного мира страха и зловещих развалин в мирное спокойствие Швеции, где даже в лагере для беженцев жизнь была поистине царской, если сравнить с немецкой оккупацией в Эстонии. Это было равноценно тому, как если бы ты перешла с неосвещенной половины луны на солнечную, из ночной черноты — под вспышку молнии. В один миг! Не каждый такое вынесет. Я думаю, Раймунда тогда и ослепило, и в тот же час ему стало мучительно жаль пропущенных благ жизни, в нем зародилась растущая потребность наверстать их. Почему она зародилась именно у него, а не у меня? Ну, знаешь, люди так не похожи друг на друга, все такие разные.
Принадлежность к определенному поколению все же имеет огромное значение, уж ты поверь мне, оно формирует людей по своему подобию. Моя Пийа, например, дитя телевизионного поколения, она срослась с этим непрестанно бормочущим ящиком еще до того, как научилась читать. Ты думаешь, это не оставило на ней след? Я отнюдь не убеждена, что она в своем разумном возрасте прочла хоть какую-нибудь книгу, за исключением школьных учебников, в детстве, правда, читала по складам сказки И ничего не попишешь, силком не переделаешь. Если у нее когда-нибудь родится ребенок, то у него непременно опять будет по-другому. Сейчас у нас здесь нарождается поколение ЭВМ, как они пишут. Ты это понимаешь? Я другой раз оказываюсь в затруднении с новыми понятиями, они так быстро меняются. Так вот, эти вообще не слушают, что им ящик бормочет, они безмолвно сидят перед экраном с наушниками на голове, пальцами перебирают клавиши и часами под шипение вспышек пускают на дно корабли или убивают обезьян — вновь и вновь появляется взрывное облачко, цель поражена, и экран опять чист. Ноги нужны им разве лишь для того, чтобы стремглав сбегать в уборную. Честное слово, будто маленькие очкастые тюфячки. Может, они зато чрезвычайно умные и сообразительные, смогут в будущем играючи справиться с любым программированием, возможно. Ведь им вскоре придется для своих детей изобретать нечто новое и потрясающее.
Послушай, скажи ты мне теперь уже пожестче, чтобы я не слишком растекалась со своими байками, наверное, ты скоро уже не в силах будешь выслушивать мою болтовню? Мир не переделаешь, и, если вдруг все начинает казаться глупым и дурным, наверное, это и является верным признаком того, что состарилась, уже не понимаешь окружающей жизни. Честное слово, мне бы еще не хотелось, должно же у меня быть право заполучить еще хоть капельку настоящей жизни, и без того попусту растрачено столько времени. Знаешь, в здешних краях существует неплохой обычай не обращать внимания на возраст — покуда душа в теле, тебя все еще считают человеком.
Ну вот, так оно и получилось. Без скандалов и сцен ревности, мы просто стали совершенно чужими друг для друга людьми. Во всяком случае, я нуждаюсь в близкой мне душе, а не в стирке мужских сорочек и носков! Последнюю каплю добавила Пийа, которая незадолго до окончания школы с вызовом покинула отчий дом, с детской прямотой высказала нам в лицо всю правду и ушла. Обещала тут же выйти замуж и начать жить по-человечески. Я страшно боялась, что она, подобно мне, так и не закончит гимназию, но девчонка оказалась с характером, аттестат все же получила. Замуж до сих пор не вышла, видимо, с этим дело обстоит сложнее, чем она полагала, потом вернулась ко мне, когда мы с Раймундом уже разъехались, сказала, что даже тени его не выносит, меня еще с грехом пополам терпит, я, мол, сама страдалица, хоть и размазня. Так и живем поныне.
Сказать по правде, я уже какое-то время подсознательно готовилась к этому, а то куда приткнешься — на улицу ведь не уйдешь. Когда я за год до развода устроилась на конторские курсы подновить старые навыки, Раймунд поначалу посмеивался надо мной. Интеллигентное времяпрепровождение, мол, даже женщине не во вред. Одни постигают кулинарию или кройку и шитье, другие сексуальную психологию или конторское дело! Я все это молча терпела, не подавала и виду, пока не набила руку и не нашла себе постоянную работу. Тогда объявила ему: милейший супруг, теперь распрощаемся — часы свое отстукали, и поезд ушел. Нехорошо признаться, но в тот миг меня в первый и в последний раз переполняло злорадство. Вот оно, мое возмездие, даром что запоздалое. Нет, не говори мне, что я еще молодая. Конечно, все на свете относительно, я действительно моложе тебя на целое поколение, но поверь мне, на самом деле это ничтожно мало, эта разница удивительным образом уменьшается с каждым прожитым годом. Ты только подумай, какую вечность я живу уже здесь, в Швеции!
Сколько же вам было, когда вы с матерью ходили за Нарву к ребятам? Семнадцати еще не исполнилось, если меня не подводит моя математика.
Чего там долго рассуждать о моем бывшем муже. Внутренне он был человек настолько пустой, что, пожалуй, и не стоит. Не он один такой. Я уже говорила, это беда целого поколения. Или, если хочешь, несчастье. Но дело-то в том, что иногда и я чувствую себя такой же опустошенной, будто я износила всю душу этой затянувшейся в тени жизнью. Не знаю, вдруг оно так и есть? Что, если человеческие ресурсы невосполнимы? Это было бы страшное откровение, лучше не докапываться.
Иногда я задумываюсь: а может, виновато мое происхождение? Ты понимаешь, сегодня для большинства людей дело обстоит так, что они черт знает куда укатили от своих исконных родных мест, зачастую живут временной гостиничной жизнью бог весть в каком городе, все равно в какой стране, квартира для них только место для ночлега и никогда не становится домом. Никаких корней у них не существует. Будто картофелины с большого поля, выдернутые из своего гнезда и перемешанные в бездонном закроме. Все считают это совершенно естественным. Даже не вспоминают того места, откуда они родом. Всю жизнь держаться за отчий дом — это может показаться просто отклонением от нормы, в наш век так уже никто не живет, вы нечаянно выпали из времени со своей патриархальной тоской, моя дорогая!
Нет, тетя Зина, не пойми меня превратно, никакой другой вины наша старая Нарва не несет, кроме той единственной, что ее просто больше нет на свете. У каждого нынешнего странника, у каждого современного скитальца имеется, по крайней мере, возможность представить в минуту отчаяния, что он когда-нибудь обязательно вернется на поляну своего детства, присядет на знакомый пенек и вдохнет полной грудью земляничный дух. Пути-дороги исхожены, и он прошествует по улицам, которые непременно должны его помнить, если только есть у камней память. И приподнимет тем самым в своей обленившейся памяти те пласты, о существовании которых у него самого не было и представления. Предпримет ли он когда-нибудь нечто подобное, это зависит уже от него самого. Кое-кто, бывает, и не чувствует надобности, ему достаточно сознавать, что такая возможность существует. Эта мысль является спасительной, ибо любое разочарование можно таким образом причислить лишь к временным неприятностям
Теперь ты видишь, какая я нищая по сравнению с этими ветрогонами. Они могут позволил» себе роскошь и не желать отправляться туда, куда мне вход навеки. Конечно, я могла бы приехать к тебе в гости, это было бы нетрудно устроить. Только зачем? Сможешь ли ты повести меня в старую Нарву?
Только не говори, что десятилетняя девчушка не способна взять из прошлого в жизнь ничего существенного.
У нас тут есть улица под названием Нарвавэген — Нарвская дорога. Я иногда брожу по ней, почему-то меня тянет туда обычно по осени. Осень — пора тоски душевной. Когда я читаю на домах название улицы, а потом на миг закрываю глаза, я всегда вижу памятник Нарвской битве — того воинственного шведского льва, который водрузился на верху колонны возле Таллиннского шоссе, неподалеку от города, в сторону Пээтерристи, положив лапу на круглое пушечное ядро. Мы однажды ходили туда с классом во время листопада на экскурсию, и учитель рассказывал нам о Северной войне. Здешняя Нарвавэген — явно память о тех днях. Наивно, не правда ли? Не понимаю, почему ты не хочешь вместе со мной посмеяться над всем этим сентиментальным вздором.
Ничего, переживем. Мой муженек до последней минуты надеялся, что я из-за квартиры никуда не подамся. Он свыкся со своей жизнью, не желал ее ломать. Но я приложила все усилия, мозоли себе на ногах набила, использовала всех знакомых — никогда в жизни такой бесцеремонной не была. Решила: пусть хоть на краю света, но только собственное жилье.
Вот и нашла подходящее. Здесь, в Кунгсэнгене. Сейчас это тоже Стокгольм, а с десяток лет тому назад тут был еще пригород Двадцать минут на метро, я уже говорила. Эти новые станции напоминают детские игрушечные гроты, ты обратила внимание, когда мы ехали сюда? В одном гроте на стенах нарисованы хутора и колосящиеся поляг в другом на белоснежных карнизах поставлены изваяния пингвинов. Каждая станция оформлена по-своему, это не просто произвол оформителя, в этом заложен более глубокий смысл. Когда я вечерами, до смерти уставшая, возвращаюсь домой, я не читаю название, узнаю станции с первого взгляда и не гадаю, когда будет моя остановка.
Только Пийа недовольна, что живем так далеко от центра. Будь мы миллионеры, конечно же смогли бы и в центре города найти что-нибудь приличное. Однако миллионерские вакансии к нашему приезду были все давным-давно заняты, мы здорово опоздали. Да, что верно, то верно, если вечером засидишься в городе допоздна у какой-нибудь подружки и побоишься ехать на чем-нибудь другом, кроме такси, то выкладывай сотню. А если подружка, к несчастью, живет еще где-то за Седрой, в противоположном конце города, то и все двести крон. Лучше уж остаться ночевать. Но часто ли можно оставаться на ночлег в гостях? Поэтому я теперь гораздо реже встречаюсь со своими подругами и одноклассницами. Видимо, это неизбежно: чем старше становишься, тем меньше остается вокруг у тебя друзей. Один отпадет по одной, другой по другой причине. У кого нет возможности, у кого охоты, а у кого и потребности больше общаться. Семейные знакомые разом пропали, как только наша семья дала трещину.
У нас тут очень милая тихая сторонка. Сюда со временем перебралось много пенсионеров, им уже не нужно каждый день бывать в городе, да и квартиры здесь подешевле. Плату за проезд из центра, как правило, со стоимости квартиры сбрасывают. Но не думай, что мне из-за этих старичков здесь неуютно жить. Все они очень приятные и дружелюбные люди. Я чувствую себя словно бы немножко ребенком. Фру Лууле, завяжите поплотнее шарф, сегодня такой резкий ветер, говорят мне при встрече то одна, то другая. Надо мной живет старая чета, старичку скоро стукнет девяносто, старушке почти столько же или чуть меньше. Когда я впервые приехала сюда взглянуть на квартиру, я совершенно не знала местности, никогда здесь не бывала. Было воскресенье, и они оказались первыми местными жителями, которых я увидела у выхода из метро. Сидели себе рядышком на скамейке возле лестницы, будто воробушки, маленькие и седенькие, пристально всматриваясь вниз. Я подошла к ним, извинилась и спросила, как мне пройти. Вначале обратилась к старичку, все же мужчина, но он и головой не повел, только пошевелил губами. Потом я узнала, что он почти совсем глухой. Старушка пришла на помощь: долго и путано объясняла, о номерах домов она представления не имела, но все же пыталась определить, в какую сторону мне повернуть. Теперь при встрече она всегда повторяет: ох, фру Лууле, если бы вы тогда мне сразу сказали, что вам нужен именно наш дом, я бы вас прямо сюда направила.
Они и сегодня сидели на скамейке, когда мы с тобой выходили из метро. Не знаю, заметила ли ты их. Они такие тихие и кроткие, что можно пройти мимо и посчитать их вроде бы принадлежностью ландшафта. Каждое воскресенье, утром, когда не льет дождь или не метет метель, они направляются к выходу из метро и верой и правдой сторожат там не менее двух-трех часов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41