С женой Авлоя они нашли общий язык, и это окончательно склонило чашу весов.
Вернувшись однажды вечером домой, Авлой обнаружил пустую нетопленую комнату и написанное в совершенно уже немодном стиле довоенных барышень прощальное письмо. Над его пошловатостью, не ослепи Авлоя гнев, можно было бы даже посмеяться: не сердись на меня, мы с тобой слишком разные, больше я так жить не могу, я нашла человека, который меня понимает, не ищи, прости, оставайся с богом, твоя Кира.
Авлой сразу понял, откуда ветер дует, не иначе, в его мозгу ревнивца и раньше уже пробивались какие-то предупредительные сигналы. Он бросился действовать. К следующему вечеру адрес инженера был у него в руках, хотя тот и не работал уже на судоверфи, которая к тому времени уже едва дышала на ремонте судов. Авлой захватил с собой для поддержки двух товарищей по работе и направился разыскивать соперника. Он собирался вернуть жену и, пользуясь подходящим случаем, покарать скрытого врага. Однако карательная экспедиция немного запоздала — предчувствуя недоброе, виновник вместе с новоиспеченной спутницей жизни дал дёру и больше уже на виду не показывался.
Спустя некоторое время прошел слух, что инженер сбежал с женой Авлоя в Финляндию...
С тех пор у Авлоя появились еще и исключительно личные счеты с белогвардейцами, начальству не раз приходилось его останавливать, когда он пытался превысить власть. Дома он больше не ночевал, спал на работе на диване, если не проводил ночных допросов, и частенько с удовольствием выезжал на места. Работа стала единственным содержанием его жизни.
Поэтому он без конца и трепыхается, сказал Луппо, то ли объясняя историю, то ли извиняясь.
Благоразумнее было немного поразмыслить над услышанным, может, я тогда бы лучше оценил поведение Авлоя: человек с надломом в душе поступает порой совсем иначе, нежели другие. Но в тот момент мне недоставало житейской мудрости.
Авлой явился уже под вечер с двумя своими подопечными. На мой взгляд, они были как-то странно одеты. Совершенно одинаково и в Нарве сразу бросились бы в глаза первому встречному, как рогатые и бородатые козлы в овечьем стаде. В одинаковых серых кепках, на шее под пиджаком одинаковые шарфы. В разгаре лета!-
Авлоя это как будто ничуть не смущало. Бросил походя: Мадись и Михкель. Знакомиться ближе нет надобности — конспирация. Он это произнес как-то наставительно, я почувствовал себя нерадивым школяром.
Ну и ладно, мне с ними детей не крестить... Тут бы мне и умолкнуть, но какой-то чертик личной заинтересованности дернул меня за язык. Чего это их так чудно разодели — кто они, собственно, по документам будут?
Чудно? С какого же это бока? Одеты обычно — по-фабричному. По документам оба — ткачи. Бумаги в полном порядке. Разве мало ткачей на Кренгольме? Какой немец или чин из бюргервера может знать их всех в ли^цо?
Очередная существенная ошибка: я не смог удержаться, оскалил зубы. Ах, Вот оно что, значит, ткачи? Так вот, серую кепку может натянуть разве что какой-нибудь механик или слесарь на работе, чтобы было обо что вытирать масляные пальцы. Я не говорю о мальчишках. Солидный фабричный человек никогда не пойдет в кепке фланировать по Нарве, к выходной городской одежде у него непременно имеется приличная фуражка с лакированным козырьком и широким околышем. Ведь в городе он вращается среди порядочной публики. А взрослый мужчина в кепке выглядит в глазах горожан посадским. Да еще вот так, в кашне. Какой-нибудь ижорец из-за Россони по своей серости, может, и появится в таком виде на людях, но настоящий фабричный никогда, он себе цену знает.
Авлой прикусил губу, словно уязвленный мальчишка. Насмешка ранит больнее всего. А мне было на самом деле смешно. Я вовсе не собирался издеваться над ним, говорил от чистого сердца. Ох уж эти мне шутки!
Мадис и Михкель перекинулись взглядом. Самообладание у ребят было безупречное, ни малейшим движением не выдали своего мнения об услышанном.
Ладно, кашне, пожалуй, можно убрать, уступил Авлой, чуть помедлив. С шарфами, видно, и впрямь переборщили, действительно — лето на дворе. Но кепки пусть останутся, кепка — пролетарский головной убор, фуражку с лакированным козырьком пускай носит рабочая аристократия и всякие там приказчики.
Мил человек, что ж это они, пойдут по Нарве на глазах у всех демонстрировать всемирную рабочую солидарность или заниматься подпольной работой?
Нечего подтрунивать. Трудовой народ бдительно следит за нашими людьми, как они себя ведут и в какой одежде ходят.
Только не следует превращаться в белых ворон. Не одни наши люди будут на них смотреть. Достанет глаза и самим немцам и их прихвостням. В подвал немецкой комендатуры угодить проще простого, но попробуй-ка вырваться оттуда целым и невредимым. В таком деле нельзя и на самую малость отличаться от других, лишь тогда можно надеяться, что они потеряют тебя из виду. Если нужно, пускай хоть цилиндры на голову напяливают- не по одежке о людях судить. Главное, чтобы не загремели. Не беда, раздобудем у ребят пару нужных головных уборов, кривая вывезет.
Авлой и вовсе помрачнел. А мне все еще было смешно. Одумается небось и сам поймет, что зря дулся.
Нечего хмуриться, брат, лавры поделим поровну. Будет суп из общего котла на всю нашу коммуну!
Он смолчал и отпустил ребят отдыхать. Я позвал Виллу и велел ему раздобыть у ребят две фуражки. И объяснить, что теперь, когда выдали обмундирование, хранить фуражки нет смысла. Какое-то время нам придется носить лишь казенное. Дома потом обзаведутся новыми.
Виллу загорелся, у него тут же появилось желание одеть парней с головы до ног по-фабричному. Мне это показалось излишним, пришлась держать его пыл, хватит и фуражек
Тем временем Авлой собрался с духом. Видно, и ему показалось бесполезным занимался дольше проблемой одежды Каково положение на том отрезке границы? Все ли для проведения операции. Я задумался, самый ли это подходящий момент для разговора, но решил, что в интересах дела он должен с самого начала столько же, сколько знаю я сам.
В последнее время происходит что-то необычное, немцы вдруг круто изменили свое поведение. Люди, приходящие из города, говорят, что на улицах стало больше обычного военных, идет какая-то передислокация. Что-то вроде замышляют. Наблюдатели докладывают о появлении патрулей у реки, где их обыкновенно не бывало. Ведут себя беспокойно, словно чего-то ждут.
В уголках губ у Авлоя пролегли жесткие складки.
Неужели вы полагаете, что они это из-за вас тревожатся? Приятель, да это же совершенно ясное дело — оккупанты чувствуют себя неуверенно. Немцы все отчетливей понимают, что на этой земле они временные, незваные гости. Наша агитация несомненно приносит свои плоды, среди солдат происходит брожение. Пускай страшатся, тем охотнее побегут, когда подойдет время. Пускай чувствуют, как горит земля у них под ногами!
Горит-то она горит, только пятки не жжет. Порядок у них все тот же, ходят в струнку, как на плацу. Без приказа не чихнут. Мне это частое патрулирование решительно не нравится.
Что вы хотите этим сказать?
А не лучше ли пока отложить операцию и дать им успокоиться? Посмотреть, как пойдут дела дальше.
Однако и уже успел взвинтить его. Опять возражение!
Послушайте, командир, от этой уютной лесной жизни вы что-то стали чертей пугаться. При военном положении опасность — самое естественное дело, как вы этого не понимаете, сам еще бывалый фронтовик. Немцы усиливают дозоры — вы уже в панику! Именно в обстановке повышенной опасности большевик не смеет поддаваться страху! Для белых это просто манна небесная. Мы совершаем первую социалистическую революцию в мире, все другие народы берут с нас пример. Поймите, что никакая угроза не должна нас останавливать, никакая возможная жертва, нас не должны пугать ни трудности, ни потери, лишь тогда мы придем к победе. История нас поймет.
Полагаю, лишь в том случае, если мы не будем приносить напрасные жертвы.
Напрасных жертв в революционных схватках нет и быть не может. Все жертвы до последней во сто крат оправданны, если каждая из них помогла разжечь в пламени революции хоть одну-единственную искорку.
Если помогла. А если эта жертва сама — всего лишь потухшая искорка?
Знаете что, давайте не будем устраивать здесь диспут о том, что именно в данной обстановке оправданно, а что нет. Время митингов прост о Нам дано задание, и его следует выполнить во что бы то ни стало. Залогом успеха в этой борьбе являются железная дисциплина и безусловное выполнение приказа. После того как я посоветовался в Ямбурге с товарищами, я доложил по телеграфу в Петроград, что задание будет выполнено в срок. Что же вы хотите — чтобы я пошел и смиренно доложил, мол, иду на попятный, поскольку командиру отряда Теддеру не нравится, ну прямо нисколечки, то, как ведут себя немцы на его участке обороны? Так, что ли? Подождем, пока их поведение изменится на ваш вкус? Лучше уж я сразу сложу полномочия, возьму винтовку и пойду рядовым бойцом, но только в другую часть. Сейчас не время сомневаться и нагонять на себя страхи, нас не поймут. И с полным на то основанием. Революционеры мы или заячьи души?
О митингах я думал так же. И все равно...
Значит, по-вашему, можно махнуть рукой на немецкую встревоженность?
Просто их надо перехитрить, вот и вся недолга. За тем нас сюда и послали. Поймите, командир, тут дело не в простой разведке, которую можно отложить хоть до следующей недели. Люди идут по более важному делу, они должны точно в нужное время оказаться на месте, иначе не сойдется. Их уже ждут. Поверьте, пока идет операция, у меня просто нет права посвящать вас в детали. Чтобы вы хоть немного представляли себе, могу сказать между нами: о ходе операции докладывают по прямому проводу самому товарищу Дзержинскому.
Все его существо подчеркивало чрезвычайность сказанного. Я угадывал во всем этом нечто фальшивое, но возразить ему я не смог. Что я знал? В глубине души закрадывалось небольшое сомнение — а что, если он действительно прав? И сам не замечаешь, как начинают дрожать поджилки, когда долго выжидаешь в кустах. В этой глуши у меня нет и малейшего представления о более общем и реальном положении, о чрезвычайных полномочиях или оперативных планах; чего глаз не видит, того и не ведаю.
Если бы я знал в тот момент, что произошло всего полтора дня тому назад в Москве, или хотя бы ему знать об этом! Но Авлой давно уже выехал из Питера и никак не мог, точно так же как и мы здесь, на своем участке догадаться, какая муха укусила немцев. Не то бы на нашем участке могло кое-что и не произойти.
Но мы знали ровно столько, сколько знали.
Видимо, в моем облике отразилась перемена настроения, потому что напряжение на лице Авлоя частично спало.
Только бы ребятам поскорее в город попасть, в этом весь вопрос. Там у них отыщутся в достатке помощники, подполье уже собралось с силами и сплотило ряды. Очутившись в Нарве, они будут неуловимы для немцев.
Да, может, оно и так. Только бы без накладок в город просочиться.
Пройдут. Ребята основательно подготовились и проверку прошли.
Авлой, казалось, мыслил как-то по-другому, нежели я.
Проверку? Чем это им поможет при переходе? Проверить можно только то, было раньше, сейчас это больше уже не в счет.
Почему? Еще как в счет. Прошлое человека показывает, мы можем ему доверять, насколько он стойкий Рели мы недостаточно зорко держим его в иоле зрения, то можем легко классовое чутье и начать вместо друга пригревать скрытого. Ох, командир, революцию делать не так-то просто, это тебе не знамя раскручивать и под «ура» на врага переть. Вы честный фронтовик, вы этою не знаете. Как часто злейшие враги скрываются в наших собственных рядах! Проверка никогда не может быть излишне основательной. Мне вы можете верить, ведь мы различаем их лучше всего. Поэтому и нужен за всеми глаз, надо сохранять бдительность. Это самая первая заповедь.
Вашей работы я не знаю. По-моему, так человеку просто следует доверять, тогда он скорее всего и с самыми лучшими чувствами пойдет за нами.
Доверие — одна сторона дела. Другая, и чаще всего более существенная, — это проверка. Доверять и проверять. А как же иначе? Не то они сожрут нас с потрохами. Доверять можно своим людям. Но откуда вам знать, что человек свой в доску, если вы дотошно его не проверили? Вдруг он нарочно перекрасился, вздумал примазаться? Такие мерзавцы встречаются на каждом шагу. Все время приходится держать глаза и уши настороже. Притворится таким тебе честным малым, будто уже душой и телом врастает в новую жизнь, а у самого одна мысль на уме: как подложить тебе самую большую свинью и смазать пятки к белякам — принимайте героя!
Жесткая складка в уголках его губ опять резко обозначилась.
Будь у нас время, об этом стоило бы порассуждать. Не сразу приходят на ум все аргументы, но у меня такое впечатление, что вы при оценке человека упускаете из виду что-то очень существенное. Не мешало бы немного поразмыслить, на это нужно время.
И то верно, времени-то как раз у нас и нет, подгоняют события, поневоле уступаю я, меня задевает какая-то железная, самоуверенная нота в его рассуждениях. Или это необходимая для начальника последовательность, политический хребет, который у самого меня слабоват?
Он с удовольствием воспринимает мое отступление.
Не беда, командир, когда-нибудь, лет примерно эдак через двадцать, если представится случай, присядем на пару и порассуждаем основательно обо всех этих вещах. К тому времени давно уже будет выяснено, что делалось правильно и кто в чем ошибся. А сейчас у нас найдутся дела и поважнее, не так ли?
Соглашаюсь с этим его предложением. Я и предположить такого не могу, что с ним вдвоем мы ни через десять, ни через двадцать лет больше уже никогда не посидим. А если он и посидит, то разве что с кем-нибудь другим. Но, может быть, этот другой через двадцать лет скажет ему куда более суровые и откровенные слова, чем он сказал сейчас мне. И бросит в лицо невероятные обвинения, о которых мы сегодня даже помыслить не можем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41