С этой точки зрения Эмпедокл
рассматривал все и, прежде всего, живой организм и разные его элементы,
например кости. "По его мнению, тело, кости и каждая из прочих [вещей]
образуется по некоторому числовому соотношению элементов. По крайней мере, в
первой книге "Физики" он говорит: "А благодатная земля в своих широкогрудых
горнилах две из восьми частей получила от светлой Нестиды и четыре от
Гефеста [таким образом, на долю самой земли остается две части] а из них [из
упомянутых выше восьми частей всех стихий] образовались белые кости, дивно
сплоченные связями Гармонии", т.е. "от божественных виновников и более всего
от Любви и Гармонии. А именно, они [кости] сплачиваются ее связями" (В96).
Подобного же рода рассуждение и в В98: "Земля же, став на якорь в
превосходных гаванях Киприды, встречается с нами почти равными частями, [а
именно] с Гефестом и дождем, а также с ярко-блестящим эфиром, то в немного
большем количестве, [чем остальные стихии], та в меньшем - [соединяясь] с
большим количеством тех. Из них происходит плоть и другие виды плоти". Здесь
чувственные качества мыслятся в некотором гармоническом, а именно
пропорциональном взаимоотношении. Гармония проявляется здесь как
количественная закономерность соединения стихий. Под эту пропорциональность,
как оно и должно быть в досократике, подпадает и субъект человека. "Из них
[из стихий] все гармонично сплочено и слажено, и посредством их [люди]
мыслят и наслаждаются и страдают" (В107).
Но главное - общая точка зрения Эмпедокла. Природа элементов у Эмпедокла
(А33) "производит все посредством пропорционального взаимного смешения
[элементов]". По Эмпедоклу, "тела образуются по характеру четырех элементов
в равных пропорциях"; "он вынужден сказать, что сущность и природа есть
количественное отношение, как, например, в его определении, что такое кость;
а именно, он говорит, что она не есть ни какой-либо один из элементов, ни
два, ни три, ни все, но закон смеси их"; "кость существует соотношением -
это у него и есть то, в силу чего она есть то, что есть, и служит сущностью
этой вещи"; "каждый предмет существует в силу известного соотношения между
его частями" (А78).
Таким образом, Эмпедокл мыслил свою гармонию не только в виде
бескачественного Шара, где уже потухают всякие различия вещей, но и в виде
чисто количественной пропорциональности элементов в каждой реальной и
отдельной вещи. В общем, это, конечно, есть не что иное, как пифагорейство
(заметное у Эмпедокла и в других отношениях), на числа мыслятся здесь еще
более близкими к веществу и физическим элементам, вполне от них
неотделимыми.
4. Гармонически-пропорциональная природа эстетического сознания
Теперь мы можем и более конкретно судить о том эстетическом субъекте,
который выше был рассмотрен слишком обще, в виде эмпедокловой "мудрости".
Принцип гармоний, т.е. пропорциональности, очевидно, должен проявиться и
здесь, ибо иначе вся эта теория "мудрости" грозит выйти совсем за пределы
эстетики. Гармоничная пропорциональность есть выразительная форма, а
выразительность - это предмет эстетики. Итак, есть ли у Эмпедокла учение о
выразительной гармонически-пропорциональной природе эстетического сознания?
Это учение у него имеется, и оно представляет собой великолепный образец
досократовского образа мыслей вообще. Однако, оно обычно плохо понимается
современными исследователями, или, вернее, представляется слишком
элементарно и слишком мелко для Эмпедокла.
Речь идет об эмпедокловой теории ощущений, в частности зрительного
ощущения, и об его эстетическом принципе. Теория эта общеизвестна и передана
нам Феофрастом вместе с ее внушительной аристотелевской критикой (А86) (см.
также А87 - 94): "Ощущение образуется путем приспособления к каждому из
[органов] ощущения". "Случается, что одни поры шире, чем ощущаемое, другие
же - уже, так что иной раз они могут твердо схватить ощущаемое, другой раз
оно вовсе не может войти". То, что находится в глазу, - а там находится
огонь, окруженный землей, водой и воздухом, - должно "приспособиться" к
ощущаемому глазом. "Порами огня познается белый цвет, а порами воды -
черный, так как к каждому приспособлено свое" (86,7). Соотношение элементов,
находящихся в глазу, определяет собой остроту и качество зрения.
"Превосходнейшее зрение то, которое состоит из обоих [огня и воды] в равных
частях" (86,8). Аналогично и о слуховых ощущениях (86,9). Общим в ощущениях
является то, что оно "возникает благодаря приспособлению к порам".
"Равномерное смешение подобных элементов дает удовольствие, а
[неравномерное?] противоположных - страдание" (86,9).
И, наконец, завершением всей этой теории является следующее рассуждение
(86,11). Взаимоотношение элементов в воспринимающих органах имеет решающее
значение и для знания. "Те, у которых все элементы перемешаны, в подобных и
равных частях, у которых они не разделены большими промежутками, и по
величине они ни слишком малы, ни слишком велики - эти-то и суть самые умные,
и ощущения у них самые острые, и по порядку те, которые ближе всего к ним;
самые же глупые - те, у которых [все это] наоборот; в ком же элементы легки
и редко расположены, те тупы и медлительны; те же [у кого элементы] густо
расположены и разделены на мельчайшие части, те впечатлительны, за многое
хватаются, но мало что доводят до конца, благодаря быстроте движения крови.
Те же, у которых среднее [правильное] смешение встречается лишь в одной
части, то этою частью мудры, - поэтому-то одни хорошие риторы, другие
техники, ибо у одних [среднее смешение] находится в руках, а у других в
гортани. Точно так же и относительно других способностей".
Теорию чувственного восприятия у Эмпедокла (так же как и учение об
эстетическом принципе) обычно понимают вульгарно-материалистически и тем
самым превращают ее в чепуху. Так, уже Феофраст, излагающий это учение
Эмпедокла, считает, что из мертвых элементов не может возникнуть ощущения,
где бы эти элементы ни находились, и что если ощущений нет в самих
элементах, то они не могут возникнуть и в тех элементах, из комбинации
которых состоит глаз, а если они там есть, то тогда (А80,12) "все должно
ощущать" и вне глаза. Ведь, по Эмпедоклу (А70), даже "растения могут
двигаться по своему желанию", "они ощущают, печалятся и радуются". Феофраст
не понимает того, что у Эмпедокла именно "все должно ощущать" и фактически
ощущает, и что для объяснения ощущения вовсе нет нужды в чем-нибудь другом,
кроме самих же элементов. "Почему у одушевленных огонь, находящийся внутри
животного, станет более ощущать, чем внешний, если они приспособлены друг к
другу?" (86,13). Но у Эмпедокла огонь есть не только физический элемент, но
и самоощущающая демоническая сущность. И если Феофрасту хочется знать
разницу между ощущающими элементами в глазу и элементами вне глаза вообще,
то эта разница для Эмпедокла не более загадочна, чем разница между двумя
любыми вещами, поскольку ведь все вещи вообще состоят из тех же четырех
элементов.
Не следует слишком принижать также и учение Эмпедокла об эстетическом
принципе. Эмпедокл, как показывают приведенные тексты, объясняет лучшее
зрение тем, что идущие в глаз истечения от предметов проходят в него легко,
не задерживаются, легко вступают в глазе с "подобными" себе элементами,
причем и сам глаз содержит в себе равномерное растворение всех элементов.
Здесь, между прочим, Эмпедокл учит о симметрии пор (86,12): "Глаза, которых
смешение менее симметрично, видят дурно" (86,14)89. Правильная симметрия пор
вещества элементов, из которых состоит глаз, равномерное участие всех
элементов в глазе, прежде всего огня и воды, легкое и безболезненное
проникновение в глаз истечений из предметов и простое, легкое их смешение с
подобным веществом глаза - вот, согласно Эмпедоклу, эстетический принцип для
зрения. Легко видеть, что этот принцип есть настолько же медицинский,
насколько и эстетический, настолько же физический и психический, насколько и
художественный. Но мы уже много раз убеждались в том, что иначе не может и
быть для досократовского образа мыслей. Здесь можно лишь заметить, что
многие из современных эстетических теорий ушли не очень далеко от Эмпедокла
(стоит вспомнить хотя бы очень распространенную теорию объяснения
эстетического чувства экономией физиологических средств, на него
затрачиваемых).
Таким образом, принцип гармонии, которым объясняется, по Эмпедоклу, и
красота объективного мира и красота субъективной "мудрости", проявляется в
полной мере и в узко эстетической области внутренних переживаний, где мы
находим ту же онтологизацию некоего абстрактного принципа (т.е. принципа
симметрии и равномерности, равновесия).
Добавим к этому, что учение о "приспособлении" подобного к подобному в
процессах чувственного восприятия необходимо брать на фоне всей эстетики
Эмпедокла, и тогда оно становится еще богаче. Ведь стремление подобного к
подобному в данном случае есть частный вид общекосмического влечения, одно
из проявлений мировой Любви. Ощущающий и ощущаемое, хочет сказать Эмпедокл,
любят одно другое. Ощущение есть нечто вроде брака между субъектом и
объектом; то и другое любовно влечется одно к другому. И как сама Любовь
есть гармония и симметрия, равновесие и взаимосоответствие, так и в
эстетическом восприятии субъект и объект воссоединяются в акте взаимного
влечения, радуются своему единению, перестают различать себя в акте
любовного слития. Вся эта картина дана, однако, без всяких специальных
"эмоций" и "настроений", без всякого субъективизма и психологизма,
исключительно как следствие общекосмических судеб Любви и Вражды.
5. Учение о цвете
"Светлые глаза огненны, - говорит Эмпедокл, - черные же заключают в себе
больше воды, чем огня" (А91). Для Эмпедокла это понятно, потому что у него
(А69а) "цвет огня белый", воды же - черный [вернее, темный, melas]. Чтобы
это было понятно и нам, прочитаем Плутарха (В94): "Почему вода в самой
верхней части кажется белой, в глубине же черной? Не потому ли, что глубина
есть мать темного цвета, так как она ослабляет и уничтожает лучи солнца,
прежде чем они к ней спустятся? Верхняя же сторона должна воспринимать в
себя блестящую белизну света, так как она находится под непосредственным
воздействием солнца". С этим объяснением согласен и Эмпедокл: "Черный цвет
реки на дне происходит от тени и точно так же замечается он и в
пещерообразных гротах". Другими словами, темный цвет воды в восприятии
Эмпедокла есть результат специфически вещевого, телесного подхода к
цветности вообще. Цвет рассматривается у него (как и в античности вообще) не
сам по себе, а вместе с теми телами, для которых он характерен. Вода,
которая бралась здесь в большом количестве, в виде целых рек и морей,
естественно, была темного цвета.
Имеется, далее, одно не очень ясное свидетельство о знакомстве Эмпедокла
с существованием того, что мы теперь называем родственными, а может быть, и
дополнительными цветами. Плутарх пишет (В93): "Одни [цвета] родственны и
соответственны одним, другие - другим, как, например, темно-синий,
примешиваясь к пурпурному, усиливает его окраску, а селитра, примешиваясь к
шафрану, усиливает шафран, и, как говорит Эмпедокл, ягода светлой бузины
вступает в смешение с цветом виссона".
Этот трудный текст плохо понимают переводчики, и текстологи не замедлили
приложить сюда свою руку. То, что мы перевели "ягода светлой бузины", Радлов
переводит "цвет багреца", и Якубанис - "багрец светлого самбука". Эти
переводы терпимые, хотя и неточные, так как по-гречески стоит glaycos cocezs
actCs (glaycos не обязательно "blau", как переводит Дильс). Но что касается
"цвета виссона", то здесь переводчики резко разошлись. Дильс, можно сказать,
отказался от перевода, так как Bessonfarbe не есть перевод греческого
byssos. Радлов откуда-то взял "желтую жилочницу". Желтый цвет тут едва ли
имеется в виду, хотя красная ягода бузины с желтым цветом составит как раз
"родственный" и "соответственный" цвет. Перевод byssos. Якубаниса как
"полотно" не имеет смысла. Полотно обычно белого цвета, а что может дать
сравнение белого и красного? Остроумнее поступил французский переводчик
Плутарха Ricard, давший, в общем, неверный перевод всей фразы, но переведший
byssos как lin, "лен". Поскольку byssos выступает в лексиконе и с таким
значением и поскольку зеленый цвет растущего льна как раз и составляет
дополнительный цвет к красной ягоде бузины, постольку "виссонную краску" в
анализируемом фрагменте Эмпедокла можно понимать именно как зеленый цвет
живого, растущего льна. Тогда осмысливается и вся фраза. Кстати сказать,
"родственные и соответственные" Маковельский переводит как "родственные и
полезные". Prosporos, действительно, значит и "полезней", но значение
"соответственный" тоже играет не последнюю роль среди значений prosphoros и
здесь как раз подходит больше всего.
Итак, если наш анализ и перевод правильны, то уже Эмпедоклу было известно
существование родственных, а, может быть, и дополнительных цветов.
Наконец, имеется и более общее суждение Эмпедокла о цветах и наименование
основных цветов. Если А86,7 высказывает уже известную нам истину: "Цвета
несутся к зрению истечениями", то В92, повторяя то же самое ("Цвет есть то,
что прилаживается [соответствует] к порам зрения") тут же устанавливает
классификацию цветов, "подобно тому, как есть четыре элемента: белый,
черный, красный, желтый (zchron, или желто-коричневый)".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102