– Я нередко размышляю о том, что Верховной Жрицей по праву должна быть ты, а не я.
Кейлин бросила на нее быстрый взгляд.
– Когда-то у меня тоже были такие мысли, – отозвалась она. – Но теперь я этого не желаю.
– До чего рассудительная женщина! И тем не менее если бы тебя избрали, ты прекрасно справилась бы с этой ролью. – Темные волосы Кейлин уже посеребрила седина, отметила про себя Эйлан, но в остальном она мало чем отличается от той женщины, которая десять лет назад принимала у Маири роды.
– Ну, сейчас эта роль не моя, и ладно, – живо проговорила Кейлин. – А теперь несколько практических вопросов. К нам обратились с довольно необычной просьбой. Некий мужчина из римской секты, членов которой называют христианами, хочет поселиться в старой лесной хижине. Говорит, что он отшельник. Что мне ему ответить: пусть живет там или пусть уходит?
– А почему бы и нет? – подумав, промолвила Эйлан. – Я больше не стану отправлять туда наших женщин, которых нужно наказать. Да и ты, наверное, тоже. А все Вороны уже нашли себе пристанище. – Душа заныла при мысли о том, что в доме, где она родила и кормила свое дитя, будет жить незнакомый пришелец. Но что теперь переживать?
– Хорошо, – сказала Кейлин. – А если Арданос станет возражать, я напомню ему, что христианам позволили выстроить часовню на Яблоневом острове. Она стоит чуть ниже того места, где бьет из-под земли Священный источник, у кустов боярышника.
– Ты была там? – спросила Эйлан.
– Давно, еще в юности, – ответила Кейлин. – Страна Лета – необычная земля: сплошные болота, озера, луга. Когда льет дождь, Холм превращается в остров. Все окутано пеленой тумана, и иногда кажется, что вот свернешь на следующем повороте и сразу ступишь в потусторонний мир. А потом вдруг яркие лучи солнца прорезают облака, и перед тобой высится священный Холм, увенчанный кольцом из каменных глыб.
Эйлан слушала Кейлин, и ей казалось, что та далекая страна встает у нее перед глазами. А потом взору ее и впрямь предстала земля, о которой рассказывала Кейлин. Картина возникла неожиданно и тут же исчезла. Но она успела заметить в этом видении Кейлин. В пелене тумана она плыла к холму в плоскодонной лодке, управляемой маленькими темноволосыми людьми, которые жили в горах; на корме стояли, съежившись, несколько послушниц. Но Кейлин стояла прямо; на лбу и шее у нее сверкали золотые украшения.
– Кейлин, – заговорила молодая женщина. Жрица с удивлением посмотрела на нее, – должно быть, на лице Эйлан отражалась тень посетившего ее видения. – Ты станешь Верховной Жрицей на Яблоневом острове. Я только что видела это. Ты увезешь женщин туда.
– Когда… – начала Кейлин, но Эйлан покачала головой.
– Не знаю! – Она вздохнула. Видение, как это часто случалось, было мимолетным и неясным. – Но мне показалось, это безопасное место, скрытое от глаз римлян. Может быть, следует направить туда нескольких жриц.
В новой должности Гаю приходилось много ездить по стране. А когда центральный военный склад перенесли в Деву, где теперь располагался XX легион, он решил обосноваться с семьей в уютном поместье под названием Вилла Северина, которое находилось на южной окраине города. Юлии очень не хотелось уезжать из Лондиния, но она с мужественным самоотречением стала привыкать к сельской жизни и спустя год после переезда на запад родила девочек-двойняшек. Особо не фантазируя, она дала им довольно прозаичные имена: Терция и Кварта. Вторая малышка была такой крошечной, что вскоре все стали называть ее Квартиллой.
– Но почему? – недоуменно поинтересовался Лициний. Старик приехал в гости к молодым, чтобы увидеть новорожденных внучек.
– А что тут непонятного? – в свою очередь спросила Юлия, причем совершенно серьезно. – Если бы она была кружкой, мы стали бы называть ее не квартой, а половиной пинты. – Лициний как-то странно взглянул на дочь, и она поняла, что отец не оценил ее шутки. Но с другой стороны, Квартилла была не очень красивым ребенком.
Юлия не испытывала к двойняшкам особой привязанности. У нее был огромный живот, когда она носила их, и молодая женщина решила, что наконец-то подарит Гаю крепкого, здорового сына. Чему же ей было радоваться, когда, намучившись во время родов, она обнаружила, что все ее усилия вновь увенчались лишь двумя дочерьми, одна из которых совсем хилая малышка.
Роды были тяжелые, и Юлия выздоравливала медленно, а когда стало ясно, что у нее нет молока, она без сожаления поручила своих дочерей заботам кормилицы. Нужно, чтобы ее организм как можно скорее вновь обрел способность к деторождению, и тогда она уж постарается подарить Гаю сына. Врач-грек намекнул, что следующая беременность может плохо кончиться для нее, но он был всего лишь раб, и Юлия строго-настрого запретила ему говорить об этом отцу и мужу.
«В следующий раз, – поклялась она себе, – я выстрою в Деве храм в честь Юноны, если уж без этого не обойтись, но непременно рожу мальчика!»
Дети подрастали, и Юлия постепенно привыкла к ласкающему глаз холмистому пейзажу в южных окрестностях Девы. В Лондиний к отцу она переезжала только на зиму. Лициний любил внучек и уже присматривал им женихов в семьях своих знакомых.
Гай не проявлял особого интереса к дочерям, но этого и следовало ожидать. Юлии было известно, что, когда ей нездоровится, Гай спит с кем-нибудь из рабынь, но, поскольку он исправно исполнял свои супружеские обязанности, она не возражала. Она вышла замуж ради того, чтобы в обществе ее чтили как благообразную матрону и чтобы подарить отцу наследника. Ее отношения с Гаем строились на взаимном уважении и привязанности друг к другу; римлянке из благородной семьи стремиться к чему-то большему просто неприлично.
Высший свет Лондиния представлял собой лишь слабое подобие истинного римского общества, но и здесь случались скандалы и разводы, и, наблюдая за своими знакомыми, Юлия нередко склонялась к мысли о том, что они с Гаем – одна из немногих супружеских пар, которым удается сохранять традиции старого Рима. Ее брак был удачным, и, глядя порой, как дочери играют вместе в саду возле дома, словно цветочки, пестрея своими яркими туниками на фоне зеленых кустов, она начинала верить, что из нее получилась неплохая мать.
А вскоре после того, как двойняшкам исполнилось два года, Юлия вновь забеременела.
Наконец-то кончилась пора затяжных дождей, когда дети ныли и постоянно ссорились между собой, потому что их не пускали гулять, и установилась теплая погода. Юлия сидела на веранде, которую пристроили к фасаду, когда возводили два новых крыла по обеим сторонам дома. Она устроилась здесь, намереваясь подсчитать хозяйственные расходы, и задремала на солнцепеке. Руки покоились на округлившемся животе. Юлия хотела чувствовать, как шевелится внутри ребенок, – она была уверена, что это сын. В последнее время он мало толкался, и молодая женщина решила, что ребенок, как и она сама, разомлел от тепла.
Юлия лежала недвижно, полуприкрыв веки, чтобы лучи солнца не били в глаза, и слушала щебетание птиц. Где-то рядом переговаривались рабы, работавшие во дворе усадьбы. Гай частенько повторял, что Юлия управляет домашним хозяйством столь же четко и организованно, как легионеры сооружают лагерь. Она всегда знала, где находится каждый из домашних слуг и чем они занимаются в то или иное время дня.
– … играют во дворе. – Это говорила привезенная из Галлии рослая девушка, присматривавшая за детьми.
– Ничего подобного! – ответила старая Лидия, старшая над служанками, которые опекали детей. – Двойняшки обедают, Селла помогает кухарке лепить пирожки, а вот Секунда как раз в том возрасте, когда за ней нужен глаз да глаз. Ей все интересно…
– Она была в саду… – тихо оправдывалась девушка.
– А ты где была? Опять заигрывала с конюхом хозяина? – сердито спрашивала Лидия. – Ладно, она не могла уйти далеко. Отправляйся на поиски, а я пошлю в помощь тебе нескольких человек. Но если с ребенком что-нибудь случилось, клянусь, я лично прослежу, чтобы тебя выпороли как следует! О чем ты думала? Ты же знаешь, что госпоже нельзя волноваться. Ей скоро рожать!
Юлия нахмурилась, раздумывая, стоит ли подняться, чтобы поговорить со служанками. Но беременность выжала из нее все силы, да и Секунда наверняка скоро объявится.
До нее донеслись крики нескольких слуг, потом она услышала густой голос Гая; он хотел знать, что произошло. «Вот и хорошо, – подумала Юлия, – пусть поищет вместе с ними. Пора бы и ему немножко побеспокоиться о детях».
Юлия опять откинулась в кресле, понимая, что ей следует беречь себя ради ребенка, которого она носит под сердцем. Но постепенно тревога завладела ею, и она вновь села. Крики слуг, ищущих Секунду, едва доносились до ее слуха. Неужели девочка убежала так далеко?
Тень гномона на солнечных часах почти достигла следующей отметки, когда Юлия услышала приглушенные голоса и похрустывание шагов по тропинке, посыпанной гравием. Значит, Секунду нашли. Но почему так тихо? Секунда должна бы хныкать, потому что Гай наверняка отшлепал ее, и по заслугам. По телу пробежала холодная дрожь. Юлия с трудом поднялась на ноги и прислонилась к колонне. Из-за деревьев появились люди.
Она увидела Гая и попыталась окликнуть его, но слова застряли в горле. Потом садовник отступил в сторону, и Юлия заметила, что Гай несет Секунду на руках. Но никогда прежде дочь ее не лежала так спокойно, даже когда спала.
«Почему она не шевелится?» – Губы молодой женщины изогнулись в беззвучном крике.
Гай приблизился к жене. Лицо его, залитое слезами, судорожно подергивалось. С розового платьица Секунды стекала вода; черные кудряшки слиплись. Потрясенная, Юлия в оцепенении смотрела на мужа и дочь; кровь застыла в жилах.
– Она упала в ручей, – хрипло произнес Гай, – на краю поля. Я пытался сделать ей искусственное дыхание. Пытался… – Он проглотил комок в горле, глядя на маленькое личико с закрытыми глазами, которое теперь было бледно, как мрамор.
Все кончено, тупо сказала себе Юлия. Секунда никогда уже не будет дышать. Она зажмурилась, недоумевая, почему вокруг стало так темно, потом почувствовала резкую боль в животе.
Следующие несколько часов молодая женщина металась от горя и боли. Она помнила, как Гай клялся шкуру спустить с рабыни, которая не досмотрела за дочкой, а Лициний все пытался успокоить его. Что-то случилось с Секундой… Юлия хотела подняться с постели и сходить к дочери, но служанки не позволили ей встать. А потом опять резная боль скрутила живот. Иногда сознание светлело, и тогда она понимала, что так быть не должно. То, что происходило с ней, напоминало родовые схватки, но ведь с начала беременности не прошло и шести месяцев. «Боги всемогущие, если в вас есть хоть капля милосердия, положите этому конец. Вы забрали у меня дочь – не дайте мне потерять сына!»
Перед самым рассветом после очередного приступа Юлия выдавила из себя последнюю струю горячей крови. Лидия, бормоча проклятия, склонилась над ней. Юлия почувствовала, как женщина стала подкладывать чистые пеленки, чтобы остановить кровотечение. Однако на какое-то мгновение она краем глаза увидела в потоке крови что-то еще – какой-то малюсенький фиолетово-красный недвижный комочек.
– Мой сын, – выдохнула она едва слышно. – Дай мне его, прошу тебя!
Лидия, всхлипывая, положила ей на изгиб локтя что-то завернутое в окровавленный кусок материи. Лицо младенцу вытерли, и Юлия разглядела крошечные, идеальной формы черты, похожие на лепестки увядшей розы.
Она все еще держала в руках этот сверточек, когда Гаю наконец-то позволили войти к ней в комнату.
– Боги ненавидят меня, – прошептала Юлия; из глаз ее тихо лились слезы.
Гай, опустившись на колени у изголовья ложа, убрал со лба жены влажную прядь волос и поцеловал. Юлия не ожидала такого проявления чувств. Какое-то мгновение он смотрел на мертворожденное дитя, затем осторожно прикрыл ему лицо уголком пеленки и взял на руки. Юлия судорожно дернулась, чтобы остановить его, но она была слишком измучена. Минуту Гай постоял с ребенком на руках, как и положено отцу, собирающемуся признать своего новорожденного сына, потом передал недвижный комочек Лидии, и та унесла его.
Юлия с рыданиями уткнулась лицом в подушку.
– Я не хочу жить! Ничего у меня не получилось, дайте мне умереть!
– Это не так, бедная ты моя, родная. У тебя еще есть три маленькие дочки, и ты нужна им. Не надо так убиваться.
– Мое дитя, мой маленький мальчик мертв!
– Успокойся, любовь моя. – Гай старался утешить жену, с мольбой глядя на тестя, который пришел в комнату сразу же за ним. – Мы ведь не старые, моя дорогая. И если боги пожелают, у нас с тобой будет еще много детей…
Лициний, нагнувшись, поцеловал дочь.
– И если ты не родишь сына, моя милая девочка, что из того? Ты одна заменила мне всех сыновей, клянусь тебе.
– Ты должна думать о наших детях, – сказал Гай. Юлия чувствовала, как отчаяние заполняет все ее существо.
– Секунда всегда была тебе безразлична. Что это ты вдруг теперь забеспокоился об остальных детях? Ты расстроен только потому, что я не смогла родить тебе сына.
– Нет, – тихо произнес Гай. – Ты нужна мне не ради сына. А теперь тебе лучше поспать. – Он поднялся на ноги, по-прежнему глядя на жену. – Сон залечивает страдания, и утром ты будешь чувствовать себя лучше.
Но Юлия почти не слышала его. Воображение снова и снова рисовало ей нежные черты мертвого младенца.
Юлия выздоравливала медленно, недели тянулись тягостно. Гай с удивлением отметил, что скорбь жены тревожит его больше, чем собственные переживания. Секунда родилась в его отсутствие, и он не испытывал к ней глубокой привязанности. Кроме того, у него были еще три дочери, и долго печалиться о смерти Секунды он не мог.
Но, думая о мертворожденном мальчике, Гай сразу же вспомнил сына Эйлан. Среди римлян было принято усыновлять здоровых мальчиков из других семей. Если Юлия не родит ему наследника, – а поговорив с врачом, Гай уже не надеялся на это, – она вряд ли воспротивится его решению привести в дом сына Эйлан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76