А что, если у меня получится так же, как у моей матери? Ведь из всех ее детей выжила только я одна, – все остальные умерли во младенчестве. Мой отец – важный государственный чиновник, Гай – воин. Все, что я могу сделать для них, – это родить законного наследника. – Юлия опустила на лицо вуаль, чтобы никто не видел ее слез. – Помоги мне родить здорового сына… Прошу Тебя, Богиня, умоляю, помоги!»
Евнух тронул ее за плечо. Юлия вздрогнула от неожиданности и, отерев слезы, последовала за ним в соседний зал, стараясь не обращать внимания на ноющую боль в пояснице.
Верховной жрицей храма Юноны была женщина средних лет. Лицо ее – и истинный возраст – скрывал слой краски. Она оценивающе смерила холодным взглядом наряд и драгоценности Юлии, однако поприветствовала молодую женщину с показным радушием. Юлия насторожилась.
– Ты скоро должна родить и поэтому тревожишься. – Жрица похлопала Юлию по руке. – Это твой первый ребенок. Вполне естественно, что ты напугана…
Юлия чуть отступила назад, подозрительно глядя на священнослужительницу. Неужели эта женщина не понимает, что она боится не за себя?
– Я хочу сына, – начала Юлия и закашлялась от резкого запаха благовоний, исходившего от жрицы, так как та придвинулась к ней ближе.
– Ну конечно. Сделай приношение, и Богиня поможет тебе.
– Какое животное нужно принести в дар?
– Видишь ли, дорогая… – Женщина взглянула на кольца, которые были на Юлии. – Вообще-то таких приношений у нас достаточно. Но недалеко от набережной строится роскошный храм в честь богини Исиды, и будет очень печально, если Юнона окажется по сравнению с ней бедной родственницей. Богиня непременно поможет тебе, если ты сделаешь щедрое пожертвование Ее святилищу.
Юлия, бросив на женщину пристальный взгляд, тяжело поднялась на ноги, – ей все стало ясно.
– Да, конечно, – сухо ответила она. – Мне пора идти. Благодарю тебя за добрый совет.
Юлия резко развернулась – жаль, что она не очень высокая, тогда ее гордая поступь произвела бы более сильное впечатление – и медленно прошествовала из зала. Жрица глядела ей вслед, раскрыв рот от изумления. Переступив порог, Юлия почувствовала, что боль усиливается, словно кинжал вонзился в поясницу. На мгновение у нее перехватило дыхание.
– Госпожа моя… – кинулась к ней Харис.
– Иди поищи носилки, – приказала Юлия, прислонившись к колонне. – Пожалуй, пешком я домой не дойду.
Гай вернулся в Лондиний поздно вечером, обеспечив желанный охотничий трофей для высокопоставленного гостя. Он утомился за день в обществе сенатора и, расставаясь с ним, испытывал немалое облегчение. В доме царил хаос: в его отсутствие у Юлии преждевременно начались схватки, и, пока он охотился, она родила ему дочь. Лициний сообщил, что это произошло час или два назад и что Юлия теперь спит.
– Сейчас самое время выпить за здоровье твоего первого ребенка, – сказал Лициний, протягивая зятю пыльную глиняную бутыль с греческой печатью. Сам он уже был навеселе, и Гай понял, что тесть начал праздновать рождение внучки, не дожидаясь его возвращения. – Я так признателен тебе за этот великий дар, – проговорил Лициний чуть заплетающимся языком. – Я давно мечтал стать дедушкой и вовсе не расстроен, что ваш первый ребенок – девочка. Юлия дороже мне сорока сыновей, и благодаря ей ты вошел в нашу семью. Не сомневаюсь, в следующий раз у вас обязательно родится сын.
– Надеюсь, так и будет, – ответил Гай. Если Юлия не сможет родить мальчика, он тут ни при чем, – ведь у него уже есть сын.
– Это вино хранится со дня рождения Юлии. Я припрятал его, чтобы откупорить бутыль по случаю рождения моего первого внука, – объяснил Лициний, вытаскивая пробку. – Выпей со мной, сын; только не доливай слишком много воды, а то испортишь.
Гай еще не ужинал и с большим удовольствием выпил бы кружку эля, закусив бобами или куском жареной дичи, но в доме царил такой беспорядок, что рассчитывать можно было в лучшем случае на ломтик холодного мяса с хлебом, и то, если ему посчастливится найти кого-нибудь из слуг. Смирившись с мыслью, что спать придется лечь с хмельной головой, Гай покорно согласился составить тестю компанию.
– За твою дочь, – провозгласил Лициний. – Пусть она станет тебе такой же хорошей дочерью, как моя Юлия.
Гай осушил кубок, и тогда старик предложил тост за его сына. От неожиданности Гай поперхнулся и изумленно заморгал.
– В следующем году у вас непременно родится сын, – добавил Лициний.
– Ну да, конечно.
Но, поднося к губам кубок, Гай думал об Эйлан и о сыне, которого она ему родила. Сейчас мальчику уже год. Должно быть, ходить научился. Интересно, темный пушок, покрывавший его головку, так и остался темным или посветлел, приобрел золотистый оттенок?
Потом они, разумеется, выпили за Юлию, и, если бы в этот момент к ним не подошла служанка, объявив, что Гай может пройти к жене, он вскоре окончательно захмелел бы. Радуясь возможности покинуть застолье, Гай последовал за женщиной в спальню.
Юлия, лежа на кровати, казалась совсем маленькой; в лице – ни кровинки. В руках она заботливо держала крошечного, завернутого в пеленки ребенка.
Она взглянула на мужа и расплакалась.
– Прости. Я так хотела подарить тебе сына. Я была уверена…
Умиротворенный сознанием того, что далеко на западе у него уже есть сын, которого родила ему Эйлан, Гай наклонился и великодушно поцеловал жену.
– Не плачь, – сказал он. – В следующий раз, если будет на то воля богов, у нас обязательно родится сын.
– Значит, ты признаешь ее?
Рабыня подняла с кровати сверточек и протянула его Гаю. Все, кто был в комнате, выжидающе смотрели на молодого отца. Поняв, хотя и не сразу, что от него требуется, Гай довольно неловко взял ребенка на руки. Вглядываясь в сморщенное личико, он надеялся вновь ощутить ту нежность, которая нахлынула на него, когда он впервые прижал к себе сына. Но сейчас, кроме изумления, он ничего не испытывал: ему казалось невероятным, что такое вот крохотное существо и впрямь может шевелиться и дышать. Гай вздохнул.
– Именем моих предков я объявляю, что это – моя дочь, – громко произнес он. – Звать ее будут Мацеллия Северина.
Сразу же после Белтейна Бендейджид попросил аудиенции у владычицы Вернеметона. Эйлан уже освоилась с ролью Верховной Жрицы, но все же странно было сознавать, что ее родной отец, влиятельный друид, испрашивает позволения нанести ей визит. Однако она направила ему официальный ответ, уведомив, что будет рада принять его, и, когда после обеда Бендейджид появился в ее жилище, Эйлан постаралась оказать ему сердечный прием.
По правде говоря, особой радости она не испытывала. Эйлан не могла простить отцу то, что он отказался выдать ее замуж за Гая. В результате теперь, наслаждаясь благополучием и всеобщим к ней почтением, она не имеет права признать собственного сына. Готовясь к встрече с отцом, Эйлан позаботилась также и о том, чтобы Гауэна в это время не было поблизости. Бендейджид-то уж, во всяком случае, знает, что Маири не рожала третьего ребенка, а Гауэн с каждым днем все больше становился похожим на своего отца.
Налив в кувшин свежей воды, которую Сенара недавно набрала из Священного источника, Эйлан жестом приказала Хау впустить посетителя. Могучая фигура ее телохранителя угрожающе возвышалась у двери, и сейчас это доставляло Эйлан удовольствие. Рядом с ним даже Бендейджид казался маленьким и тщедушным. Хау с благодарностью принялся опекать ее, как только она оправилась после испытаний и, покинув уединение, стала вновь принимать участие в жизни Лесной обители. Поначалу Эйлан думала, что его собачья преданность будет утомлять ее, но Хау никогда ни во что не вмешивался, не докучал ей – он просто находился рядом, и постепенно Эйлан оценила необходимость его присутствия. Хау избавлял ее от навязчивых посетителей или, как сейчас, внушал им благоговейный страх.
– Чем могу служить тебе, отец? – холодно спросила она, не поднимаясь со стула. Эйлан обращалась к нему так же, как разговаривала бы с любым высокопоставленным друидом. Да, побывав на севере, Бендейджид очень изменился. Он сильно похудел, фигура утратила сытую солидность, и, хотя, как и раньше, он обладал могучим телосложением, Бендейджид казался теперь жилистым и сухопарым.
Бендейджид стоял как вкопанный, со странным выражением на лице разглядывая Эйлан. Что он видит в ней? – с любопытством думала она. Должно быть, она мало чем похожа на ту девушку, которую он привез сюда несколько лет назад. Лицо, которое она видела теперь, приходя к Священному Озеру, утратило девичью пухлость; глаза, скрытые под тенью вуали, смотрели проницательно – этому научили ее страдания и чувство ответственности, которую она несла на своих плечах. Но, возможно, эти едва уловимые признаки зрелости менее заметны, чем надетые на ней золотые украшения и синий месяц на лбу.
Эйлан встретила отца с открытым лицом; прозрачная вуаль из тонкого темно-синего полотна падала с головы на плечи воздушными складками. Эйлан почти не снимала вуаль, продолжая заведенную Дидой традицию, когда та, исполняя обязанности Верховной Жрицы, прятала лицо, чтобы скрыть обман. К тому времени, как опасность миновала и вуаль в общем-то стала не нужна, Эйлан уже привыкла к своему защитному покрову. Ей представлялось, что в вуали у нее более внушительный вид, и, конечно же, казалось, что она как бы окутана тайной.
– Я просто хотел засвидетельствовать тебе свое почтение, дочь… вернее, мне следует называть тебя владычицей, – ответил друид. – Давно мы с тобой не виделись. Я желал воочию убедиться, что ты жива и здорова…
«Да, долго же ты собирался», – мрачно думала Эйлан. Она заметила, что прошедшие годы для отца тоже были нелегкими. Бендейджид казался ниже ростом не только потому, что Хау подавлял его своим присутствием. Он стал совсем седым, вокруг рта и на лбу прорезались новые морщины. Вид у него и раньше всегда был суровый, но теперь глаза отца буквально пылали темным огнем решимости.
Бендейджид принял из рук дочери деревянную чашу с серебряной каймой и сел на скамью. Эйлан устроилась в большом резном кресле.
– Очевидно, не только по этой причине ты пришел сюда, отец, – спокойно произнесла она.
– Лианнон была старой женщиной. – Бендейджид уткнулся глазами в чашу, затем вновь устремил взор на Эйлан. – Она не желала, чтобы в стране разразилась война, и это вполне понятно. Наверное, поэтому все последние годы Великая Богиня призывала людей жить в мире. Но теперь пришло другое время; и у нас новая Верховная Жрица. Ты слышала о битве на горе, которую римляне называют Гравпий? Тебе известно о том, что земли вотадинов превратились в пустыню, где горстка оставшихся в живых людей едва находит себе пропитание. А ведь там когда-то жил богатый народ.
Эйлан опустила глаза. Да, она слышала об этой битве от человека, который сам участвовал в сражении, и Гай рассказывал ей, как зимой уцелевшие британцы, чтобы не умереть с голоду, приходили за едой к воротам крепости. Римляне – завоеватели, это верно, но ведь сжигали свои дома и убивали скот сами потерпевшие поражение каледонцы, не желая, чтобы их добро попало в руки легионеров.
– Объясни мне, Голос Великой Богини: словно дождь, льются слезы пленных женщин, кровь убиенных воинов пеной выплескивается из земли – почему Она не слышит этого? Почему Великая Богиня не отвечает на наши мольбы, почему Она до сих пор призывает сохранять этот постыдный мир?
Бендейджид вскочил на ноги, одним прыжком оказавшись возле Эйлан. Хау грузно шагнул в глубь комнаты. Эйлан протяжно вздохнула, чтобы скрыть изумление, и жестом приказала телохранителю вернуться на место. Она считала, что отец осведомлен о делах архидруида. Неужели он не догадывается, что Арданос все эти годы манипулировал Оракулом?
– Отец мой, конечно, знает, что я провозглашаю лишь те предсказания, которые получаю свыше, – мягко проговорила она. «Если он в курсе, значит я не солгала ему; а если нет – значит я сказала ничего такого, о чем бы он не знал».
И действительно, в ее словах заключалась истина, о которой не подозревал даже сам Арданос. Да, он толковал ответы Верховной Жрицы как считал нужным, но, когда в Эйлан вселялся дух Великой Богини и ее устами обращался непосредственно к людям, она выражала волю Владычицы, которая самолично решала, соглашаться Ей с позицией архидруида или нет. До сих пор Араднос был удовлетворен советами Богини, поскольку они не противоречили его замыслам.
Бендейджид поднялся и стал нервно вышагивать по комнате.
– Тогда я вынужден молить тебя, – сказал он, – просить Великую Богиню отомстить за нас. Духи женщин с острова Мона до сих пор взывают о мести.
Эйлан нахмурилась.
– Тебя прислал ко мне Синрик? – Ей было известно, что Гай захватил Синрика в плен и спас ему жизнь, сделав заложником. Но что случилось с ним после, Эйлан не знала.
– Его взяли в плен, – прорычал Бендейджид. – Его намеревались отправить в Рим, чтобы развлекать императора, но он сбежал, убив стражу.
– Где он сейчас? – с тревогой спросила Эйлан. Если римляне схватят Синрика, ему останется лишь молиться о скорой смерти.
– Не знаю, – уклончиво ответил друид. – Но на севере страны нарастает волна гнева, дочь моя. Римляне уходят из тех краев. Не все Вороны погибли в той битве; они скоро оправятся от ран. Если Великая Богиня не призовет народ к борьбе против римлян, это сделает Синрик, уверяю тебя.
– Но ведь меня слышат только те, кто приходит на Девичий Холм во время праздника, – с беспокойством в голосе отозвалась Эйлан. – Это в основном корновы и ордовики, кое-кто из деметов и силуров, ну и еще несколько представителей менее цивилизованных племен, живущих в горах. Какое отношение все это имеет к Каледонии?
– Я не верю, чтобы ты не понимала силу своего влияния. – Друид взглянул дочери прямо в лицо. – Римляне захватили наши земли, развратили наших вождей, запретили почти все религиозные обряды. Оракул Вернеметона – это едва ли не единственное, что у нас осталось, и, если ты полагаешь, что слова Великой Богини не могут докатиться до дальних уголков Британии, значит, ты просто дура!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76