А старым женщинам известны все тайны рождения и смерти. Их жизнь продолжается в детях. Им нечего больше желать. Мужчина, не достигший преклонных лет, только единожды в жизни испытал глубокую перемену – когда стал зрелым мужем. Поэтому его страхи вполне естественны.
Молодые послушницы вечерами любили посплетничать о старших жрицах, но имя Лианнон было для них священно. И все же, размышляя над рассуждениями Кейлин, Эйлан не могла понять, в ком же продолжится жизнь Верховной Жрицы. Лианнон уже достигла преклонного возраста, но трудно было представить, что она когда-то страдала или испытывала страсть. Она никогда не лежала в объятиях мужчины, не познала счастья материнства. Старая женщина в длинных свободных одеяниях, окутанная ароматом лаванды, с неизменной едва заметной любезной улыбкой на устах, она жила в своем отдельном мире, невидимом для других.
Но Эйлан знала, что Кейлин любит Лианнон всей душой. Она видела в Верховной Жрице какие-то особые добродетели, однако Эйлан не могла понять, что питает эту слепую привязанность. После той страшной ночи в доме Маири, когда они с Кейлин проговорили до утра, девушку не покидало чувство, что она обрела в своей наставнице родственную душу, и, видя, как беззаветно Кейлин любит Лианнон, она готова была согласиться, что Верховная Жрица действительно достойна поклонения.
Вскоре девушек стали обучать дисциплинам, знание которых должно было открыть для них глубины подсознания. При этом Эйлан проявляла особое усердие. Она часто видела вещие сны, ее нередко посещали предчувствия, хотя каждый раз это было неожиданно для нее самой. Теперь же она научилась усилием воли вызывать видения и в нужный момент освобождать от них свое сознание.
Она научилась гадать по чаше с водой, с помощью заклинаний воссоздавая картины событий, происходящих на большом удалении от нее. Гадая самостоятельно в первый раз, она увидела битву с разбойниками, которые сожгли ее дом.
– Вот это ветер! – тихо воскликнул Синрик, полной грудью вдыхая влажные струи воздуха, пронизанные туманом и запахами моря. – Да благословят боги Владычицу Вернеметона, если это ее деяние!
– Она сдержала слово, – отозвался рядом Бендейджид. – Этот ветер начал дуть уже на третий день после того, как они сожгли мой дом. Когда бандиты, разграбив наши земли, снова собрались на побережье, чтобы погрузить на лодки добычу, они увидели, что ветер дует с моря. – Он безжалостно усмехнулся. – Мы не дадим им уйти!
Неподалеку послышался размеренный топот подбитых гвоздями сандалий, затем последовала короткая команда, и звук шагов мгновенно стих. Синрик поморщился. Хорошо, что ветер дует от моря и разбойники не слышат топота римлян. Даже призывный клич боевого горна не вызвал бы среди них такого переполоха, как эта зловещая поступь. Британцы действовали менее организованно, но зато производили меньше шума.
Из тумана выползали шлемы легионеров. Синрик застыл в напряжении. Это с ним случалось всякий раз, когда он видел ненавистных завоевателей. Прежде он и предположить не мог, что ему когда-нибудь придется сражаться бок о бок с теми, кого он привык считать своими злейшими врагами. Но если уж Бендейджид ради священной мести сумел приглушить в себе ненависть к римлянам, значит, и он обязан смириться.
Бендейджид ухватил Синрика за рукав, и тот недвижно застыл, разглядывая прибрежную полосу сквозь ветки низкорослых деревьев, которые скрывали их от врагов. Ветер доносил до них запах дыма костров и зловоние из ямы, которая служила варварам отхожим местом. Верно говорят, что хищники смердят, и поэтому всегда можно учуять их приближение. Синрик снял с плеча щит и крепче сжал копье.
Сердце юноши заколотилось какой-то непривычной дробью, во рту пересохло. «Ты же мечтал испытать вкус настоящего сражения. Чего же ты испугался? – спрашивал он себя. – Неужели ты прятался бы под юбками Реи, если бы оказался дома в тот час, когда они напали на усадьбу?» При этой мысли внутри у него все закипело от ярости. Он уже не думал об опасности.
Взвыли трубы легионеров. Бендейджид издал гортанный клич, и Синрик неожиданно для себя тоже закричал. Британцы, истошно вопя, ринулись на врага. Синрик побежал вперед, с копьем наперевес продираясь сквозь ветки деревьев. Крики британцев тонули в оглушающем топоте римских воинов.
Легионеры железной стеной навалились на врага, британцы одновременно ударили в тыл. Вот один из варваров обернулся; в клубах тумана он был похож на чудовище. Он и есть самое настоящее чудовище! Недолго думая – сказалась военная выучка – Синрик подскочил к врагу, выбросил вперед руку с копьем и тут же почувствовал, как его отбросило назад при столкновении. Острие пронзило чью-то плоть, раздался душераздирающий вопль. Но переживать было некогда: на него надвигался другой разбойник. Щит зазвенел от удара меча. Боковым зрением Синрик успел увидеть строй легионеров, которые, с методичной четкостью рубя направо и налево, прокладывали себе дорогу сквозь толпу варваров. Синрик выдернул копье и ударил не целясь. Перед ним мелькали искаженные лица, и он знал, что убивает врагов.
Синрик не мог определить, сколько времени он сражается – полдня? А может, полжизни? Вдруг он с удивлением осознал, что на него больше никто не нападает. Все вокруг было устлано человеческими телами; между ними расхаживал Бендейджид, деловито и не торопясь добивая умирающих, чтобы положить конец их мучениям. Оглядев себя, Синрик увидел, что весь залит кровью, но, похоже, то была не его кровь. Во время боя он упал и думал, что это конец. Но на помощь к нему подоспел легионер. Он прикрыл британца длинным щитом, давая ему возможность встать на ноги.
Теперь Синрик знал, что можно ненавидеть человека и в то же время восхищаться им. Он никогда не воспылает любовью к римлянам, но у них есть чему поучиться. Сейчас он даже готов был смириться с тем, что в его жилах течет кровь римлянина. Синрик услышал треск вспыхнувшего пламени и, обернувшись на звук, увидел, как под руководством Арданоса несколько человек поджигают лодки варваров. Воздух наполнился смрадом горелого мяса, обтянутые кожей круглые бока лодок весело пылали. Синрик отвернулся, думая, что его сейчас стошнит.
Лишь одну лодку поджигать не стали. В нее посадили варвара, единственного, кому сохранили жизнь. Он был ослеплен, но судном управлять мог.
Воздев к небесам руки, Арданос стал что-то выкрикивать на языке древних, который знали только друиды. Ветер на мгновение стих и потом вдруг, резко изменив направление, задул в сторону моря. Арданос взялся за борт лодки, удерживая ее, чтобы судно не унесло в море.
– Я призвал тебе в помощь попутный ветер, – обратился он к слепому разбойнику. – Если боги будут благосклонны к тебе, ты еще раз ступишь на берег Эриу. Ты будешь нашим гонцом. И вот что ты должен передать своему народу, – зловеще проговорил Арданос. – Такая участь ожидает всех, кто решится когда-либо вновь осквернить нашу землю.
Видение исчезло, и Эйлан, содрогаясь всем телом, в изнеможении откинулась на спинку стула. Она никогда не видела кровавых сражений, и сейчас все ее существо было наполнено ужасом. Но, наблюдая, как гибнут разбойники, она испытывала бурную радость. Ведь один из них убил ее мать, а возможно, и сестренку тоже и поджег дом, в котором она родилась.
Девушка пристально вглядывалась в воду, пытаясь отыскать среди множества лиц дорогие ее сердцу черты Гая, но его не было среди сражавшихся. Может, он погиб в какой-то другой битве, так и не узнав, что она жива? Что ж, это лучше, чем знать, что она не умерла, но предала его любовь, успокаивала себя Эйлан. Мысль о возможной гибели Гая до сих пор причиняла ей мучительные страдания. В ту ночь, когда они вдвоем сидели у праздничных костров, ее не покидало ощущение, что их души слились в единое целое. Не может быть, чтобы его убили. Сердце подсказало бы ей, что его нет в живых.
Но жизнь в Лесной обители текла своим чередом, и вскоре девушка перестала вспоминать и мечтать об упущенном счастье, стерлась боль души.
Вместе с другими послушницами Эйлан собирала священные растения; некоторые нужно было срывать только при лунном свете, другие – в определенное время дня.
– Священное учение существует гораздо дольше, чем сами друиды, – сообщила ей как-то по секрету Миллин, когда они вдвоем собирали травы. Миллин жила в Лесной обители уже несколько лет, но по возрасту была немногим старше Эйлан, и поэтому двух девушек, самых юных из жриц, частенько посылали выполнять какую-нибудь работу вместе. Миллин решила стать жрицей-целительницей и уже накопила немалый опыт в науке врачевания. – Некоторые знания дошли до нас из древних времен. Они были известны еще до того, как наш народ пришел на эту землю.
Девушки собирали полынь на берегу ручья, который протекал по полям, прилегающим к стенам Лесной обители. Весна выдалась дождливая, ручей разлился, и из воды торчали макушки небольших кустиков. Сорванные со стебельков листья источали резкий дурманящий аромат, от которого у Эйлан кружилась голова. Жрицы использовали листья полыни, чтобы вызывать видения, а также готовили из них обезболивающий настой.
– Кейлин рассказывала мне об этом, – отозвалась Эйлан. – Она говорит, что в далекой древности в Британии друидов не было. Они приплыли сюда с другой земли и, покорив местные племена, поубивали всех жрецов, но жриц – служительниц Великой Матери – они не посмели тронуть. Жрицы нашего народа многому научились у них, прибавив к своим знаниям мудрость древних.
– Да, это так, – подтвердила Миллин, шагая вдоль берега. – Кейлин об этом знает больше, чем я. Она Жрица Оракула. А служительницы Оракула изучают даже историю глубокой древности. Тогда Лесной обители не было и в помине, и друиды еще не поселились в Британии. Говорят, что первые жрицы ордена друидов приплыли сюда с далекого острова, который давно исчез под водой. Он находился где-то в западной части Океана. С ними вместе на нашу землю пришли жрецы, которых звали мерлинами; им были известны тайны звезд и Каменных Столбов.
Несколько мгновений Эйлан и Миллин шли молча, размышляя о древних временах. Подул легкий ветерок, всколыхнув на них юбки. Девушки очнулись от задумчивости, с восхищением созерцая раскинувшийся вокруг прекрасный мир, утопающий в зелени.
– Это пиретрум или кервель? – спросила Эйлан, показывая на густо растущие низенькие кустики с мелкими резными листочками.
– Кервель. Видишь, какие тонкие стебельки? Совсем молоденькие, только что появились из-под земли. А пиретрум не отмирает на зиму, и стебель у него древесный. Но листья у этих растений похожи, это верно.
– Ох, сколько всего надо помнить! – воскликнула Эйлан. – Если наш народ не всегда жил здесь, откуда же нам все это известно?
– Люди по природе своей путешественники, – объяснила Миллин, – хотя, живя здесь, в Лесной обители, в это трудно поверить. В прошлом все народы время от времени переселялись с одного места на другое и, чтобы освоиться на незнакомой земле, были вынуждены учиться у местных жителей. Последние из наших племен поселились на этом острове всего лишь лет за сто до появления римлян, и пришли они примерно из тех же мест, что и римляне.
– Но если наши народы жили недалеко друг от друга, казалось бы, римляне должны лучше понимать нас, – заметила Эйлан.
– О наших воинах они знали достаточно и боялись их, – недобро усмехнулась Миллин. – Может быть, поэтому они и распространяют про нас всякие отвратительные небылицы. Вот скажи мне, Эйлан, ты когда-нибудь видела, чтобы на наших алтарях сжигали человека – мужчину или женщину?
– Нет. Казнят только преступников, – ответила девушка. – Как могут римляне говорить про нас такое?
– А чему тут удивляться? Они же невежды, – презрительно бросила Миллин. – Они полагают, что кусочки кожи, вощеные дощечки и каменные таблички, на которых изложено все, что им известно, – это кладезь мудрости. А зачем знания камню? Даже я, совсем еще молодая жрица, понимаю, что мудрость человека заключена в его сердце. Разве можно изучить травы по книжкам? И даже если тебе просто расскажут о травах – этого тоже недостаточно. Нужно самому научиться находить растения, ухаживать за ними, любить их, следить, как они растут. Только тогда растения раскроют тебе свою душу, и ты сможешь лечить людей.
– Возможно, женщины у них более мудрые, – сказала Эйлан. – Я слышала, что не всем римлянкам дозволено обучаться грамоте. Какую же такую мудрость, недоступную мужчинам, передают матери своим дочерям?
Миллин поморщилась.
– Наверное, они просто боятся, что если женщины научатся грамоте, то секретари и те, кто за плату пишет письма на базарных площадях, останутся без работы.
– Кейлин как-то тоже говорила мне об этом, еще в первые дни, когда я только поселилась здесь – Сказав это, девушка поежилась, хотя день стоял теплый. Она вспомнила, как замерзла, когда впервые присутствовала при гадании. – Правда, с тех пор я редко ее вижу. Иногда мне кажется, что я ее чем-то рассердила.
– Не следует особенно обращать внимание на слова Кейлин, – предостерегла девушку Миллин. – У нее нелегкая жизнь, и она… порой высказывается излишне резко. Но тут она права: римляне не высокого мнения о способностях женщин.
– В таком случае они просто глупцы.
– Это ясно мне. Ясно тебе, – сказала Миллин. – Но многие римляне этого не понимают. Будем надеяться, что скоро поймут. Среди мужчин-друидов тоже встречаются глупцы. Кто-то говорил мне, что ты хочешь научиться играть на арфе. Ты слышала, как Кейлин играет на лире?
Эйлан покачала головой.
– Всего несколько раз. – Она вдруг вспомнила, как Кейлин учила ее держать в ладонях огонь, и опять зябко поежилась.
– У Кейлин много странностей, – продолжала Миллин. – Тебя это не должно тревожить. Она по натуре очень замкнутая. Иногда по нескольку дней вообще ни с нем не общается, разве что с Лианнон. Я знаю, ты нравишься Кейлин. Она сама это говорила.
Эйлан посмотрела на Миллин и быстро отвела глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76