На собаке было надето что-то вроде сбруи. И няня Талиты вела это странное животное за повод.
— Посмотри на меня! — кричала Талита так, что, наверное, было слышно на другой планете. — Хочешь покататься верхом вместе со мной? Ее зовут Бутси, потому что у нее есть маленькие беленькие бутсы!
Няня, хмурясь, утихомиривала Талиту.
Животное было рыжевато-коричневого цвета, а его морда наполовину спряталась за спутанной густой челкой. Я попятился, когда няня дернула животину за повод, тормозя возле меня. Возможно, эту женщину звали не Нэнни, но я даже не потрудился выяснить ее имя.
Она всегда носила серое и обычно выглядела так, словно жевала что-то кислое. И сейчас у нее было такое же выражение лица.
— Доброе утро? — словно сомневаясь в этом, сказала няня.
— Ты можешь покататься со мной, — снова предложила Талита, с надеждой глядя на меня. — Правда, Нэнни?
— Бутси не снести вас двоих, — категорично отрезала няня.
— В любом случае спасибо, — замотал я головой. — Я не люблю собак.
— Это не собака, — сказала Талита, — это пони. На собаках кататься нельзя.
— О!
— Пойдем, Талита. Я устала от прогулки. Ты уже достаточно покаталась. — Нэнни опять дернула пони за повод, поворачивая обратно.
— Нет! Нет! — Личико Талиты сморщилось. Готовая заплакать, девочка вцепилась в седло. — Мы даже не объехали вокруг дома! Пожалуйста…
— Нет.
Я наблюдал, как они уходили, и чувствовал похожую на вкус ржавчины скуку няни и беспомощную досаду Талиты.
— Я пройдусь с ней немного, — сказал я.
Нэнни развернула пони со скорчившимся на нем хлюпающим носом седоком и всунула повод мне в руку прежде, чем я успел передумать.
— Вот, — сказала она, — будьте осторожны, она кусается.
Я скорчил гримасу.
— Бутси никогда не кусает меня, — запротестовала Талита.
Нэнни направилась к дому, унося привкус ржавчины с собой.
Я посмотрел на пони; коснулся его мозга, почувствовав странную волнующуюся поверхность мыслей животного, напоминающую облака, плывущие по небу, послушные ветру. Ни страха, ни злобы… довольное и доверчивое. Моя рука, держащая повод, немного расслабилась. Вдалеке я мог видеть Хрустальный дворец. Острые шипы света кольнули меня в глаза, когда расплавленное солнце перевалилось через горную гряду, превращая дворец в громадный пылающий кристалл. Рядом с дворцом, немного левее, стоял еще один дом.
— Чей это дом? — от нечего делать спросил я.
— Дэрика, — сказала Талита. Я пожалел, что спросил. Посмотрев направо, я увидел реку, широкую и спокойную. Я направился туда, ведя за собою пони. По крайней мере, мне было за что держаться, когда я пересекал пустое поле, — за повод… Мы достигли берега реки, и я остановил животину под деревом.
— Эй, Кот…
Я испуганно оглянулся.
В треске искусственных крыльев на нас летел, стремительно снижаясь, Джиро. Пони отпрянул, дернув повод. Талита в ужасе завопила. Я поймал мозг пони в жесткую ледяную петлю принудительного спокойствия и быстро утихомирил лошадку.
Джиро приземлился возле нас, и, когда он опустил руки, крылья аккуратно сложились сами у него за спиной.
— Видели? Прямо как птица… — Он опять поднял одну руку, и крыло затрепетало.
— Джиро! — укоризненно сказала Талита. — Ты испугал моего пони.
— Да? Ну прости, Талли. Ну разве это не чудо? Тетушкин подарок. Харон сказал, что я не могу иметь крылья, потому что это слишком опасно.
Интересно. Неужто Элнер надеялась, что Джиро сломает себе шею и на Земле станет одним Та Мингом меньше? Едва так подумав, я понял, что не это было причиной подарка. Элнер не ненавидела этих детей; она даже не ненавидела всех Та Мингов. Что она чувствовала к тому Та Мингу, за которого вышла замуж?.. На Джиро были надеты потрясающий костюм и защитный шлем — тоже подарок Элнер.
— А почему ты так одет? — спросил Джиро.
— Как — так? — Я оглядел себя.
— Ну как будто ты на мели. Бедный.
— И почему ты всегда брякаешь первое, что приходит в голову, какой бы глупостью это ни было? — нахмурившись, спросил я.
Джиро выпятил губы:
— Ты должен сказать мне. Я слышал о вашем разговоре с Испланески.
Я отвел взгляд. Талита, сидя на пони, напевала: «Я люблю моего пони, я люблю моего пони…», а пони в это время тупыми зубами щипал шелковую зеленую траву, пофыркивая и мотая головой. Внезапный страх уже испарился из их голов. Я перевел взгляд на Джиро.
— Почему вы всегда в курсе чужих дел, хотя при разговорах взрослых вы никогда не присутствуете?
Джиро продолжал тупо смотреть на меня. Тогда я пожал плечами, стараясь отделаться от разочарования и досады.
— Иногда я злюсь, потому что окружающие меня здесь люди ничего не понимают. Это самый худший вид твердолобых, потому что они думают, что знают все, на самом деле не зная ничего. Мало того, они и не хотят знать. Иногда я просто не могу сдержаться, чтобы не сказать что-либо.
— Я тоже. — Джиро взглянул на меня, и в глазах его я увидел еще кого-то, спрятанного, запертого внутри, в самом сердце Джиро. Я коснулся мыслью этого другого, спрятавшегося ребенка. «Иногда я просто не могу сдержаться…» — услышал я молчаливый ответ.
Я вспомнил, что рассказывала Ласуль… Вспомнил, что отчим Джиро — Харон. И легонько тронул мальчика за плечо.
— Понимаю, — сказал я.
Он улыбнулся, немного неуверенно.
— Мама говорит, что ты хороший человек, потому что Харон здорово ненавидит тебя.
Я заставил себя засмеяться. Затем, помолчав с минуту, пока с полдюжины разномастных мыслей не уравновесили друг друга в моей голове, я спросил:
— А где твоя мама?
— В Хрустальном дворце, с Хароном. — У Джиро дернулось веко. — Тетушка сказала, что «Харон» — это имя какого-то лодочника из древней легенды. Он перевозил мертвецов в ад. — Я засмеялся снова. — Когда-нибудь я подарю ему пса с тремя головами.
— Я хочу посмотреть собачку с тремя головами! — крикнула Талита, с трудом сползая с седла.
— Сейчас-то у меня нет ее, ты, амазонка, — сказал Джиро. — А где твоя мама?
Я удивленно воззрился на Джиро.
— Умерла.
Лицо Джиро болезненно сморщилось.
— А где твой отец?
— Не знаю.
— Где мой папа, я тоже не знаю… — Джиро схватил Талиту за руку и потянул к себе, насильно удерживая ее. Талита извивалась, пытаясь высвободиться. — Как ты думаешь, если чего-то очень сильно захотеть, это исполнится? — Я неопределенно покачал головой, глядя на медленно текущий водный поток. — Не давай ничему случиться с тетушкой.
Я кивнул.
— Я хочу летать, — Талита ухватилась за крылья.
— Ты слишком маленькая. — Джиро отпустил Талиту и оттолкнул ее, чтобы освободиться от своей сбруи — крыльев и ремней. — Вот, возьми, попробуй. — Он протянул крылья мне. — Там есть специальные подъемники, и тебе не надо даже махать руками.
Я посмотрел в небо. Желудок и голова у меня поменялись местами лишь от одной мысли о полете.
— Нет, спасибо.
Джиро пожал плечами и небрежно бросил ремни и крылья на землю.
— Ну ладно, тогда давай займемся чем-нибудь другим.
Я вздрогнул:
— Господи, да ты сломаешь их.
— Тетушка подарит другие, — беззаботно ответил Джиро, стаскивая костюм и шлем.
Талита бродила по краю луга, срывая пурпурные и белые цветы и напевая что-то. Я сел под деревом, оперся о толстый шершавый ствол, вдыхая сладкие запахи цветов и нагретой солнцем земли. Пони, похрапывая, пасся рядом.
— Хочешь, устроим скачки? У нас есть еще лошади… — передо мной стоял Джиро, уже переодетый в ярко-красную тунику и брюки.
— Я не умею ездить верхом.
— Мы можем покататься на глиссере…
— Тоже не умею.
Я почувствовал, как зуд досады и разочарования распространялся в его мозгу.
— Тогда мы можем поплавать. — Джиро махнул в сторону реки. — Это легко.
— Я не умею плавать.
— Ты не знаешь, как можно повеселиться?..
Мальчик стоял передо мной, руки в боки, и хмурился.
— Полагаю, что нет. — Я опустил глаза.
— Ну а я знаю.
Сбросив одежду, Джиро побежал к реке, нырнул и поплыл, разгребая воду сильными легкими движениями, точно вода для него, как для рыбы, была родной стихией. Я сидел под деревом и слышал похожее на отдаленный притворный смех эхо его мыслей, ощущения воды и движения.
— Вот! — Букет покрытых комками земли цветов появился перед моим носом, сквозь стебли и листья виднелась радостная физиономия Талиты. — Это тебе. Почему ты не плаваешь, как Джиро?
— Не могу. — Я неловко взял цветы, выронив несколько штук.
Она подняла их и сунула мне в руку.
— Тебе. А эти — для мамы, тетушки и моего пони… — Показав на другой букет, она бережно положила его на землю. — Пусть полежит здесь, — строго сказала Талита, точно она была взрослая, а я — четырехлетний малыш, — а мы можем спуститься к воде, как Джиро. Я помогу тебе. — Она разжала мою ладонь, положила цветы рядом с остальными и стала тянуть меня за руку.
— Думаю, что ты тоже можешь искупаться, — вставая, предложил я.
— Ой нет, — затрясла головой Талита. — Мне всего четыре. Когда я вырасту и мне будет целых пять, я смогу плавать. Может быть, когда тебе исполнится пять, ты сможешь плавать тоже.
— Да, может быть.
Мы спустились к реке. Примерно на метр от топкого илистого берега вода была прозрачная. Под водой были видны гладкие камни и маленькие, стрелками мечущиеся рыбки. Дальше, на глубине, вода темнела, превращаясь в коричневато-серую; а еще дальше водная гладь теряла свой цвет, отражая зелено-голубое небо. Талита зашла по колени в воду, брызгаясь и пронзительно визжа, распугивая рыбок, которые крошечными молниями метнулись у нее из-под ног. Я медленно стащил ботинки, закатал штанины и вошел в воду. Освежающий холодок пробрался под кожу. Но холод, похоже, не беспокоил ни Талиту, ни Джиро. Сжав зубы, я позволил Талите тащить меня за собой, чувствуя, как, хлюпая, подается под ногами мягкое дно. Водный поток, обтекая меня, ласково лизал мне ноги. Я не был уверен, что это мне нравится. Я остановился, когда вода зашлепала по коленкам.
Джиро заорал и замахал руками, Талита радостно завизжала и плюхнулась в воду. Фонтаном разлетелись брызги. Солнце приятно грело спину, воздух был сладок, мое отражение в водяном мерцающем зеркале говорило о том, что я улыбаюсь… и что день и вправду принадлежит мне. Внезапно меня захлестнула волна паники; у меня перехватило дыхание. Вор.
Тяжело дыша, я выбрался из реки и сел на берегу, пытаясь отделить себя пространством от какого-то неясного чувства, больше имевшего отношение ко мне, наблюдающему за играющими в речке детьми с берега, чем ко мне, ощущающему нежные прикосновения водной прохлады или хлюпающий под ногами ил… Чувство, которое я испытал, впервые попав в высящийся на скале замок Та Мингов, — чувство, что я не имею права быть здесь и даже не имею права знать, что подобные места существуют на белом свете.
Зной просочился в мою плоть, и я вспотел. Спустя какое-то время я разжал пальцы, размял мышцы и снял рубашку. Ветер овевал мою потную спину, выдувая из меня жар. Я выбрал несколько гладких теплых камешков, темной мозаикой лежавших вокруг меня, и стал кидать их в воду, один за другим, наблюдая за образуемыми ими кругами, за тем, как эти круги сталкивались, заходили один на другой, сливались — такие узоры обычно получались, когда сходилось вместе несколько человеческих сознаний.
Талита выкарабкалась на берег и, усевшись рядом, стала делать из песка и ила куличики. Через несколько минут из воды, снова нагнав на Талиту страху, как морское чудовище, выскочил Джиро и, разбрызгивая грязь, понесся на берег за одеждой. Там он поднял камешек и пустил блинчики. Я кинул другой, но он утонул.
Джиро присел рядом на корточки.
— А какая самая смешная штука была у тебя в жизни?
Целых три камешка успели шлепнуться в воду и утонуть, пока я обшаривал свой ум в поисках ответа, который хоть что-то значил бы для Джиро. Игры, в которые играли в Старом городе, отнимали жизнь…
— Ты видел когда-нибудь комету-шар?
— Конечно. У меня их четыре, разных цветов.
У меня дернулся рот.
— Однажды у меня была одна. Когда я был чуть постарше тебя. Это было потрясающе. Старый город похож, в каком-то смысле, на Н'уик — закрытый, без неба; его загородил, похоронил в себе, разрастаясь, Куарро. В Старом городе царит тьма — даже днем. Весь твой мир — это улицы и десять метров высоты над головой…
Я выхватил ящик с кометой из военного склада во время пожара. Но этого я Джиро не сказал. Я не знал, что находится в ящике. Когда я включил ток, огромный, испепеляющий все вокруг себя огненный шар, шипя, выскочил из тонкого узкого цилиндра и ракетой понесся вверх, к крыше нашего мира.
— Она словно хотела прорваться к солнцу, — продолжал я, взглянув на небо, — нанизать его на свой светящийся хвост-нитку…
Комета рвалась из запутанного лабиринта подземного Куарро, прыгала, металась от стены к стене, как плененная звезда, стреляла снопами искр, освещая непроглядный уличный мрак. Минуту или две спустя я начал понимать, что она управляется этим самым цилиндром-жезлом. Я мог заставить ее делать все, что мне хочется: скакать и закручиваться в спираль, рисовать огненные картины, отражавшиеся в моих глазах пурпурно-оранжевыми световыми бликами.
— Все вышли на улицу, — рассказывал я Джиро, — чтобы наблюдать за мной и кометой. Они протягивали мне еду и пиво, кричали: «Так держать!». Лучшего шоу я — да возможно и остальные — не видели в своей жизни. Я чувствовал себя кем-то вроде героя, показывающего людям пляску освобожденного солнца.
Я вспомнил, как я хотел, чтобы это длилось вечно.
Комета отплясывала свой огненный танец около часа, прежде чем кто-то, заинтересовавшийся, почему у такого существа, как я, есть комета, донес легионерам. Они отмолотили меня за краденый товар. И следующие четыре месяца я провел под арестом: в каменном гробу высотой в один метр — ночью и чистя унитазы или ползая на карачках, оттирая щеткой светлые плиты раскаленных тротуаров Старого города — днем. На шею мне надели тяжелый, царапавший кожу ошейник, который играл роль сторожа. Вот уж, действительно казалось, что эта мука будет длиться вечно.
Комета не стоила таких мучений. Я даже был не в состоянии думать об этом, не в силах вспоминать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68