Трой, как всегда, болтает невесть что; в любой критической ситуации она прежде всего видит смешную сторону. Он решил не говорить ничего такого, что могло бы толкнуть ее на опрометчивый поступок.
– Послушай, ведь Винс не первый встречный, и он тебе нравится. Раз или два ты уже готова была выйти за него, правда? По-моему, если вы поженитесь, это будет не только потому, что ты вынуждена...
– А почему ты женился на Нине?
– Потому что... – Он замялся. – Ты отлично знаешь – я просто без ума от нее. Ты-то ведь знаешь, Трой.
– Но теперь ты счастлив? Не жалеешь?
– Что за глупый вопрос! Конечно нет.
– И вовсе не глупый. Просто я хочу знать наверное. Как это, должно быть, ужасно: проснуться в один прекрасный день с сознанием, что ты несчастлив, – сказала Трой.
– Ты никогда не любила Нину. С самого начала.
– Не в том дело. Просто... В общем, у меня никогда не было уверенности, что я по-настоящему знаю ее, – возразила Трой. – И я боялась, что ты тоже не знаешь. А спросила я потому, что подумала: а вдруг я и Винсента не знаю?
– Пора бы узнать. Времени было вдоволь.
– Видишь ли, я страшно уважаю его... То есть я думаю, что он добьется очень многого... И он очень красивый – красивее не бывает. Но знаю ли я его? И можно ли по-настоящему узнать человека, узнать до конца? Вот что пугает меня, Эб.
– Но ты ведь знаешь, любит он тебя или нет?
– Да. Это я, кажется, знаю.
– Разве этого недостаточно, Трой?
Она пристально смотрела на него большими серьезными глазами.
– Эб, ты все еще не пришел в себя? Или ты в самом деле так думаешь?
Он нерешительно ответил:
– Конечно, сперва я был ошарашен. Вернее, удивлен. Но теперь... Видишь ли, я не могу написать тебе черным по белому: поступай так-то и так-то, и тем самым взять на себя ответственность. Но я действительно думаю, что в конце концов ты все равно вышла бы за Винса. В любом случае.
– Что ж, это уже немало. – Она обошла вокруг кофейного столика, снова села рядом с Эбби и подобрала ноги. Он обнял ее, и они долго молчали. Потом он поцеловал ее в щеку.
– Я уверен, что в конце концов ты найдешь правильное решение.
Трой ответила после недолгого молчания:
– Надеюсь. Не такая уж я тупица.
И Эбби понял, что она по-своему выразила согласие с его доводами.
Трой вдруг встрепенулась и тихонько, почти про себя, засмеялась:
– Эб, как бы там ни было, ты не говори Винсенту, что все знаешь. Он такой самолюбивый... И ужасно боится сделать что-нибудь не так, как нужно, – вернее, он хочет поступать так, как, по его мнению, ты считал бы правильным. – Она задумалась. – В некоторых отношениях он сущий младенец. Настолько же, насколько в других – даже слишком взрослый.
– Знаю.
Она поднялась.
– Пожалуй, нужно сразу сказать ему, что я согласна и что все обойдется благопристойно до чертиков. Иначе он будет беситься всю ночь.
Эбби тоже встал. Трой подошла к нему.
– Спокойной ночи, мой славненький. Спасибо тебе. – И маленькая фигурка в белом побрела к двери.
13
Знакомое чувство отрешенности – словно на необитаемом острове – овладело Раффом, когда в понедельник утром он шел по Медисон-сквер в Нью-Йорке, впервые направляясь на работу к «Пирсу и Пендеру».
Он думал о том, что путешествие как-то еще больше сузило, стянуло привычный круг одиночества. Да, за это время он видел немало замечательного и немало прискорбного; он разговаривал со многими людьми и, как всегда, щедро отдавал им себя. Он всегда отдавал себя, и это возмещалось; но на это уходило столько сил, что он с каждым днем все больше тосковал на своем необитаемом острове.
Он вспомнил, как Эбби Остин отвозил его вчера на станцию. Что это Эбби сказал? Ах, да! Он сказал: «Рафф, ты вдохнул жизнь в этот дом; теперь он действительно стал похож на дом, где живут люди».
Но это получилось само собой – ведь он любит Эбби, несмотря на его слишком изысканный дом, замороженную жену и так далее. А все же ночью, как только он улегся спать в безукоризненно элегантной спальне, примыкающей к комнатам его женатых друзей, которые уже никогда не будут одиноки ни в счастье, ни в горе, его сразу же настигло и пронизало чувство отчужденности, леденящее, как порыв ночного ветра.
Может быть, и для него что-нибудь припасено в Нью-Йорке? Может быть, он встретит здесь единственного нужного ему человека или переживет яркое, незабываемое мгновение? А может быть, и то и другое? Вздор, конечно. Хорошо бы уехать отсюда. Уехать куда-нибудь подальше, чтобы чувствовать близость всего, что тебя окружает. Там и одиночество будет совсем другое. Не такое, как здесь, на этой улице.
Здесь, среди беспорядочного нагромождения деловых зданий и складов, среди бесчисленных витрин, заваленных товарами, среди многолюдной толпы прохожих, равнодушно снующих мимо, он ни на минуту не мог забыть о своей полной финансовой несостоятельности.
Стоя у края тротуара в ожидании зеленого сигнала, он напряженно подсчитывал: итак, в кармане всего двести девяносто долларов. Весь капитал. От премии не осталось ни гроша. Правда, в Сан-Франциско он довольно долго работал у одного архитектора и перед самым отъездом на Восток получил без малого пятьсот долларов.
Но эти пятьсот долларов можно и не считать: он хранил их в машине, в ящичке для инструментов, за приборным щитком, а машину у него увели на прошлой неделе в Нью-Джерси. Когда полиция нашла ее, ящичек был пуст.
Сегодня спозаранок он продал ее торговцу подержанными машинами на Седьмой авеню.
Сбросим еще сто шестьдесят долларов: в полдень их нужно отправить этим молодчикам, владельцам санатория «Сосны». «К сожалению, мы вынуждены уведомить вас, что в связи с ростом цен на продукты питания и повышением жалованья служащим, а также вследствие того, что ваша мать нуждается в дополнительном уходе, нам пришлось соответственно увеличить сумму...»
Еще сбросим плату за месяц вперед за однокомнатную квартиру на Сорок четвертой улице, неподалеку от Второй авеню, рядом со строящимся зданием Объединенных наций.
Теперь прибавим жалованье: первая получка у «Пирса и Пендера» через неделю. Семьдесят пять долларов.
Переходя улицу, Рафф смотрел на дом, в котором помещалась контора фирмы – унылая, непривлекательная громада из красновато-бурого камня, построенная с единственной и явно непочтенной целью: дать владельцам за наименьшую цену наибольшую полезную площадь. Посмотришь на этот дом и не почувствуешь ни подъема, ни волнения, ни восторга. Площадь и стоимость – вот и все.
Прямо не верится, что столь солидная фирма, как «Пирс и Пендер», втиснулась в такой дом, в такую допотопную, уродливую манхеттенскую коробку. Ведь Манхеттен – средоточие американской культуры; он по праву может гордиться своими великими архитекторами. И тем не менее, хотя его небоскребы стали для всего мира символом современности, среди них до сих пор нет ни одного здания, построенного Фрэнком Ллойдом Райтом или Эро Саариненом.
Рафф толкнул черную дверь, вошел в вестибюль и посмотрел на часы, висевшие на голой, словно тюремной, стене. Опоздал на десять минут.
Фирма «Пирс и Пендер», хотя она и ютилась в старом, неказистом помещении, на самом деле была процветающим, типично коммерческим предприятием; накопив немалый опыт, она строила здания, в общем отвечающие требованиям клиентов. После отъезда Мэтью Пирса дела пошли в гору. Пирс продолжал получать известный процент с прибылей, что служило подспорьем к его университетскому жалованью и доходу от частной практики, которой он занимался в Нью-Хейвене. Не он, а Пендер добился успеха для фирмы. Пендер был отличным архитектором, но все его время уходило на переговоры с клиентами, а основную работу пришлось доверять малоизвестным, хотя и способным людям. В части проектирования Пендер целиком полагался на главного архитектора, будущего начальника Рафферти Блума.
Рафф назвал свое имя секретарю, сидевшему в приемной за старинным телефонным коммутатором, и стал ждать. У него сосало под ложечкой – обычная история в первый день работы на новом месте, в начале новой эры. Чтобы как-нибудь отвлечься, он стал рассматривать фотографии, развешанные по желтым, обшарпанным стенам, – снимки зданий, построенных «П. и П.»: автобусных станций, всевозможных универсальных магазинов, складов, фабрик, доходных домов. Всё – большие, внушительные здания; фирма явно не разменивалась на такие мелочи, как особняки или коттеджи. Рафф слегка приуныл, обнаружив какое-то единообразие в этих совершенно различных по назначению постройках. На вид они были очень солидны: с архитектурной точки зрения не придерешься. Но сходство между ними Раффу не понравилось.
Он снял пальто и положил на стол свою черную готовальню. Кленовые двери напротив были распахнуты, и Рафф увидел чертежную – непрезентабельную, но удобную комнату, битком набитую служащими. К каждой доске была привинчена люминесцентная лампа: нелепые очертания этих ламп напоминали телевизионные антенны на крышах одноэтажных домов.
– Рафф!
В открытых дверях стояла массивная фигура Брайса Джонса; после Нью-Хейвена Рафф его ни разу не видел.
– Мне сказали, что ты появишься здесь сегодня. – Брайс переложил из одной руки в другую объемистый сверток синек.
Рафф обрадовался, увидев знакомое лицо. Они наскоро обменялись воспоминаниями. Потом Джонс объявил:
– Жаль, но мне пора. Должен сделать съемку местности.
– Понимаю, – сказал Рафф. Потом вопросительно: – Каково здесь, Брайс? Ты доволен?
– Вполне, – ответил тот.
– Чем ты занимаешься?
– Вероятно, все лето проторчу на Лонг-Айленде. Мы там строим склад. Для практики очень полезно. И ведущий инженер проекта у меня славный парень.
– Отлично, – буркнул Рафф.
– Что ты так насупился, Рафф? Тут народ ничего.
Рафф усмехнулся.
– По-моему, – продолжал Брайс, – если не можешь открыть собственную контору, то здесь не хуже, чем в любом другом месте. Репутация у них в общем неплохая.
– Да.
Брайс окинул взглядом грязно-желтую комнату.
– Штука нехитрая, Рафф: делай что велят. И точка.
– Да.
– Так работают почти все крупные фирмы. Иначе вылетишь в трубу.
Рафф кивнул.
Брайс застегнул пиджак.
– Ты, конечно, будешь в проектном?
– Да.
– Там славная публика. Начальник у них Мансон Керк. Толковый парень.
– Правда?
– Нужно только уловить стиль его работы. Он несговорчив, вернее – у него свои представления о том, как вести дело; но человек он талантливый. Ну, желаю успеха, старина, – сказал Брайс, на прощание пожимая руку Раффу.
После ухода Джонса в приемную вошел какой-то старик и повел Раффа сперва в одну клетушку, потом в ДРУГУЮ Инструктаж, охрана труда, страхование, анкета, рабочие часы, списки. Он познакомился с уймой людей. Затем его ввели в клетушку побольше и представили мистеру Пендеру.
К тому времени, когда Рафф попал в проектный отдел – небольшое помещение в дальнем углу этажа, – у него было такое чувство, словно из него выжали весь сок, как из лимона, проделавшего путь от ветки дерева до консервной банки.
Когда Рафф вошел в неопрятную комнатушку Ман-сона Керка, главного архитектора, тот поднял на него светлые глаза, полуприкрытые пергаментными веками, – глаза, которые казались меньше и темнее из-за набрякших бледных мешков под ними, – и слегка раздвинул в улыбке тонкие губы. Этот маленький сутуловатый человечек с редкими сернисто-желтыми волосами, в пестрой клетчатой рубашке, на которой болтался незавязанный черный галстук, даже не встал из-за стола.
– Садитесь, Блум. – Он повернулся в сторону чертежной. – Сол! – позвал он и тут же познакомил Раффа со своим помощником, Солом Вейнтроубом.
– Привет! – сказал Вейнтроуб, высокий и тонкий, как трость, человек с утомленным лицом. На правой щеке у него была большая родинка, и когда он улыбался – а в эту минуту он как раз улыбался, – родинка двигалась.
– Сол... – Керк взял прозрачную линейку и начал постукивать ею по краю исцарапанного кленового стола. – Сол, как только вам удастся выбить из этого молодого человека все, чему его научили в Йеле, или откуда там он явился, дайте мне знать. И почему это все хотят проектировать? – Он обращался к Вейнтроубу, хотя предназначались его слова, конечно, Раффу. – Когда же они поймут наконец, что единственные счастливчики среди людей, причастных к архитектуре, – это простые чертежники, которые только и знают, что карандаш, бумагу и рейсшину. – Наконец к Раффу: – Повторите, где вы учились и работали.
Рафф изо всех сил старался подавить раздражение; он отвернулся, посмотрел снизу вверх на Вейнтроуба, увидел Добрые оленьи глаза и родинку, которая тут же подпрыгнула и заплясала. Потом он снова перевел взгляд на и повторил: три года в Мичиганском университете, два года в Йеле, летом – работа в конторах Детройта, Блумфилд-Хилза, Нью-Хейвена, Сан-Франциско.
Керк был явно доволен.
– Слава богу! Значит, пеленки пачкать не будете. Надо думать, вас научили проситься. – Он шире открыл глаза и окинул взглядом фотографии зданий на стене. – Ладно, Блум, посмотрим, на что вы способны. – Он взял со стола какую-то таблицу, взглянул на нее и сказал Вейнтроубу: – Мы опаздываем с заказом «Юнайтед кемикл», Сол. Давайте посмотрим, не справится ли Блум с проблемой главного входа... – Зазвонил телефон. Керк снял трубку и начал разговаривать. Вейнтроуб и Рафф секунду подождали, потом Вейнтроуб сделал Раффу знак, и они вместе вышли. Им вслед несся голос Керка, протяжный и скрипучий.
– Он устал, – объяснил Вейнтроуб, когда они были уже в чертежной. – Когда он переутомлен, он всегда раздражителен. Придется вам приспособиться к его характеру. Он был... В общем-то человек он хороший.
Что ж, может, Вейнтроуб и прав. Может, Керк действительно человек более деликатный, чем кажется при первом знакомстве. Интересно, каким он был прежде, почему изменился и что заставило Вейнтроуба так простодушно сказать: «Он был... В общем-то человек он хороший».
Сол Вейнтроуб не спеша водил Раффа по отделу и знакомил с сотрудниками.
Потом он ушел за чертежами, а Рафф придвинул себе стул и уселся, обхватив его ножки своими длинными ногами и зацепившись ступнями за перекладину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73