) ; видимо, сейчас многие предпочитают работать не в Нью-Йорке, а в провинции. В окрестностях Тоунтона, Нью-Ханаана, Стэмфорда и т. д. – идет большое и интересное строительство. Правда, тут будет много конкурентов, но это, по-моему, даже хорошо. Здесь уже обосновались Марсель Брейер, Филип Джонсон, Элиот Нойз, Тони Шервуд et alias.
Чертовски доволен (пока!), что решился переехать сюда. Не помню, говорил ли я тебе, что мой дядюшка Вернон Остин – личность довольно своеобразная. После двадцатилетней весьма доходной практики (этакие «старинные» дома сплошь в колониальном и георгианском духе, да еще школьные здания в пресловутом неоготическом стиле!) он вдруг отрекся от прошлого и ударился в современность! Конечно, растерял всех клиентов. Теперь он решил, что фирма нуждается в «переливании крови». Свежая кровь – это я. Чувствую, что будет нелегко. Впрочем, я не собираюсь браться за дело по-настоящему, пока не вернемся с Нантукета. Конечно, Нине хотелось бы провести медовый месяц в Европе, но поедем мы на Нантукет. У моих родных есть дом на побережье, только я его терпеть не могу – сплошное уродство; кроме того, там будет куча всяких олухов, которые сживут со свету. Поэтому я решил воспользоваться коттеджем в Сайзконсе-те, принадлежащим сыну компаньона моего отца. Проведем там две недели.
Ты, я думаю, слышал, что шафером будет Винс. Конечно, приедет добрая половина моей родни. Я старался устроить все потише и поскромнее, но мать Нины рьяно взялась за дело; моя мать тоже будет огорчена, если я настою на своем.
Винс и Трой так пылают, что жару хватило бы для отопления бостонской публичной библиотеки даже в феврале. Винс с азартом работает у «Гэвина и Мура». Говорит, мы и понятия не имеем, с какими тонкостями, хитросплетениями и ухищрениями приходится сталкиваться в школьном строительстве. Он прямо великолепен, правда? Порой, глядя на него, я начинаю думать, что никогда ничего не добьюсь.
Кстати, не кажется ли тебе, что мы покинули Уэйр-д-Холл миллион лет тому назад? Или это у меня одного такое чувство? Так или иначе дни славы впереди. А завтра в этот час я уже буду женат по всем правилам.
Пожалуйста, держи нас в курсе своей одиссеи. И не забудь, что мы рассчитываем к концу года лицезреть твою мужественную физиономию в наших краях.
Всего лучшего,
Эб.
Адрес (с 24 июля по 8 августа): Сайзконсет, остров Нантукет, Масс.
Р. S. Все твои книги в полной сохранности у Вернона Остина.

«ОСТИН И ОСТИН», архитекторы
Мэйн-стрит, 36
Тоунтон, Коннектикут
29 апреля
Дорогой Рафф!
Надеюсь, что это письмо еще застанет тебя в Орегоне. Ответил бы раньше, но мы были заняты по горло: устраивались в своем новом доме. Все время какие-то задержки: главным образом из-за столярных работ. Пришлось специально фрезеровать все профили для дверей, оконных переплетов и т. д. Винс считает, что с таким же успехом я мог бы применять обычные стандартные детали. Возможно, он и прав. Но мы с Ниной решили сделать все, как полагается. И сделали. Денег ушла уйма. Посылаю тебе несколько фотографий, снятых в конце прошлой недели перед планировкой участка и разбивкой сада. Хочу знать твое мнение (Нину я предупредил, что ты раскритикуешь нас в пух и прах!).
Должен сказать, что постройка этого дома была самым волнующим событием в моей жизни. Несмотря на кучу всяких трудностей и проблем, я испытывал бешеную радость от всей этой эпопеи, начиная с покупки участка, первых эскизов, которые я набрасывал в нантукетских дюнах, выполнения рабочих чертежей и даже спецификаций – и вплоть до рытья котлована под фундамент, установки стропил (ура!) и, наконец, переезда в новый дом.
Тем временем фирма «Остин и Остин» после зимнего застоя вот-вот получит солидный заказ: здание для местного филиала Тринити-банка. Официально еще ничего не оформлено, но к понедельнику мы должны представить свои предложения. Дело довольно верное, поскольку Верн знает решительно всех членов правления, и к тому же много лет. Единственное «но» заключается в том, что он собирается поднести им изрядную пилюлю. Они ведь понятия не имеют о том, что он переменил фронт, и надеются увидеть привычный допотопный гранитный фасад в романском стиле. Фактически Верн сам делает все эскизы. Я сознательно устранился. Ты не можешь себе представить, как это важно для него: ему уже под шестьдесят, и он надеется одним проектом современного банковского здания искупить весь позор своего архитектурного прошлого. Разве это не трогательно?
Твое последнее письмо из Портленда мы читали все вместе (Винс и Трой снова приехали к нам на уик-энд) и решили, что нам за тобой никак не уследить. Мы-то думали, что ты восхищаешься архитектурой и пейзажами Аризоны, а ты в это самое время ухитрился влюбиться в Северную Калифорнию! Говоришь одно, а делаешь наоборот! Ты ведь никогда и слышать не хотел о Западе?! И это тот самый парень, который собирался обосноваться в Уолден-Понд! А как же быть с традициями Новой Англии? Во всяком случае, твой энтузиазм весьма заразителен, и приходится признать, что новые работы Гарриса и Сорри-ано, Стоуна и Беллуски ужасно интересны (не говоря уже обо всем, что происходит в Телизин Вест у Райта).
Все же мы надеемся, что в конце концов ты соскучишься по Востоку; тебя стошнит от Лос-Анджелеса, и ты помчишься назад.
Рад, что матери твоей не стало хуже, и надеюсь, что все останется status quo.
Кстати, о status quo: ты спрашивал, не ожидается ли прибавления семейства. Отвечаю – нет. Пока – никаких признаков. Нина считает, что для нас это слишком рано, и она, вероятно, права, хотя я теперь склонен думать, что чем раньше, тем лучше. Почти у всех семейных пар, с которыми нам приходится встречаться, полным-полно детишек (потому-то Винс и считает, что постройка школ – это золотое дно). Действительно, после войны стало появляться все больше патриархальных, многодетных семейств. Ну что ж, дом у меня теперь такой, что поместится целый выводок! Трой по-прежнему подстрекает нас (главным образом Нину) и грозится, что если выйдет замуж, нарожает штук восемь, не меньше. Но ты ведь знаешь Трой!
А вот последние новости о Винсе: примерно через месяц он уезжает путешествовать вместе с Ральфом Гэвином (компаньоном фирмы «Гэвин и Мур»). Видимо, Винс им так понравился, что они решили вытащить его из чертежной и поручить ему обхаживать попечителей школ, чтобы набрать побольше заказов. Долгие годы Гэвин занимался этим сам. Теперь Винсу предстоит у него поучиться.
Пока все. Шлю тебе лучшие пожелания. Нина тоже.
Всегда твой,
Эб.
Р. S. Ради всего святого, кто такая Мэделайн? Если это какая-нибудь твоя новая симпатия – признайся нам во всем. Хотя бы для очистки совести.
«Письмо такое беспечное, – подумал Эбби, опуская конверт в почтовый ящик, – что о подлинных чувствах автора и не догадаешься. Впрочем, все, что касается увлечения проектированием и постройкой дома, – чистая правда».
Эбби, однако, отлично понимал, что и тут его поразительная энергия была в известной степени вынужденной: все-таки это была отдушина. Направляясь по тротуару к тому месту, где Нина с матерью должны были ждать его в машине, он с невольным сожалением подумал о том, что дом – увы! – готов, а заказов нет и заняться нечем.
Только уязвленное самолюбие не позволяло ему признаться самому себе в том, что его семейная жизнь складывается совсем не так, как он ожидал. Это следовало понять уже из замечания Нины после возвращения с Нантукета.
– Ну вот, – сказала она, весело и деловито распаковывая вечером свой чемодан, – с медовым месяцем покончено. Теперь заживем в свое удовольствие.
Он принял тогда эти слова за шутку и только теперь, почти год спустя, начал яснее понимать их значение. Вопрос о детях тоже более или менее выяснился. Эбби хотел иметь детей, но совсем не собирался спешить. Однако, по мере того как он убеждался, что Нина не разделяет его желания, оно становилось все сильнее и настойчивее.
Конечно, пока еще ничего нельзя сказать. Абсолютно ничего. Все может измениться – времени хватит. И ведь в других отношениях Нина – замечательная девушка! Какую энергию она проявила, добиваясь того, чтобы в Тоунтоне и окрестных городках решительно все узнали о появлении нового архитектора. Ее мать, Элен, у себя в агентстве по продаже недвижимости всячески помогала ей в этом. «Таким образом, – думал Эбби, – все уравновешивается».
Таков был Эбби: он всегда стремился к тому, чтобы все в жизни было уравновешено.
Нина сняла замшевые автомобильные перчатки и закурила сигарету от зажигалки, вмонтированной в приборный щиток нового фордовского лимузина (она мечтала о «крайслере», но Эбби заявил, что сойдет и «форд»; в конце концов они поладили на этом лимузине).
– Какой у него усталый вид, – сказала мать Нины, глядя на Эбби, подходившего к машине. – Скажи-ка, детка, ты не слишком утомляешь его?
– Господи, мама! Конечно нет. – Нина глубоко затянулась, раздраженная этим неуместным намеком.
– Ты ведь знаешь, что за народ эти мужчины, – не унималась Элен Уистер.
– Знаю, знаю, – сказала Нина. – Пожалуйста, мама, больше не напоминай ему о пристройке к дому. Он терпеть не может, когда на него наседают.
Элен Уистер вставила сигарету в мундштук с серебряным ободком:
– Мужчины любят, чтобы на них наседали. Слегка. А потом, знаешь что, детка? Это все же лучше, чем позволить им наседать на нас.
– Ну, еще бы!
– Я слишком часто позволяла твоему отцу наседать на меня. Пожалуй, это было с моей стороны величайшей глупостью. Только дай им волю – жизни рада не будешь.
Нина пристально посмотрела на мать, ощущая острую, болезненную жалость к этой женщине, которая в одиночку отстояла свое место в жизни и даже сумела сохранить красоту. Да, красоту, хотя и поблекшую: глаза серые, блестящие, совсем молодые, а на стройной шее не видно сетки морщин, обычно появляющейся у женщин среднего возраста. Если не считать седины в коротко подстриженных завитых волосах да маленьких горьких складок по углам рта, она все еще была привлекательной женщиной: высокая, подтянутая, одетая с несомненным, хотя и провинциальным шиком. Нина всегда гордилась ею. Впрочем, бывали случаи – особенно в присутствии Эбби, – когда мать шокировала ее.
– Открой дверцу, мама. Эбби сядет с твоей стороны.
– Вот и я, – сказал Эбби. Действительно, вид у него усталый. И цвет лица какой-то желтоватый; к тому же эти светлые волосы и тонкий, длинный нос... Словно портрет, написанный пастелью. На нем была белая рубашка с узеньким полосатым галстуком, серые шерстяные брюки и твидовый пиджак – тот самый, который он носил в Нью-Хейвене.
Однако Эбби обошел вокруг машины и взялся за ручку той дверцы, где сидела Нина. Она любила править сама – так приятно вести новую машину! Обычно Эбби охотно уступал ей; в этом отношении он всегда был ужасно мил. Но сейчас не стоило пререкаться. Она придвинулась ближе к матери и освободила водительское место.
Эбби поцеловал Нину и сказал:
– Привет, Элен! Не возражаете, если по пути к Верну я загляну на минутку домой? – Он медленно поехал по Мэйн-стрит к вокзалу, повернул на север, миновав небольшой сквер, где стояла пушка – памятник войны за независимость, – и выбрался на Тоунтон-роуд.
– Наш дом – главное его сокровище, – пошутила Нина. – Я на втором месте.
Элен Уистер рассмеялась.
– Ваш дом вызвал большие дебаты, Эбби. Куда ни придешь, только о нем и слышишь. Кому нравится, кому нет, но обсуждают его решительно все.
– Что нового в мире недвижимых имуществ, Элен? – спросил Эбби.
Элен вздохнула:
– Просто удивляюсь, как я все это выдерживаю. Вы не представляете себе, что это за мышиная возня! А с какими мерзкими типами приходится иметь дело! Помните, я рассказывала вам об этой парочке из Уайт-Плейнз? Я убила на них шесть уик-эндов – и чем все кончилось, как вы думаете? Прямо от меня они пошли к этому мерзкому Уикфорду, – его контора напротив моей – и купили первый же участок, который он им показал.
– Мама! – Нина с трудом сдерживалась. – Пожалуйста, оставь. Кому это интересно? – Она сердито толкнула мать локтем.
– Хорошо тебе говорить, детка: тебе не приходится иметь дело с этими людьми, – ответила Элен.
«Беда с мамой, – подумала Нина. – Всю жизнь чего-то добивается, наседает и уже не может остановиться. Неужели она не видит, как это раздражает Эбби? Если она будет атаковать его со всех сторон сразу, он никогда не согласится на эту пристройку и она не сможет жить вместе с нами».
По мере того как они удалялись от центра города, дома становились все реже и по бокам дороги попадалось все меньше прилизанных газонов; впрочем, фермы, видневшиеся вдали, принадлежали большей частью ньюйоркцам, и на них лежал тот же отпечаток прилизанной нарядности, который так нравился Нине и который вообще свойствен Ферфилдскому округу.
Но больше всего ей нравилось то, что наконец-то она поднялась выше мещански-ограниченного среднего слоя тоунтонских коммерсантов, чьи конторы и дома – второсортные подделки под колониальный стиль – теснятся на городских улицах. Теперь у нее участок в девять акров и ультрамодный, совершенно ослепительный дом. Здесь, за городом, прилично выглядит только вполне современный дом, а если уж колониальный, то непременно подлинный, построенный в XVIII веке.
– Можете себе представить, Эбби... – заговорила ее мать и закашлялась. – Можете себе представить: вчера я чуть-чуть не раздобыла вам клиента. Эта чета из Калифорнии – не то из Сан-Фернандо, не то из Сан-Вернардино, не помню, терпеть не могу такие названия; словом, они приехали с Запада, и я показывала им все, что у меня есть, исчерпала весь список и без всякого успеха. Потому что таких болванов свет не видывал. Ну, и после всей этой возни, после бесчисленных встреч за завтраком они вдруг решили строиться сами, и не найду ли я им участок. Вот тут я и подумала: Эбби! И я рассказала им о вас. – Элен снова закашлялась и сунула сигарету в пепельницу на приборном щитке. – Конечно, это было ни к чему. Они мечтают о «таком доме, знаете, вроде ранчо».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73