– Правда? – спросил Винс.
– В самом деле? – спросил Эбби.
– Хочу повидаться с матерью. Мне очень не нравятся последние письма этих гнусных могилокопате-лей из санатория. Съезжу, посмотрю своими глазами. Может, как-нибудь удастся перетащить ее на Восток.
– А почему бы и нет? – обрадовался Эбби. – Знаешь, что я тебе скажу: мой двоюродный брат работает в институте Джона Гопкинса, так что...
– Если бы это удалось... – Рафф размышлял вслух, глядя в потолок.
– Тогда ты останешься на Востоке? – разочарованно протянул Винс.
Рафф кивнул, нагнулся и взял стаканчик с кофе, который Эбби поставил на пол.
– А почему ты принял такое решение? – спросил Эбби.
Рафф сделал несколько глотков. Потом задумчиво сказал:
– Видимо, по сердечной склонности. А почему ты решил жениться на Нине? Я без памяти влюбился в эти места, черт бы их побрал.
– Знаю, знаю, – возразил Эбби. – Но как ты не понимаешь, Рафф, что...
– Отлично пони-маю, – продолжал Рафф. – Понимаю, что Новая Англия трещит по всем швам, она превратилась в реликвию, у нее нет будущего. – Он вскочил и принялся ходить по комнате. Глаза его ожили, усталость точно рукой сняло, на землисто-бледном, резко очерченном лице появился румянец, как бывало всегда, когда ему случалось разговориться. – И несмотря на это, я говорю – пусть! Мне нравятся здешние леса. А Запад – его проклятые унылые прерии, пустыни и горы цвета коровьего дерьма, вершины которых даже четвертого июля покрыты снегом, – все это не стоит и одного месяца в Новой Англии, будь то апрель, октябрь Или даже февраль!
– Знаешь, – перебил его Винс, – если бы ты родился в этих краях, ты не стал бы...
– А может, в том-то и дело? – возразил Рафф. – Может, приезжему виднее? Такому, скажем, как Пит Новальский из Варшавы. Какой-нибудь парень со Среднего Запада, или из Сан-Диего, или из Вены, или из Одессы лучше поймет и почувствует этот край, чем местный житель. Конечно, народ здесь твердолобый, ограниченный. Это верно. А случалось вам когда-нибудь беседовать с ребятами в Кроссродсе, штат Джорджия? Или в Токасе, Калифорния?
Эбби не выдержал и рассмеялся:
– Рафф, ты положительно мешугенер!
Винс заерзал на диване.
– Мне пора работать, – спохватился Рафф.
– До чего забавно, – сказал Эбби. – В свое время у нас с Трой только и разговоров было: как бы улизнуть из Бостона куда-нибудь на Запад. – Он усмехнулся. – А ты здесь чужак, и тебе наши места кажутся раем.
– Чужаку легче судить, – сказал Рафф. – Я впервые увидел Новую Англию в феврале сорок третьего года, когда нашу часть перевели туда для специальной подготовки. Мы попали даже не в город. Просто селение. Мороз – пятнадцать ниже нуля. Но зато какие белые старые домишки, какие толстые, вечно дымящие трубы, какие сосны, укрытые снегом! И аромат яблони! Об этом стоит рассказать! – Рафф совсем разошелся. – Эти старые дома меня прямо с ума свели. Те самые, которые приводили в ярость Фрэнка Ллойда Райта. Говорят, при одном упоминании о Веймуте в Массачусетсе* он лез на стенку. А спросите – где он позаимствовал свои знаменитые камины, огромные как пещеры? Именно там, в Веймуте.
– Но какое отношение все это имеет к нашему разговору? – спросил Винс, непонятно почему придя в хорошее настроение.
– К нашему разговору? – Рафф почесал затылок. – Ах, ты о том, куда я поеду или почему остаюсь на Востоке? Конечно, имеет. Мне все равно, где устроиться. Только бы подальше от больших городов, будь они прокляты.
– И от клиентов, – добавил Винс.
– На мой взгляд, – сказал Эбби, – тебе вполне подошел бы Уолден-Понд.
Рафф рассмеялся.
– Винс, если ты после окончания университета не зашибешь по меньшей мере миллион долларов, я с тобой раззнакомлюсь. – Потом он обратился к Эбби: – Не кажется ли тебе, Эбби, что когда-нибудь нам придется работать на этого типа?
– Абсолютно уверен, – сказал Эбби.
– Что ж, для хорошего чертежника место всегда найдется, – пошутил Винс.
– Кто хочет свежего кофе, идите сюда! – крикнула Нина Уистер из холла. Винс увидел в дверях ее стройную фигурку в синем комбинезоне. "Прямо ледышка какая-то, – подумал он. – И как только Эбби ухитряется разводить пары, не понимаю!"
Рафф снова зевнул, потянулся и хрустнул пальцами.
– Пошли. – Он задержался в дверях, ожидая, пока Эбби и Винс встанут.
Когда они вернулись к себе, в залитую светом, продымленную, благоухающую клеем, кофе и сигаретами дипломантскую, Эбби устало сказал:
– Конечно, это глупо, но я уверен, что буду тосковать по нашему старому, грязному, мрачному Уэйр-Холлу.
Эта калейдоскопическая, последняя перед выпуском неделя ознаменовалась важным событием, которое сразу определило не слишком ясные планы Раффа на будущее – во всяком случае, на ближайшее будущее.
Произошло оно на следующий день после защиты проектов. Как следует отоспавшись ночью – это был вполне заслуженный сон – и посвятив день приведению себя в порядок и сборам в дорогу, студенты – в их числе и Рафф – к вечеру сползлись в Уэйр-Холл. Укладывая в кожаный, выложенный бархатом футляр свои чертежные инструменты и связывая вместе рейсшину и угольники, Рафф в то же время подкреплялся виноградом, отрывая ягоду за ягодой от кисти, лежавшей перед ним в бумажном пакете. Он уже начал опоражнивать ящики стола, когда к нему подошла Нэнси Бил, секретарша декана.
– Рафф Блум, – весело сказала она со своим балтиморским акцентом, – вас вызывают. Срочно!
Он закрыл ящик, любуясь Нэнси, ее платьем, как всегда ярким и изящным, ее каштановыми зачесанными назад волосами, кокетливо перехваченными шелковой лентой.
– Кому это я срочно понадобился? – спросил Рафф. – Знаю я вас. Они всегда посылают вас вперед. Пользуются вами как буфером.
Под его беззаботным тоном скрывался страх: он боялся дурных вестей из "Сосен". Потом он отмахнулся от этой мысли и вспомнил тот весенний день, когда имел глупость явиться к Нэнси в надежде найти у нее желтый конверт с телеграфным извещением о присуждении премии – конверт, который так и не пришел...
– Так кому же я понадобился? – повторил он.
– Высокому начальству, – сказала Нэнси. – А теперь идемте, слышите? – Она подала ему руку, и они пошли к выходу; по пути Нэнси то и дело обменивалась приветствиями и шутками то с тем, то с другим. Кое-кто из студентов многозначительно посвистывал, когда она проходила мимо, а некоторые смотрели на нее с нежностью и даже с преждевременной грустью, так как за годы, проведенные в Уэйр-Холле, привыкли доверять ей и восхищаться ею.
Войдя в кабинет Мэтью Пирса и увидев высокую фигуру декана, его ледяные глаза и неподражаемое изящество, Рафф вдруг остро почувствовал неприглядность своего костюма: все те же грязные, измятые армейские брюки и белая бумажная тенниска. В том, как Пирс предложил ему сигарету, было что-то такое, что заставило Раффа отказаться; у него пересохло во рту, перехватило дыхание от недобрых предчувствий.
– Похоже на то, – начал Пирс, закурив и вновь усевшись за свой покрытый стеклом письменный стол, – похоже на то, Блум, что начальство горит желанием избавиться от вас. Придется вам попутешествовать.
Скрывая тревогу, Рафф смотрел на стол, украшенный маленьким гипсовым макетом нового здания архитектурного факультета.
– Во всяком случае, – продолжал Пирс, – фонд Филипа Кейна Келлога ставит такое условие, когда выдает стипендию.
У Раффа вспотели ладони; он открыл было рот, но, онемев от неожиданности и тщетно стараясь овладеть собой, снова закрыл его.
– Я решил предупредить вас заранее, – сказал Пирс, – чтобы во вторник, когда я объявлю об этом официально, вы могли проявить больше самообладания, чем сейчас. Поздравляю.
Рафф пожал протянутую ему руку, вспоминая о своем первом, неудачном знакомстве с Пирсом. Он считал тогда, что произвел на декана самое безотрадное впечатление. А что это за стипендия Келлога? Кажется, ее присуждают авторам выдающихся дипломных проектов, чтобы дать им возможность попутешествовать.
– Конечно, – продолжал Пирс, – по правилам фонда вы можете ехать куда хотите, но если вы отправитесь очень далеко, то полутора тысяч долларов хватит ненадолго. – Он помолчал, задумчиво глядя в окно. – Летом Рим особенно хорош...
Нэнси Бил поджидала Раффа. Когда он вышел из кабинета, совершенно очумевший, она поцеловала его со словами:
– Я ведь узнала еще вчера вечером и так боялась проболтаться, что чуть не лопнула!
По знакомой винтовой лестнице он поднялся на третий этаж, прошел между длинными рядами чертежных столов и открыл дверь в дипломантскую.
Первое, что он увидел, была круглая озорная физиономия Бинка Нетлтона.
– Эй, Рафф! – заорал тот, увидев его. – А ну-ка, выкладывай! Не такая девушка Нэнси Бил, чтобы потащить человека вниз просто так, ни с того ни с сего. Что случилось? – Рафф ответил не сразу, и Бинк выходил из себя: – Давай же, давай, кривоносый ты ублюдок! Выкладывай!
– Я получил стипендию Келлога, – выговорил наконец Рафф.
Он пробрался к своему столу, и тут Эбби Остин принялся трясти ему руку, а потом за него взялись Винс Коул, и Бинк, и Джимми Ву, и Бетти Лоример, и все остальные, и даже Нед Томсон, проект которого был забракован.
– Куда же ты поедешь, Рафф? – кричал Бинк. – Конечно в Париж, а? Представляю тебя в Париже! Пораспутничаешь всласть – сам Филип Кейн Келлог перевернется в гробу!
– Я думаю, – Эбби смотрел на Раффа с грустью, а может быть, и с гордостью, – я думаю, ты поедешь в Европу, правда?
– Не знаю, Эбби. Прежде всего я поеду в Сэгино.
Во вторник четырнадцатого июня он присоединился к своим однокурсникам, собравшимся на университетском дворе; на нем был традиционный студенческий плащ и шапочка со светло-коричневой кистью (цвет, присвоенный архитекторам). Вокруг них собирались группами студенты с кистями других цветов – зеленого, абрикосового, красного, желтого, – и это пестрое сборище вносило в пасмурное летнее утро атмосферу сдержанного веселья.
Потом они длинной, торжественной процессией продефилировали по зеленой лужайке вокруг Центральной церкви и направились к Вулси-Холлу, где состоялся выпускной акт; оттуда их курс перешел в картинную галерею, и там декан факультета изящных искусств, а также Мэтью Пирс произнесли приветственные речи, объявили имена выпускников, удостоенных отличия, и роздали им дипломы. Так Рафферти Блум, Винс Ко-ул, Эбби Остин и другие стали бакалаврами архитектуры.
Когда все окончилось, Рафф побрел к главному подъезду, выходившему на Хай-стрит, тихо радуясь и испытывая величайшее облегчение.
И все же он ощущал острую, невыразимую печаль. Стоя в одиночестве на ступенях подъезда и глядя сверху вниз на веселую, шумную толпу гордых папаш, мамаш и прочих родственников, он думал: может быть, эта тоска просто вызвана одиночеством, чувством полной отрешенности от всех, отсутствием Джулии, которая доживает последние дни, Морриса Блума, который, конечно, гордился бы сейчас больше всех отцов на свете?..
И когда из толпы, запрудившей тротуар, вдруг появилась Трой Остин, когда она кинулась к нему и, поднявшись ступенькой выше, нежно поцеловала его прямо в ямку на переносице, он был удивлен и тронут тем, что нашелся человек – пусть даже Трой Остин! – который одним только легким прикосновением вырвал его из этого тягостного одиночества...
А потом он увидел приветливо кивающего ему Эбби; Рафф сошел со ступенек, и Эбби представил его своим родителям, приехавшим на один день из Бостона, и дяде, Вернону Остину. Здесь были и Нина с матерью, и Винс Коул с сестрой Рут. Винс был в ударе, и его красивое лицо, его необыкновенное обаяние – все было сосредоточено на миссис Остин, в то время как Нина – хотя и не столь откровенно – целиком посвятила себя мистеру Остину.
Стоя со всеми этими людьми на тротуаре, направляясь вместе с ними в отель завтракать, Рафф, казалось, слился с их кружком, но на самом деле оставался в стороне; сознание одиночества и обособленности охватило его с новой силой, и, сидя за столом, покрытым белой скатертью и украшенным цветами, он вдруг поймал себя на том, что смотрит на сидящую напротив Трой. Он смотрел на нее, словно пытаясь вернуть то мимолетное чувство, которое испытал, когда она подбежала к нему, увидев его одинокую фигуру на каменном островке портика картинной галереи.
Часть II. Каркас.


11
22 июля
Тоунтон, Коннектикут
Дорогой Рафф!
Накануне великого события шлю тебе традиционный прощальный привет холостяка. Все мы до последней минуты надеялись, что ты все-таки приедешь и поможешь нам расправиться с шампанским; впрочем, я отлично понимаю, что это невозможно. Не стану говорить о том, как нас огорчило состояние твоей матери. Вполне с тобой согласен; нет никакого смысла насильно увозить ее на Восток.
Твои планы насчет того, как лучше использовать стипендию Келлога, кажутся мне ужасно заманчивыми. Я уверен, что такой маршрут никому еще не приходил в голову. Нетрудно понять, почему ты исключил Европу: человеку, который три года тянул лямку в армии, она не в новинку.
Введу тебя в курс наших дел: перед тем как окончательно перебраться в Тоунтон, я съездил домой за вещами. Потом еле-еле вырвался оттуда. Папа прямо из себя выходил, пытаясь убедить меня остаться и устроиться у какого-нибудь бостонского архитектора. Видимо, он уже и место присмотрел. Однако я устоял; мать помогла мне уговорить его, хотя ей и самой, конечно, тяжело, что я и Трой вылетели из гнезда.
До чего же нудный город! С каждым годом он становится все хуже, и многие наши знакомые уже поговаривают о том, чтобы перебраться куда-нибудь в Беверли или Конкорд. Старой гвардии приходится туго. К слову сказать, мне кажется, что, поскольку Гропиус окончательно стал во главе гарвардской архитектурной школы, старая гвардия должна с минуты на минуту ждать новых и еще более тяжелых ударов.
Кстати, о делах архитектурных: я хотел бы, чтобы ты серьезно подумал, не осесть ли тебе в Тоунтоне, когда твое паломничество по Соединенным Штатам придет к концу. По-моему, эти края скоро станут своего рода Меккой для так называемых модернистов (уф!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73