..
Еще раз рука дочери пожала его руку.
— Чушь? Любовь — чушь, папа? Ты забыл, наверно, как сам добивался маминой любви? Чего только ты тогда не вытерпел! И все это теперь для тебя чушь?
Федор Ипполитович поморщился.
— То совсем другое дело!.. Если ты с таким, как Борис, «не сошлась характером», так поищи себе лучшего/Неужели кроме этого ничтожества...
Снова в глазах Татьяны сверкнуло то же самое выражение непреклонности. Но и на этот раз она сказала кротко:
— Теперь я вижу — ты невероятно зол на Сергея. Ничтожество... Раньше ты думал о нем иначе.— И вырвалось-таки то, что до сих пор она сдерживала: — Я не позволю тебе сделать из Сергея мальчика для битья! Я люблю его!
. Федор Ипполитович снова поморщился.
— Не мели чепухи. Чтоб моя дочь...
Рука на его руке стала жестче.
Какое-то время отец и дочь неуступчиво вглядывались друг в друга. И не Татьяна, а Федор Ипполитович опустил глаза первым. Ничего не поделаешь, дочь — это дочь. Конечно, докучает она ему всякими проповедями. Но только от Татьяны он слышит порой ласковое слово. И сегодня впервые после замужества она заговорила о том, чем дочь может поделиться только с отцом или матерью. И рука Танина все еще доверчиво лежит на его руке.
— Обо мне и маме ты знаешь все,— вздохнул Федор Ипполитович.— А что знаю я о тебе?
И откуда он взялся, этот тоскливый вздох?..
Еще теснее прильнула к его руке рука дочери.
Я рассказала бы тебе. Но ты занят, и уже поздно.
Уникальные часы напомнили о себе одним тягучим ударом. Но показывали они лишь половину первого.
Прозвони часы даже трижды, отец все равно сказал бы:
— Я слушаю тебя, Таня...
Как бы переступая через невидимую преграду, Татьяна еще ближе придвинула свое кресло к отцу. Теперь они сидели лицом к лицу; смотрели друг другу в глаза, и уже отец держал руку дочери в своей.
Татьяна негромко рассказывала:
— Нам давно нужно поговорить откровенно. Но с тобой трудно разговаривать: не все у нас как должно быть у отца с дочерью. Даже если дочь взрослая.
Итак, о Сергее...
Ты, должно быть, не помнишь, когда Игорь привел его к нам впервые? Случилось это в декабре сорок пятого. И о том забыл, как встретил ты свое наивысшее достижение? Ты радовался, что воскрешенный тобой солдат поступил в медицинский институт, что Игорь подружился именно с Сергеем.
Неужели не помнишь, как часто ты повторял Игорю: «Будешь дружить с Сергеем — выйдет из тебя человек»,
А я ничего не забыла...
Когда Сергей увидел меня в первый раз, он опустил глаза и долго не смел поднять их. Он вообще старался на меня не смотреть. С тобой и Игорем был всегда разговорчив, а когда обращалась к нему я, отвечал после долгого молчания и почти всегда невпопад.
Смешно, не правда ли?
Так и я думала. Иногда потешалась над ним. Я была уверена,— даже если бы я ни с того ни с сего по щекам его отхлестала, Сергей принял бы это как драгоценный подарок...
Я была тогда намного глупее. Как же мне сравнивать этого мямлю с шикарным Борисом Шляховым?
Игорь иногда пробовал уговорить меня:
«Идиотка! Какое добро само плывет в твои руки,, а ты позолоченный навоз хватаешь!»
Я презрительно фыркала: младший брат — что он понимает! К тому же Игорь, как и ты, папа, не очень-то заботливо подбирал выражения. Особенно когда злился. А я не из тех, кому это нравится.
Перейдя на пятый курс, я вышла за Шляхового. До позапрошлой осени мне казалось — из всех женщин мира только я по-настоящему счастлива. Да и все считали нас идеальной парой. Даже ты. Только мама иногда вздыхала. Но ведь все тещи считают, что зять не стоит мизинца их дочери.
Сергея после замужества я встречала лишь изредка— здесь или случайно на улице. Я не задумывалась, почему мне досадно от того, что он перестал прятать от меня глаза... Потом уехал Игорь. Сергей перестал приходить сюда, и я, не знаю почему, иногда звонила ему в клинику. Расспрашивала об Игоре, хоть и знала о нем все. Сергей отвечал скупо. Но когда ему от моей болтовни становилось не по себе, я радовалась.
Шляховому ни об этих разговорах, ни о встречах с Сергеем я не рассказывала...
Все это присказка, папа. Теперь послушай сказку.
В позапрошлом сентябре я как-то шла домой. Вдруг вижу — Сергей. Идет, не глядя по сторонам, ничего не замечая.
Я остановила его.
Поболтали мы с ним минуты две. Собственно, говорила я, а он вставит слово и замолчит. Но во взгляде его не было ни робости, ни грусти.
Тут подошел к нам Шляховой— тоже домой возвращался.
Я сказала Сергею:
«Жаль, что мы так редко видимся».
Теперь я рада, что тогда у меня это вырвалось...
Ты, папа, понятия не имеешь, как неестественно ревнив был Шляховой. На людях, правда, он еще сдерживался. Но когда мы оставались одни тотчас же начинался допрос: не собираюсь ли затеять флирт с тем, кто, по его мнению, не так взглянул на меня? Почему кто-то из его приятелей целый вечер не сводил с меня глаз? Видел бы ты его в эти минуты...
Мне это было приятно: вот как обожает меня мой муж!..
В тот день он превзошел самого себя.
Как только мы отошли от Сергея, Шляховой схватил меня под руку. Я чуть не вскрикнула: его пальцы изо всей силы сжали мое предплечье. Он наклонился ко мне, оскалил зубы:
«Вы редко видитесь? Значит, этот калека провожал тебя после свидания?»
Не буду, папа, пересказывать, что я услышала в тот день от Шляхового. Не человек в прекрасно сшитом костюме, с элегантными манерами, а отвратительное в своей наготе чудовище обливало меня вонючей грязью. Каких только слов я от него не услышала...
Я не вымолвила ни слова. Но не из гордости. Я была так ошеломлена — рта не могла раскрыть. Тысячу раз был прав Игорь, когда говорил о настоящем и позолоченном! Поняла я и другое: каждое слово возражения или оправдания, хотя и не в чем мне было оправдываться, будет уже ложью. И лгать я буду не Шляховому, а себе самой. Одним словом, чем больше бесился от моего молчания Борис, тем яснее я видела, что прежним он для меня уже не станет.
Ты понимаешь это, папа?
Я молчала, а Шляховой дошел до исступления: он бросил мне такое слово, каким, наверно, не называют в глаза уличную женщину.
Тогда я сказала: «Вон!»
Не помню, как я это произнесла, но Шляховой вдруг побледнел и попятился. Затем стремглав выскочил из комнаты. Потоптался в передней, но когда я шевельнулась, громко стукнул входной дверью.
Шляховой был еще и трус...
Опомнившись, я увидела себя у стены, где висела его двустволка. И моя рука еще тянулась к ней... Смогла бы я выстрелить? Должно быть, нет.
Вот и все, папа. Теперь ты знаешь, какой может быть твоя дочь. Суди ее, если сам безгрешный.
Но не Сергея!
Федор Ипполитович слушал Татьяну, не перебивая ее, не сводя с нее глаз. И не знал, что сказать ей в ответ От этого еще острее стала его растерянность. После долгого молчания он спросил: — Почему не пришла тогда домой?
Татьяна отвела глаза.
— Скажу... В тот вечер я несколько раз порывалась бежать сюда. Но... Сама села в лужу — самой надо и выбираться. На другой день утром я подала в 'суд на развод. Узнав об этом, ты, между прочим, поинтересовался: неужели и твою дочь не обошло модное поветрие? И прежде, чем я успела ответить, раздраженно заявил: ты здесь ни при чем — я сама, ни у кого не спросившись, выскочила замуж за Шляхового, теперь заварила новую кашу, сама должна все расхлебать. Об одном лишь пожалел: с Борисом приятно было ездить на охоту... Как же быть с тобой откровенной?
Федор Ипполитович насупился.
— Мать тоже ничего не знает?
— Маме я все рассказала. Через полгода после развода.— Татьяна рассмеялась, но невеселые были у нее глаза.— А о Сергее тебе первому говорю. Мама, кажется, сама догадалась: часто расспрашивает меня о нем.
Федор Ипполитович искоса взглянул на дочь.
Кажется, Татьяна сегодня не будет залезать ему в душу: слишком переполнена она личным. И хоть печальны у нее глаза, но вряд ли можно встретить женщину, которая так помолодела бы... И не только мороз разрумянил Татьяне щеки... Не разобравшись в себе самой, не заговорила бы она так откровенно о Сергее. Но как далеко зашли их отношения? Ведь Татьяна не "из тех, кто откладывает задуманное на завтра. Шостенковская порода!
Отец спросил без обиняков:
— Значит, Друзь уже мой зять?
Татьяну это не смутило.
— Как тебе сказать... Сергей считает, что вытравил меня из своего сердца. Но это самообман. До свадьбы у нас с ним непременно дойдет. И тогда без маминой и твоей санкции или, если хочешь, благословения не обойдется.
Федор Ипполитович хмыкнул:
— Какие же мы, Шостенки, до чертиков самоуверенные!
И сам удивился: очень уж самокритично у него это вышло.
— Нет, самоуверенной я себя не считаю,— не без лукавства возразила дочь.— Во всяком случае, три часа
назад я ничего не смогла бы сказать о Сергее. Сегодня Сергей и я впервые поговорили откровенно. Если бы ты знал, что он только сказал мне...
Хоть и легче стало на душе — свадьба дочки с этим рохлей дело весьма проблематичное,— Федор Ипполитович перебил ее недружелюбно:
— Ишь какой шустрый стал! Не успел почувствовать себя чем-то чуть побольше нуля, сразу же помчался к тебе...
И оторопел, услышав:
— Не он — я помчалась к нему.
— Ты?
Татьяна придвинулась еще ближе. Ее голова склонилась отцу на плечо.
— Тебе кажется, что твоя дочь неспособна на это? Да, я пошла к Сергею домой и выслушала все, что он мне сказал... Если бы кто-нибудь посмел высказать мне. вдесятеро меньше, я не знаю, что с ним сделала бы.— Голова ее улеглась на отцовском плече поудобнее, а голос зазвенел, как у юной девушки.— Понимаешь, папа, Сергей начал доказывать, что я никудышная дочь, а Игорь еще худший сын, что упрекать тебя в чем бы то ни было у нас нет права, а мне до сих пор кажется, будто он говорил со мной стихами.
Федор Ипполитович не заметил, как поднялась его рука, как пальцы тронули мягкие, но непокорные волосы. Он не мог припомнить, когда последний раз Танина голова лежала на его плече. И столько радости было в каждом ее слове — можно подумать, что она полюбила впервые...
Но Сергей Друзь,.. Его дочь влюбилась в эту мокрую курицу?
Да нет! Просто Таня придумала новую сказку —глупую и неправдоподобную.
Федор Ипполитович даже засмеялся.
Дочь порывисто откинулась на спинку кресла. Руки, правда, не вырвала. Но взгляд ее вдруг утратил тепло.
— Я пошла к Сергею вовсе не для того, чтобы выяснить наши отношения. Игорь попросился к нему в помощники, а Сергей отказал наотрез. Я должна была узнать о причинах отказа. Я хотела сделать Сергея союзником Игоря. Втроем мы помогли бы тебе найти все, что ты
растерял за последние годы. А Сергей меня огорошил — заявил, что никому не позволит приставать к тебе со всякими глупостями, и потребовал, чтобы и Игорь запомнил это раз навсегда. Посмотрел бы ты на Сергея в ту минуту! Нет, папа, он совсем не теленок, каким ты его считаешь. Он убедил меня, что Игорь и я — прежде всего себялюбцы... Ни словом не возразил против этого и Игорь, когда я все ему рассказала. Я хотела привести Игоря сюда сейчас же. Но, по-видимому, будет лучше, если он переговорит с тобой с глазу на глаз. Он придет завтра утром. Выслушай же его, папа. Выслушай без предубеждения, прошу тебя.
Снова Федор Ипполитович засмеялся. Но совсем не смешно ему было.
До чего же они беспомощны — и его почти тридцатилетняя дочь, и ее братец! Прикрикнул на них такой же, как они, недотепа, и оба готовы перед ним ходить на цыпочках... Не злиться на них надо, а поставить обоих в угол носами — через час стали бы шелковыми. А он, отец, принимает их глупые выходки всерьез...
Значит, и здесь Друзь выскочил вперед: пытается исправить ошибки своего учителя в воспитании собственных детей, заставил Татьяну прибежать к отцу с повинной... Ну и ну!
Вслух Федор Ипполитович жестко промолвил:
— А я, старый дурак, и не знал, какой у меня предприимчивый ангел-хранитель! Ну, хорошо же...
Татьяна поднялась. Глаза у нее сверкнули — куда там матери в молодости!
— Запомни, папа, я не позволю тебе поднять руку на Сергея. Разбрасываться такими учениками ты не смеешь!— Она перевела дух, и глаза ее погасли.— Ты только вспомни, папа, сколько было у тебя способных учеников. А где они? Один-единственный остался, а ты и его готов прогнать. Только такой близорукий себялюбец, как ты... Ой!
Татьяна испуганно закрыла рукой рот. Однако слово, одно из тех, каких сегодня произносить не следовало,— такое слово выскочило...
Криво усмехнувшись, профессор Шостенко посмотрел на часы. Первый час был на исходе.
— Так... Собралась подсунуть своего пентюха мне не
только в зятья, но и в Вениамины? 1 Значит, у тебя одна мораль для газеты, а другая — «ну как не порадеть родному человечку»?
Дочь все еще стояла с зажатым ртом.
Профессор гневно поднялся с кресла, снял газету с наполовину собранной страницы. Придвинул к ней несобранные обрывки, смел все в корзину. И, не взглянув на [Татьяну, вышел из кабинета.
Ни дочери, ни сыну, ни жене... ни коллегам из Свердловска или Советской Гавани... ни тем паче самому неблагодарному из тех, кого вывел он в люди... никому ковыряться в своей душе Федор Ипполитович Шостенко не позволит!
55
По сравнению со вчерашней эта ночь прошла спокойно. Но это не означало, что Жене было легко. Она все время находилась в том непрерывном напряжении, от которого немеет тело.
Может быть, Василь Максимович время от времени засыпал. Или впадал в забытье. Во всяком случае, лежал не шевелясь, дыхания почти не было слышно, а пульс — как это ни удивительно, с прошлой ночью не сравнишь — прослушивался легко. Словно освобожденное от жестких пут, понемногу набирало силы сердце.
Не так уж сложны, казалось бы, обязанности ночной медсестры, дежурящей возле только что оперированного больного: следи за тем, чтобы жажда или ненужные мысли не мешали ему забываться. Чем глубже буде* сон, тем быстрее будут заживать операционные раны.
Но как не просто отгонять тревоги и сомнения от человека, который лишь начинает возвращаться к жизни!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32