— Ну, нет! — испугался Друзь,
— Почему?
— М-м...
И Друзь покраснел.
Федор Ипполитович похлопал его по плечу.
— А тебе такой стимулятор не помешал бы.
Спасаясь от нескромных замечаний, Друзь шагнул
было к лестнице. Но Федора Ипполитовича осенила новая идея:
— Кстати., Почему бы тебе не пообедать сегодня у меня?.
Друзь остолбенел. После бегства Игоря он ни разу не был у своего учителя дома.
— Понимаешь, сегодня после долгого перерыва все мои сядут наконец за один стол. Ты, я помню, всегда был лучшим другом Игоря и Татьяны. Если верить моей дочери — как раз вчера мы с ней говорили о тебе,— ты до сих пор считаешь себя их другом.
Совсем растерявшись (неужели Татьяна Федоровна рассказала отцу все?), Друзь еле вымолвил:
— Но...
— Никаких «но» я от тебя не приму,— прервал его учитель.— А с Черемашко ничего не случится, если ты уйдешь отсюда на час раньше. Повторяю: каверз от него следует ждать не раньше четверга.— Он посмотрел на часы.— Поедем отсюда втроем не позже пяти... И не забудь передать Самойлу мое поручение.
Довольно улыбаясь, Федор Ипполитович пошел вниз.
Сегодняшний обед поставит на свои места всех, кто намерен вставлять ему палки в колеса или вообразил себя его совестью. Татьяна увидит своего избранника во всей его красе! Разве тот, кто, прожив полжизни, не в состоянии сам о себе позаботиться, сделает ее счастливой? Чтобы она поняла это, в выборе средств можно не стесняться. Кое-что поймет и Игорь со своей Дульцинеей. И Ольга. Мира и благоволения между оскорбленным отцом и непочтительным сыном не будет до тех пор, пока все не пойдет дальше так, как того захочет Шостенко- старший, наиболее умудренный житейским и научным опытом!
Жизнь в мужском отделении — да и во всей клинике— текла по издавна заведенному порядку. По коридорам прогуливались в одиночку больные. Одни, сидя за столиками или примостившись на широких подоконниках, вдумчиво передвигали шахматные фигуры, другие спокойно, без стука и споров, «забивали козла». Время от времени неторопливыми тенями проплывали из палаты в палату или в ординаторскую врачи. Тишина и в палатах. Кое-кто лежа читает, двое соседей не могут наговориться друг с другом, третьи отсыпаются за прошлое
и на будущее. Возле кого-нибудь на минуту "остановится медицинская сестра со шприцем или порошком и стаканом. Это не отвлекает ни от чтения, ни от разговоров...
Так, собственно, и должно быть. Больные обязаны выписываться отсюда не только здоровыми, но и отдохнувшими.
Друзь с давних пор непоколебимо верит в целесообразность такого порядка — еще с того госпиталя, где главврачом был полковник мед службы Шостенко. Хоть и тревожно ему сегодня в этой атмосфере идеально организованного спокойствия, вера в себя и в учителя у него не пошатнулась. Правда, порой кажется ему,— пережитое за последние сорок часов слилось в крепкий, с острыми шипами клубок: клубок этот так распирает Друзя изнутри — еще немного, и Друзь не выдержит этого нажима.
Но ведь легче не станет ни через час, ни завтра, ни послезавтра. Жизнь Друзя вошла в крутой вираж. В ту самую спираль, когда самолет стремительно набирает высоту. Теперь больше чем когда-либо необходимо, чтобы все в Друзе было подчинено одному стремлению.
Вот почему, входя в первую палату, он заставил себя быть абсолютно спокойным. По крайней мере, внешне.
Черемашко не спал.
Еще бы! Евецкий, эта стареющая лиса, чем дальше, тем чаще показывает свои зубы. Правда, на Друзя он оскалился впервые. И не прямо. Набросился на ни в чем не повинную Женю, непозволительно травмировал больного. Трудно поверить, что на такое способен нормальный человек. А для медика это вообще недопустимо!
Очевидно, ординатор четвертой палаты очень уж не угодил своему начальнику. Но не все ли равно, какая муха укусила Самойла Евсеевича! Особой симпатии он и Друзь друг к другу никогда не питали. А теперь Друзь от столкновений с «левой рукой» уклоняться и подавно не будет. Особенно если от этого хоть на вот столечко Василю Максимовичу станет лучше.
Черемашко заложил руки за голову. Кустистые брови сердито двигались.
— Что с вами? — спросил Друзь.
Впервые Черемашко не улыбнулся ему.
— Послал новую сестру искать парикмахера. - Парикмахера? — удивился Друзь.— Зачем он вам?
— А как же? Вы же сказали, что пустите ко мне моих. Увидят они такое страшилище — ни одному моему слову не поверят. И вашему.
Поразительный человек... Лежит в одиночной палате, только руками разрешается ему двигать, да и силенок у него почти не осталось, а во взгляде никакой отрешенности, а досадно ему только из-за того, что нет у него возможности активно во все вмешиваться. Но ведь если понадобился ему парикмахер,— значит, он не забыл о договоре, заключенном позапрошлой ночью. Вот чего следовало бы занять у Василя Максимовича руководителю мужского отделения!
Да и кое-кому повыше...
Но об этом будет еще время подумать. Сейчас необходимо ликвидировать оставленное здесь «левой рукой»*
— Ну, своих вы встретите не только выбритым. Вас и одеколоном по брызгают... Но, по-моему, заботит вас не это...
Черемашко нахмурился.
— Если вас растревожило недовольство доктора Евецкого Женей,— продолжал Друзь,— то успокойтесь снова дежурить возле вас Женя будет завтра ночью.
Василь Максимович не сразу откликнулся. Сначала его брови перестали двигаться. Затем он вытащил из-под головы руки, облизал сухим языком совсем пересохшие губы.
— Очень трудно поверить. Но вам, Сергей Антонович, я почему-то верю больше, чем себе. И через минуту засну без снотворного. Дайте только ложку пососать.
Смочив рот, Черемашко продолжал:
— Очень хорошо, если вы заступились за Женю. Таким, как она, нельзя ни с того ни с сего ломать ребра.
Друзь остановил его:
— Распоряжение доктора Евецкого отменил профессор.
— Неужели? — изумился Черемашко.— Значит, я чего-то в нем не приметил. Конечно, с человеком сначала надо пуд соли съесть...
Что Василь Максимович в первый же день после операции чувствует себя как 15удто неплохо, этому можно только радоваться. Но выражение «хорошего понемножку» прежде всего его касается.
— Не слишком ли вы разговорчивы сегодня? — пока
чал головой Друзь.— Совсем забыли, о чем мы договорились.
Если и смутился Черемашко, то ненадолго.
— Все! — твердо заявил он.— Как только уйдете, сейчас же засну... Но на одно ответьте, Сергей Антонович. Если мне здесь что-нибудь не так покажется, то я лежи и держи язык за зубами, так? Это для меня самое лучшее лекарство?
Нет, не прост Василь Максимович... Все же Друзь попробовал направить его мысли на другое:
— Доктору Евецкому, я надеюсь, вы лишнего не сказали?
Щетина на лице Черемашко зашевелилась от недоброй усмешки.
— Даже нужного не скажу. Разве он умеет слушать?
Но таким укоризненным стало лицо Друзя, что больной умолк.
Очевидно, Друзь неплохо владел собой. Во всяком случае, Черемашко кивнул и закрыл глаза.
— Я уже сплю, Сергей Антонович. И о вашем начальнике больше ни слова.
По правде говоря, Друзь не очень торопился в ординаторскую, где, как ему сказали, был сейчас Евецкий.
Прежде, всего он обо всем договорился со старшей медсестрой, хотя той уже было известно, что Василя Максимовича нельзя оставлять без присмотра. Потом задержался в четвертой палате, подготовил своих больных к профессорскому обходу, ответил на их вопросы о Черемашко. И лишь после этого, не чувствуя, к своему удивлению, ни боязни, ни даже легкого волнения, пошел разговаривать с Самойлом.
В дальнем углу он увидел Танцюру и Игоря. Танцюра что-то увлеченно рассказывал, Игорь с понимающей улыбкой слушал.
Ищут общий язык? Или уже нашли?..
У столика возле двери вытянулся во весь рост Вадик.- По другую сторону столика в позе бога-творца, отдыхающего после трудов и любующегося содеянным, сидел Самойло Евсеевич.
Поручение профессора следовало бы выполнить, оставшись с «левой рукой» наедине. Но как трудно помнить о такте, имея дело с таким, как Евецкий!
Увидев своего патрона, Танцюра метнулся было к нему:
— Сергей Антонович! Вы знаете, мой сегодняшний рейд по больницам...
Друзь остановил его движением руки и обратился к Евецкому:
— У меня к вам...
— Ну, что я вам говорил?— повернулся Евецкий к Вадику, и стекла его очков сверкнули.— Мне весьма жаль,— на Друзя он не взглянул,— но мне некогда.
Вадик потупился: я, мол; здесь ни при чем.
— У меня к вам срочное поручение от профессора,— произнес Друзь погромче.
— А-а...— Самойло Евсеевич закинул ногу за ногу. Сделать это при его габаритах было не просто — колено поднялось чуть ли не к подбородку.— Только покороче, пожалуйста.
Все же Друзь колебался: стоит ли уподобляться Евецкому?
— Мне кажется...
— И без предисловий! — перебил его Евецкий.
Ну, если так...
— Профессор приказал мне передать вам, что он отменил ваше распоряжение об увольнении медсестры Жовнир,— отчеканивая каждое слово, продолжал Друзь.— Кроме того, профессор крайне удивлен вашим поведением в первой палате. Оно недопустимо. Особенно при таком больном.
Если бы Друзь неожиданно стукнул Самойла Евсеевича своей палкой по голове, это не произвело бы более сильного впечатления. Евецкий побледнел, руки его разжались, нога стукнулась о пол. Затем щеки его налились кровью.
Друзь тем же тоном продолжал:
— В связи с этим я позволю себе посоветовать вам не заходить без меня или профессора в первую палату. Слишком сильно ваше поведение отражается на больном, который лишь вчера перенес тяжелейшую операцию. Боюсь, что он будет не сдержан по отношению к вам. А это,
как и ваш недостойный поступок, скажется на вашем авторитете среди больных и медперсонала.
Евецкий вскочил и еле слышно прохрипел:
— Да... да... да как вы смеете?
Друзь не отступил. Не из тех Евецкий, кто способом на непосредственную реакцию. Оскалить зубы, исподтишка куснуть робкого — на это он еще способен. Но напасть на человека, который бесстрашно смотрит ему в глаза, у лисы не хватит духу. Тем более — рыльце у этой лисы в пуху.
Евецкий действительно на Друзя не бросился. Только стекла очков блеснули, предупреждая: ну, я это тебе припомню! А зубы оскалились в красноречивой улыбке. Переглянувшись с новым своим фаворитом, Самойло Евсеевич обрел дар слова:
— Понимаю... Значит, и вы, несмотря на все свое убожество, мечтаете о Женюле? И вас попутал дьявол...
Процедив это сквозь зубы, заведующий отделением поспешно вышел.
Друзь оперся свободной рукой о ближайший столик.
Нет, разговор с Евецким не исчерпал его сил. Но надо же после него перевести дух. И не сразу почувствовал, как на его лежащую на столе руку опустилась чья-то рука.
Отдышавшись, Друзь увидел около себя Игоря, услышал его довольный голос:
— Здорово ты его...
Рукояткой палки Друзь потер себе висок.
— А-а... доброе утро... Кстати, что ты делал в первой палате с Виктором Валентиновичем?
Игорь обнял Друзя за плечи.
— Прежде всего, спасибо тебе.
— За что? — удивился тот.
— За то, что согласился взять меня. Отец сказал мне об этом, когда шел к Хорунжей.
— Одну минуту! — вдруг воскликнул Танцюра.
Он подошел к Вадику, который, развернув папку с документацией на своих новых больных, делал вид, что дальнейшее развитие событий в ординаторской его не интересует.
— А не убрался бы ты отсюда?
И Танцюра так опустил пятерню на плечо недавнему
напарнику, что тот мгновенно захлопнул папку и шмыгнул в коридор.
Убедившись, что дверь плотно закрыта, Танцюра победоносно доложил Друзю:
— Теперь можно говорить откровенно. Не знаю, как вы, а я терпеть не могу предателей.
Друзь поморщился:
— Ну зачем вы так грубо?.
— А вы? — Степенному Александру Семеновичу очень хотелось хохотнуть, но он сдержался.— Разве не вы сегодня утром выгнали Вадика из этой комнаты? Да и Самойла Евсеевича только что турнули... Откуда это в вас, Сергей Антонович?
Друзь смущенно отвернулся.
Танцюра стал делиться новостями с Игорем:
— Знаете, этот Вадик догадалась еле в себя пришел утром. Ему показалось, что Сергей Антонович гонится за ним... Правильно, с предателями так и надо. Послушали бы вы, как эта крыса хвасталась передо мной своим умением вовремя драпануть с корабля. И меня соблазнял: работать, дескать, будешь, где захочешь и над чем захочешь. Ну, я ему ответил... Чтобы не услышать от меня этого снова,— вы видели, как он улепетнул отсюда... И еще одно я понял из его признаний: не простит Евецкий Сергею Антоновичу ни тогда, что он сумел повлиять вчера на профессора, ни удаления тромба у Черемашко...
Друзь слышал слова Танцюры словно сквозь вату. Поэтому ответил не сразу:
— Так что же вы принесли, Александр Семенович?— Он хотел сесть, но Игорь не выпустил его из объятий.— Благодарить надо не меня, Игорь. Тебя предложил мне Федор Ипполитович... Татьяна Федоровна передала тебе наш разговор? Ты помирился с отцом?
— Не совсем... Все теперь зависит от Василя Максимовича.
Хоть и понимал Друзь, что многое пришлось Игорю передумать за ночь, все же поправил друга:
— Нет, только от тебя... Федора Ипполитовича я поблагодарил за нового помощника. Но тебя предупреждаю: дашь волю своему мальчишескому самолюбию—- тогда пеняй на себя... Что ты делал у Черемашко с нашим патофизиологом?
— У Виктора Валентиновича есть несколько интересных соображений. Когда я пришел в первую палату после пятиминутки, он уже был там.
Друзь освободился от дружеской руки. Задумчиво всматриваясь в Игоря, сказал:
— Одного ты еще не понимаешь. Мы — это уже не нас трое да Черемашко. Виктор Валентинович — пятый. Я целое утро думаю, как много может дать он Василю Максимовичу, а он сам к нам пришел... А сколько добрых слов мы услышали на пятиминутке! Завтра с нами будут все, кому надоело топтаться на месте... Поэтому не смей трогать Федора Ипполитовича, пока мы окончательно не убедимся, что ему дороги не такие, как Евецкий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32