Линден кивнул.
– Они сожрали нашу рыбу, – прошептал он.
– Что?
– Этот ублюдок Бейн и воевода – они сожрали форель, что мы поймали с Имми, а потом забрали ее!
Танфия обняла его за плечи. Слова не шли с языка.
По дороге к деревне за ними увязался Руфрид. Танфии это не больно понравилось, но от горя и гнева она смолчала.
– Как он? – спросил Руфрид, имея в виду брата. – Сильно ранен? Отвечай!
– С какой стати?! – вспылила Танфия. – Ты и пальцем не шевельнул, чтобы помочь?
– Да потому, что это была дурость невозможная! Посмотри, что из нее вышло!
– Драконосоколы. Если б не они, мы бы ее вернули .
– Это были не дра’аки, Тан, – проговорил Руфрид.
– Конечно, они. Кто еще?
– Дра’аки не нападают стаями. Они редко спускаются с гор. И, во всяком случае, они не валятся с ясного неба и не пропадают, как тени! Ты знаешь, они бросаются на скотину или детей. Они не нападают на взрослых, не оставляют раненых умирать, и не наносят таких ран. Эти твари слишком крупны для дра’аков. И ты видела, какого они цвета?
– Наверное, другая порода; ну, птицы ведь тоже разные бывают!
– Дра’аков нельзя научить защищать людей!
Все это Танфия знала и сама. Знала, но не могла признать. Слишком много невероятных вопросов вставало тогда.
– Научить? Не дури.
– Похожи они на дра’аков, да не они, – пробормотал Руфрид. – Это… не знаю, кто. Но кто-то пострашнее.
Гулжур взирал на поле боя еще долго после того, как людишки разбрелись. Он всегда оставался посмаковать погибель. Голод отступил, сменившись сытостью и теплом, но запах крови продолжал манить, а жаркие волны, исходившие от единственного оставшегося на поле плакальщика, приятно кололи кожу. Всего одна смерть, а сколько боли!
Но наконец Дозволяющий неохотно отвернулся и двинулся своей дорогой, скрывая под капюшоном полупрозрачный лик и ухмылку черепа под ним. Эти людишки хотя бы показали норов, и дали ему насладиться боем. Быть может, не в последний раз?..

Глава третья.
Игры в янтаре

Из палаты, изукрашенной янтарем, белым мрамором и черным ониксом, озирал царь Гарнелис свои владения. В одиночестве ожидая вестей, он прижался лбом к холодному стеклу в узком стрельчатом окне, а под ним до самого дымчато-лилового горизонта раскинулась блистательная Париона.
Величайший в Авентурии город расплескался по склонам и подножьям трех холмов. Красота его была сродни величию роскоши, подобно лугу, покрывшемуся за ночь сугробами лепестков. Вдоль широких, светлых улиц вставали дома из белого и медового камня, прекрасные без изъяна. Дома перемежались садами и фонтанами, мастерскими и галереями. А вокруг города раскинулись бархатно-зеленые луга, и над городом – ласковое небо. Всегда оно так прекрасно, небо Парионы, будто порозовевшее на закате или грозящее дождем. Там, внизу, жили тысячи его возлюбленных подданных, боготворивших своего царя.
На самом крутом и высоком городском холме высилась Янтарная Цитадель. Три могучих, одна другой выше, стены окружали овалами дворец царя Гарнелиса и царицы Мабрианы, а между стенами жила царская стража и дворцовая прислуга. Тысячу и семь сотен лет тому обратно возведена была Цитадель из лучшего мрамора Нафенетских каменоломен, сиявшего при любом свете глубоким прозрачно-янтарным цветом.
Когда-то Цитадель приходилось защищать от врага. Но последние два с половиной века властители Авентурии правили единой и мирной державой. Впрочем, великий материк не всегда мог насладиться единством, и тем более – миром.
Древнейшие дни Авентурии были скрыты пеленой легенд. Земля полыхала драгоценным огнем – полуразумною, буйною силой камней, скал, лавовых рек – покуда элирский чародей Нилотфон не смирил его мощь, сделав землю пригодной для обитания людей. Но от тех, кого первыми произвела на свет Богиня, мало что было известно. Эти люди пробавлялись охотою и поклонялись богу-оленю. В те годы не было земель и не было границ; иные утверждали, что начаткам цивилизации обучили людей элир, но эту идею Гарнелис отвергал с негодованьем. Нелепо думать, будто люди ничего не достигли сами. Это воинственные жители Торит Мира своими беспрестанными налетами вынудили соседей объединиться для отпора, и накапливать знания. Жители краев, которым предстояло стать Норейей, Эйсилионом и Параниосом, отважно сражались, дабы изгнать северян. Одно же племя, ведомое неким Мароком, бежало на юг, где на берегах Лазурного океана основали первый город, и первое царство – Лазуру Марок.
Гарнелис бывал в тех краях. В молодости он много путешествовал (как путешествовала царевна Гелананфия теперь… верней, прежде ), чтобы ближе узнать земли, которыми ему предначертано было править. Лазура Марок показалась ему жаркой землей ярких красок, полной, как в давние годы, роскошно одетых звездочетов и любомудров, нежившихся в теньке под бесконечные умные речи, но неспособных на всякое практическое дело. Растраченная мощь. Некогда Лазура Марок могла всю Авентурию назвать своим владением. За долгие века ее народ установил торговые пути, смешался с элир, помог народиться другим царствам, со своими правителями. Но слава Лазуры Марок померкла две тысячи лет назад, и причиной тому стала чума.
И в те же годы впервые явились бхадрадомен. Один говорили, что пустоглазые пришельцы явились из опаленной заморской земли, другие – что выползли из-под земли, что они дожидались чумы, а то и принесли ее, ибо отражать вторжение колоссальной ценой выпало Параниосу и Танмандратору, покуда Лазура Марок лежала в руинах. Так закончился Золотой век.
Сердце цивилизации переместилось в молодую еще Париону. Каждое царство гордо несло свою независимость; цари ссорились друг с другом и с элирами, в то время, как Торит Мир на севере оставался общей угрозой. И все же это было плодоносное время, век если не золотой, то серебряный. Покуда бхадрадомен не явились снова. И снова.
После каждого разгрома они возвращались, упорные, как тараканы, губительные, как саранча. За два столетия они покрыли мраком весь континент, и оставались еще два века. Царства рушились перед ними, одно за другим. Гарнелис даже представить не мог себе всего кошмара той эпохи; человечий разум не мог его вместить. И наконец, осталась одна Париона. Все царства обратились к Янтарной Цитадели, к своей последней надежде; и только когда все короны перешли к царям в Парионе, когда все земли объединились под общим властителем, люди смогли обратить вспять прилив, и изгнать бхадрадомен в ходе долгой, кровопролитной, страшной войны, завершившейся на Серебряных равнинах Танмандратора.
С тех пор прошло двести пятьдесят лет мира и восстановления. Гарнелис мысленно называл их Гелиодоровым веком, когда земля сияет под солнцем, подобно драгоценному камню. Властители Парионы правили мудро и мягко, и оттого прочие царства с радостью остались под их короною, помня о важности единства. То было великое достижение – слияние Девяти Царств.
Только вот сам Гарнелис ничего не совершил ради этого. Наследство упало ему в руки, как созревшее золотое яблоко. Он должен совершить что-то, оставить по себе след.
Царь бросил взгляд на вершины двух городских холмов. Вместе с Янтарной Цитаделью они образовывали почти равносторонний треугольник, так что из окна были одновременно видны оба. На холме по правую руку высился жемчужный купол храма богини Нефетер. На холме по левую руку когда-то стоял Старый царский театр, одно из старейших и прекраснейших зданий Парионы.
Теперь, увы, он сгинул.
Прищурившись, Гарнелис озирал площадку. Деревья на холме срубили, верхушка выглядела голой и изувеченной. Уродливой. Его подданные сражались, лишались жизни и свободы, чтобы сохранить этот театр, и до сих пор горожане при виде проплешины на его месте утирали слезы, но Гарнелис не плакал. Это их вина. Если бы они только поверили в него, когда он впервые объявил о своей стройке. Если б только этот самодовольный лицедей Сафаендер не высмеял его планы в своей так называемой сатире, а слушатели не хохотали с таким восторгом…
В день, когда он отдал указ о сносе театра, отношение к нему подданных изменилось. Доверие омрачилось страхом и подозрением, насмешка умерла. И сожаления Гарнелис не испытывал. Против его планов выступала лишь горстка людей, но он должен был действовать решительно, показать, что инакомыслие нетерпимо. Когда-нибудь, когда они поймут, его простят и вспомнят хвалой. Он знал – его все еще любят.
В конце концов, набор мастеров двигался очень успешно. Народ Параниоса и многоозерного Митрайна соглашался с охотою, как и светловолосые жители Норейи, земли непроглядных загадочных лесов, и даже скользкие эйсилионцы, чей бог – лис, а богиня – змея. А как легко отдали своих юнцов хитромудрые мечтатели Лазуры Марок, и даже пытались отправить больше, чем он просил!
Сколько было известно царю, охотники Дейрланда и крестьяне Сеферета также шли покорно. От Торит Мира Гарнелис ждал горя, и оттого хитро указал набрать оттуда большую часть командиров – мужчин и женщин, готовых быть суровыми, жесткими, даже жестокими. Как легко соблазняла их власть! Менее всего царь ждал сопротивления от Танмандратора; а все же тамошние жители, обычно столь отважные верные, имели дерзость обратиться к царю с прошениями! Трудно организовать набор в столь обширном царстве. Но они, будь они прокляты, подчинятся! Гарнелис всегда уважал их искреннюю натуру, и не ждал, что она обернется против него. Предатели.
Глядя на вершину холма, Гарнелис представлял себе, как она будет смотреться, когда стройка подойдет к завершению. Иные мысли не тревожили его. Даже мысль о том, чего он ждет, что должно случится скоро и страшно. Трудно было отвлечься на что-то от его стройки.
Узловатая длинная рука Гарнелиса потянула за шнурок колокольца, вызывая поджидающего за дверью слугу.
– Пришли ко мне Лафеома, – приказал царь. – И пусть он принесет чертежи.
Лафеом явился быстро. Двери из золотого дуба, пропуская его укутанную белым плащом фигуру. Архитектор шел быстрым, скользящим шагом, волоча под мышкой сверток пергаментов.
– Ваше величество! – Лафеом поклонился. – Желаете видеть последние уточнения в планах?
– С твоего позволения. Извини, коли прервал твои труды.
– Ни в коей мере, государь. Моя цель – всемерно предчувствовать и исполнять ваши желания.
– Что тебе прекрасно удается. – Гарнелис слабо улыбнулся, и его улыбка, как в зеркале, отразилась на бледном личике архитектора. Слащавое какое лицо, подумал Гарнелис, слишком правильное и мягкое для живого человека; но глаза черные, взгляд острый и хитрый. В последнее время царь чувствовал большее родство душ с архитектором, нежели со своими близкими. – Чертежи расстели на столе.
Лафеом послушно развернул на мраморной столешнице листы, прижимая книгами непослушные уголки. Архитектор всюду появлялся в тонких черных перчатках, объясняя, что у него раздражение кожи от чернил; на самом деле руки его выглядели изуродованными, но вежливость не позволяла царю спросить. Чертежи изображали сечения каменных блоков, котлованов, фундамента, системы подъемников, но внимание царя приковывал один – чертеж самой башни.
– Высота, – промолвил он. – Как ты намереваешься достигнуть подобной высоты?
– Это оказалось непросто, государь…
Гарнелис гневно глянул на строителя.
– Эту сложность необходимо разрешить!
Лафеом отвел глаза и склонил голову.
– Я хотел сказать, государь, – умиротворяюще проговорил он, – что, хотя это оказалось непросто, мы преодолели все технические сложности. Добыча камня идет отменно; противодействия подземцев почти не ощущается.
Гарнелис поцокал языком. Подземцы были народом обидчивых карл, полагавших, будто им едино дано божественное право добывать камень. Прежде Гарнелис жадно впитывал все сведения о нечеловеческих народах, теперь само их существование раздражало его. От них мир становился слишком сложным.
– Тогда не поминай их при мне! – прошипел он.
– Простите, государь. Мы почти готовы укладывать фундамент.
– Сколько еще?
– Если быть точным, четыре дня.
– Хорошо… – выдохнул царь. – Хорошо.
– Здесь мы внесли некоторые изменения, как видите…
Пока архитектор объяснял, Гарнелис перевел взгляд с чертежа на холм за окном, словно въяве озирая башню, взмывающую ввысь до самого небесного свода. Башня светлого мрамора – цвета желтого берилла, цвета солнца – изукрашенная опалом, и солнечником, и аметистом. От красоты ее у Гарнелиса перехватило дыхание. Его Гелиодоровая башня.
Это должен быть монумент Богине, пронзающий ее покрывало, подобно уду ее супруга, символизирующий божественное происхождение жизни; но также башня должна была стать даром Гарнелиса Парионе, его жертвой богам, его надгробием. Так, и только так, он сможет быть уверен, что народ Авентурии его не забудет.
Этого царь боялся превыше всего – что за все свое долгое правление он не совершил ничего смелого, решительного, запоминающегося, что имя Гарнелиса умрет вместе с ним. Ему семьдесят семь; отведено ему еще три года или тридцать – все слишком мало!
– Отлично. Тогда с самого начала – напомни мне все этапы стройки…
Голос разъяснявшего все мелочи Лафеома звучал очень тихо – так тихо, что шум из-за дверей едва не заглушал его. Шаги в коридоре, негромкие встревоженные голоса. Кулаки царя стиснулись. Пришел миг, которого он так страшился. Он не хотел впускать пришедших, но раз они здесь – их ноша не окажется отвергнутой.
Гарнелис закрыл глаза, прислушиваясь к голосу архитектора. Рассудок его помрачила какая-то серая пелена, так что сквозь ее сплетения ничто не могло проникнуть, не исказившись, и в этой пелене Гарнелис тонул. Внезапно ему вспомнился тот день – это было прошлым летом – когда он объявил счастливому народу о начале своей стройки; вспомнил радость людей, их смех, исходящие от них любовь и доверие. «Эта башня станет чудом света. Это наш дар тебе, народ Авентурии. Строители этой башни обретут бессмертие».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70