— Нет, останьтесь, мистер Саммерлэнд. Мы вместе отметим помолвку. По-свойски, по-домашнему!
-- Помолвка! Мое благословение будет звучать так: эти двое созданы друг для друга. И это так же верно, как сидит на мне моя шапка!
ГОВОРЯЩИЕ КОЖИ ЗЛОДЕЙСКАЯ РУКА
Было прекрасное июньское утро, которое только изредка можно наблюдать в этом отдаленном уголке индейских территорий на границе Канзаса, Колорадо и Нью-Мексико. Ночью пала сильная роса, и теперь на листьях и стеблях травы сверкали и переливались жемчужные капли, а воздух был наполнен запахами розмарина и степных трав.
Такое утро порождает хорошее настроение, однако я среди всего этого великолепия был мрачен. Причина была проста: мой конь хромал. Он зацепился ногой за корень и оцарапал себе голень. А скакать по прерии на хромом коне не только неприятно, но и небезопасно, так как в этих диких местах от скорости езды зависит не только безопасность, но и жизнь наездника.
Я промышлял с несколькими трапперами неподалеку от Спаниш Пикс, а теперь направлялся к реке Нескутунга-Крик, где у меня была назначена встреча с Биллом Солтер-сом. Мы вместе с ним ловили бобров с месяц назад в Небраске и при прощании договорились, что на Нескутунге сойдемся. Мы хотели проехать через все индейские территории, а после отправиться на запад, в Льяна Эстакада, чтобы познакомиться с этой знаменитой пустыней.
Для такого предприятия прежде всего нужна была хорошая лошадь, а мой вороной хромал. Он верно служил мне, мы пережили вместе не одну опасность, и ж не сменял бы его ни какое другое животное. Я знал, что ему потребуется не больше двух дней отдыха, и все будет в порядке, так что волей-неволей в первом удобном месте мне надо было сделать остановку.
В то время, как мой мустанг потихоньку хромал по прерии, я наблюдал, как редкие до сих пор кустарники становятся все более густыми, а потом постепенно переходят в деревья. Вода должна была находиться поблизости. И правда, вскоре я очутился на берегу реки, которая в том месте была мелкой и неширокой.
Я медленно ехал вдоль берега и искал какой-нибудь знак, оставленный Биллом: как знать, может, он пришел раньше меня.
И я поступил правильно. Из неглубокой речки торчали два больших камня, между которыми был воткнут большой голый сук, единственная маленькая веточка на котором указывала течение.
Это был наш условный знак. Я обнаружил еще четыре таких же на небольшом расстоянии. Солтерс был здесь, а по тому, что ветки были увядшими, а следов его коня не было заметно, я определил, что он здесь проезжал днем раньше.
Через какое-то время река делала излучину на север. Следующая веточка подсказала мне, что Билл свернул в прерию, желая срезать закругление. Я последовал в этом направлении.
Передо мной возвышался одинокий холм, невысокий, но обширный в основании. Через полчаса я подъехал к нему. Вершина холма была голой, а склоны поросли редким кустарником. Но когда я объехал вокруг холма, на его восточной стороне появилась платановая роща, где самое могучее дерево наверняка могло иметь возраст в тысячу лет. Меня удивило также и то, что земля здесь повсюду быта разрыта. Я увидел яму в несколько метров глубиной, очевидно, вырытую киркой и лопатой. В этой пустынной местности живут люди? И для чего эти ямы?
Я двинулся дальше, но скоро снова остановился, так как заметил следы в траве. Я слез с коня, чтобы лучше их рассмотреть, и определил, что следы принадлежат женщине или подростку, обутому в индейские мокасины. Обе ноги оставляли равноглубокие следы. Кто же это мог быть? Индеец или белый в индейской обуви?
Тем временем я по примятой траве, обломаным веточкам и разбросанным камешкам определил, что местность эта не настолько пустынна, как я предполагал. И поэтому не слишком удивился, когда вышел опять к реке и увидел на ее берегу засаженное табаком и кукурузой поле. За ним стоял низкий дуб, окруженный высоким, но уже достаточно обветшалым частоколом.
Значит, здесь, на Нескутунге-Крик, есть ферма. Кто бы мог подумать? За изгородью старая худая лошадь терлась мордой о пустой желоб, чуть дальше поправлял разрушенный частокол какой-то юноша. Ему на вид было не больше шестнадцати лет, несмотря на то, что он был рослый и стройный.
Когда он меня увидел, то вроде бы испугался. Во всяком случае, оставался неподвижным, пока я к нему не подошел.
— Гуд монин! Доброе утро! — поздоровался я.— Могу я знать, как зовут хозяина этого дома?
Он почесал густые светлые волосы, внимательно на меня посмотрел большими синими глазами и сказал:
— Его зовут Роллинс, сэр.
— Вы его сын?
— Да, только не родной.
— А отец дома?
— Поглядите туда. Он как раз идет.
Он показал на узкую и низкую дверь. Из нее как раз выходил высокий, исхудавший мужчина со впалой грудью, редкими усами и бородой, через которые просвечивала пергаментная кожа. Когда он меня увидел, лицо его посуровело. Мужчина держал в руке старое ружье и кирку, он не оставил их даже тогда, когда подошел ко мне. Вперил в меня неприязненный взгляд и спросил хрипло:
— Чего вам здесь надо?
— Во-первых, я хочу спросить вас, мистер Роллинс, не появлялся ли у вас здесь вчера или позавчера один человек по имени Солтерс и не оставлял ли он какое известие для меня?
Сын его быстро ответил:
— Это было вчера утром, сэр. Этот Солтерс был...
Он не договорил. Отец ударил его прикладом в бок, так, что тот ойкнул и отлетел к частоколу.
— Будешь молчать! — заорал он на сына.— Мы не будем выплясывать перед каждым бродягой! — Потом обернулся ко мне.— Убирайтесь отсюда! Мы живем здесь не ради вас и вашего Солтерса.
Я слез с лошади, привязал ее к ограде и сказал приветливо:
— В данном случае вы должны будете сделать исключение, мистер Роллинс. Моя лошадь хромает, и я останусь у вас, пока она не вылечится.
Он отступил на шаг, смерил меня с головы до ног яростным взглядом и заорал:
— Вы с ума сошли? Мой дом не трактир, а каждому, кто захочет здесь расположиться, я вгоню пригоршню дроби в бок. И этот проклятый индеец снова здесь! Ну, погоди, мальчишка, я тебя проучу!
Я проследил за его взглядом: из близлежащих зарослей в это время вышел молодой индеец. Роллинс отбросил кирку, вскинул ружье и нажал на спусковой крючок. Я отбил ствол ружья в сторону. Прозвучал выстрел, но заряд прошел мимо.
— Ах ты пес! Ты за это заплатишь! — взорвался янки.
Он поднял ружье и замахнулся на меня прикладом. Я
ударил его кулаком под поднятую руку и отшвырнул на частокол с такой силой, что частокол прогнулся. Ружье выпало из его рук, а я подхватил. Тогда он бросился на меня с ножом в руке.
— Ты на меня! На моей собственной земле! — затрясся он.
Я выхватил револьвер, направил на него и сказал:
— Живо спрячьте нож! Пуля движется быстрее клинка!
Его поднятая рука опустилась, но глаза на меня не глядели, он смотрел на другой конец сруба. Во время нашего спора там незаметно появился всадник, который сейчас закричал мне, смеясь:
— Действуешь вовсю, парень? Правильно! Покажи-ка ему, он заслужил это. Но пулей на него не надо воздействовать, он не стоит пороха.
После этого Билл Солтерс подошел ко мне, пожал руку и продолжал:
— Вэлкам, сэр! Добро пожаловать! Из-за этого придурка мы могли и не встретиться. Он встретил тебя точно так же, как меня вчера. Я пару раз съездил ему по сопатке, а он отблагодарил меня пулей. Она оказалась более вежливой, чем он, и обошла меня стороной. Он не разрешил, чтобы я тебя здесь подождал. Я сказал его сыну, что сегодня приду посмотреть, не в лучшем ли он настроении. Знаешь что, давай-ка его проучим, чтобы знал наперед, как вести себя с людьми вроде нас.
Роллинс бросил кирку и большими прыжками убегал прочь. Мы удивленно наблюдали за ним. Такое трусливое бегство не вязалось с предыдущей грубостью. Но прежде чем мы смогли обменяться репликами, из двери вышла женщина, которая раньше за нею испуганно спряталась. Она облегченно вздохнула:
— Слава Богу. Я уж решила, что прольется кровь. Он пьян. Всю ночь бредил, а потом выпил последнюю бутылку виски.
— Вы его жена?
— Да, но я ничего не могу с ним поделать.
— Охотно верим. У вашего мужа в голове, видать, не в порядке.
— К сожалению. Он вбил себе, что здесь поблизости зарыт клад. Хочет его найти, поэтому не терпит здесь никакого постороннего. Этот молодой индеец уже четыре дня здесь. Он не может идти дальше, потому что вывихнул ногу. Хотел остаться у нас до тех пор, пока не сможет идти. Но Роллинс его прогнал. Бедняга вынужден ночевать под открытым небом.
Молодой индеец к нам присоединился. Ему было около восемнадцати лет. Одет он был в оленьи кожи с бахромой на швах. Бахрома не была украшена человеческими волосами: это означало, что он еще не убил ни одного врага. Голова юноши была непокрытой. Вооружение его состояло из ножа и лука со стрелами. Очевидно, он еще не имел права носить ружье. Его шею охватывала бронзовая цепь, с которой свешивалась трубка мира, но без чубука. Это было знаком того, что индеец отправился к священным каменоломням, где они обычно берут глину для этих трубок. Во время такого путешествия никто не может его тронуть, даже наоборот, его самый заклятый враг обязан не только пропустить путешественника, но и помочь ему в случае необходимости.
Открытые, четкие черты лица юноши мне понравились. Во всем облике он имел скорее что-то кавказское. Бархатные глаза глядели на меня с выражением благодарности. Он подал мне руку и сказал:
— Ты вступился за Ишарши-тугу. Я твой друг.
Ишарши-туга на языке апачей значит Маленький Олень.
Я спросил его удивленно:
— Так ты апач?
— Ишарши-туга — сын великого воина из племени мескалеро, которые считаются самыми мужественными из всех апачей.
— Это мои друзья, а их знаменитый вождь Инчу-чуна мой браг.
Он быстро окинул меня взглядом. Потом спросил:
— Инчу-чуна — великий герой. Как тебя зовут?
— Ято-инта.
Он отступил на несколько шагов, опустил глаза и сказал:
— Сыновья апачей знают тебя. Но я еще не воин и не имею права говорить с тобой.
В этом проявлялась покорность индейца, который откровенно признается другому человеку, какое место он занимает, не склоняя при этом голову ни на вершок.
— Ты имеешь право говорить со мной, потому что из тебя получится славный воин. Тебя скоро уже не будут звать Ишарши-туга, Маленький Олень, а Пенулте, Большой Олень. У тебя болит нога?
— Да.
— Почему у тебя нет коня?
— Я иду за священной глиной для трубки.
— Пошли с нами в дом.
— Вы воины, а я еще не взрослый. Позвольте мне остаться со своим молодым белым братом.
Он подошел к синеглазому пареньку, который стоял молчаливо и грустно чуть поодаль, держа руку на том месте, куда ударил его приклад ружья. Они невольно обменялись взглядами, и я понял, что эти двое встречаются не в первый раз. Маленький Олень пришел не случайно, он скрывал какую-то тайну, и кто знает, насколько эта тайна небезопасна для обитателей сруба.
Юноши остались снаружи, а мы с Биллом вошли вслед за женщиной в дом, или, точнее говоря, в лачугу. Она состояла из одного-единственного помещения. В крыше зияли дыры, а закладки между бревнами в стене вывалились. Из всех трещин и щелей глядела черная нищета. Даже котелка не было над очагом. В углу лежало несколько кукурузных початков, очевидно, это был весь запас съестного, который мне удалось увидеть. Женщина была одета в платье из грубого порыжевшего полотна, ноги ее были босы. Единственной роскошью на ней была чистота. Сын ее гоже был одет бедно, но все прорехи были аккуратно заштопаны.
Я поглядел на кровать, застланную соломой, на бледное, исхудавшее лицо женщины и невольно спросил:
— Очевидно, вам нечего есть, мэм?
Она мгновенно покраснела, на глазах ее выступили
слезы.
— Я бы ни на что не жаловалась, если бы Джозеф досыта ел. Муж оставил поле незасеянным, а поскольку мы зависим только от охоты, и Роллинс уже несколько раз возвращался пустым, так как думает только о своем кладе, то... Я бросился к своему коню за запасами сушеного мяса, добряк Билл сделал то же самое.
— Однако он разгильдяй, этот ваш парень! — объявил он.— Мне вообще-то не хотелось бы вмешиваться в вашу жизнь, мэм, но мне кажется, что я его уже где-то видел. Он поразительно похож на одного негодяя, которого я знал под его индейским именем. Не знаю, что оно означало. Что-то такое вроде Индано или Инданчо.
— Инта-нчо! — прозвучало от двери.
Там стоял молодой индеец. Глаза его горели пламенем. Когда же я на него внимательно посмотрел, он попятился и вышел.
— На языке апачей это означает Злой Глаз,— объяснил я.
— Злой Глаз! — сказала жена.— Это слово мой муж часто повторяет, когда говорит во сне или когда пьяный разговаривает со своими видениями в углу. Иногда он не появляется больше недели. А после приносит с собой оттуда, из Форт-Доджа, виски. Кто за него платит, не знаю. Потом он напивается и начинает болтать о крови, об убийстве, о кладе, который был закопан после этого убийства. Иногда мы не решаемся сутками входить в дом, боимся, как бы он нас не убил.
— Мне вас от всего сердца жаль. Но это было неудачное решение — отправиться с таким человеком с такую глушь.
— С ним я бы никогда не отправилась. Я приехала в Америку со своим первым мужем и его братом. Мы купили землю, но агенты нас обманули. Приехав на Запад, мы узнали, что наши участки уже несколько лет подряд обрабатывают на законных основаниях другие люди. Когда были истрачены все деньги, нам не оставалось ничего другого, как кормиться охотой. Мы двигались все дальше на Запад. Муж хотел ехать до самой Калифорнии, потому как прослышал, что там золота на всех хватит. Мы дошли досюда, дальше я не могла идти, потому что заболела и устала. Ночевали под открытым небом. Потом, к счастью, нашли этот сруб. Он был пустым. Кому он принадлежал, не знаю. Мой муж не находил себе места. Он все время думал о Калифорнии. Я с ним идти не могла, а брат не хотел. Он все тосковал по родине. Наконец я отпустила мужа попытать счастья, оставшись здесь с деверем. Муж уже не вернулся. Через полгода после его ухода у меня родился Джозеф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30