Гнев и чувство гадливого презрения охватили его. И сразу же он почувствовал, как к нему возвращается уверенность в своей правоте. На живом примере он убедился в мерзости предательства. И был рад, что проявил твердость в беседе с Диофантом, жалел только, что мало наговорил ему дерзостей.
Князья встретились глазами. Гориопиф вздрогнул. Он тоже узнал Фарзоя, но не сразу сообразил, почему он здесь. Возможно, первой мыслью его было, что Фарзой перебежчик. Это смутило его. Но тут же он разглядел, что его враг пленен и идет под стражей. Злая радость, ликование отразились на его багровом лице. Он остановился между телегами понтийского лагеря и густо захохотал.
– А, попался, эллинский воспитанник! Заступник бродяг и нищих! Вшивый воевода, бесхвостый ястреб!.. Куда ты ведешь его, воин? Отдай его мне, я разделаюсь с ним за старое!
– Я не воин, – обиделся Дорилай. – Я сотник царского войска и выполняю приказ стратега. Уйди с дороги, скиф, я обязан доставить раба куда надо!
– Раба?.. Это мне по душе!.. Хо-хо-хо! Довоевался!.. Хо-хо!.. Раб! Так получи же от меня подарок, раб.
Гориопиф размахнулся и хлестнул Фарзоя плетью.
Пленный князь вскипел и, несмотря на слабость в теле и шум в голове, бросился на обидчика с кулаками. Изловчившись, он ударил предателя в челюсть. Тот, как сноп, рухнул на снег. Фарзой с криком «изменник!» начал бить его ногами. Подбежали воины, оттащили его. Дружный хохот послышался со всех сторон. Понтийские гоплиты видели драку и остались довольны решительностью раба.
– Хороший удар, – заключил воин с худым изрубленным лицом, – я вижу, что у тебя сердце не рыбье!
– И рука крепкая! – добавил другой, помоложе.
Понтийцы их окружили.
– Слушай, раб, – советовали они, – ты обратись к Диофанту и попроси его сделать тебя воином. Ты подошел бы в сотню к Олкабанту. У него после боя осталось не более пятидесяти человек. Олкабант тоже был рабом, а сейчас за силу, смелость и верность стратег назначил его сотником.
– Правильно, правильно!.. Он здорово влепил этому скифскому пьянице!
– Поведем его сами к Диофанту!.. В войске нужны хорошие бойцы!
– Нет! – резко ответил им Дорилай. – Именем архистратега!..
Он поднял руку. Все замолчали и расступились.
Сотник быстро увел раба прочь и скоро исчез между возами. Воины стали расходиться, смеясь и обсуждая происшедшее.
Гориопиф пришел в сознание, поднялся с кряхтением, плюнул кровью и разразился ругательствами, угрожая Фарзою смертью.
Понтийцы ответили хохотом. Никто из них не подошел к нему и не помог выбраться из сугроба, в котором князь увяз по самый пояс.


Глава вторая.
Горе победителей

1

Орик понимал, что произошло несчастье, измерить всю глубину которого на первых порах было невозможно. Случилось то, о чем любой гражданин Херсонеса боялся даже подумать. Богиня города похищена, увезена свирепым скифским всадником на глазах у войска! А они, стратеги Орик и Никерат, допустили катастрофу, неслыханную в истории Херсонеса.
Что такое город, покинутый своими богами?.. Не более как разлагающийся труп…
Орик чувствовал себя хуже, чем в дни пленения у тавров. Там он мог рассчитывать на выкуп или обмен, здесь – только на суровое наказание, может быть даже на позорное изгнание из полиса, а то и на смертную казнь.
Правда, он не был полновластным стратегом, делил свою власть пополам с Никератом. Но ведь именно ему наказывали на площади города беречь Деву пуще глаза!
А он не сберег ее.
По возвращении в Керкинитиду Орик ходил в каком-то чаду, сам не свой. На его побледневшем лице застыло выражение мучительной печали. Оставшись наедине с Никератом в полуразрушенном доме, он бессильно упал на кошму около очага и схватился за голову.
– Слушай, Никерат, – застонал он, – лучше было бы нам умереть в сражении от удара скифской секиры, чем смотреть теперь в глаза людям! Что мы ответим совету и народу на городской площади?
В припадке малодушия Орик начал рвать на себе волосы и причитать:
– О Никерат, возьми меч и отруби мне голову! Я не переживу позора и несчастья, меня постигших! Убей меня, уменьши мои страдания!..
Никерат слушал сетования своего собрата по оружию, стоя на широко расставленных ногах, и мрачно смотрел в огонь, на котором кипел котелок с просяной кашей, заправленной салом.
– Подожди, Орик, так убиваться, – ответил он своим хриплым низким голосом, – умереть никогда не поздно. Давай разберемся. Ты еще не говорил с Матой?
– Что говорить с ней? Ведь ксоана-то не вернешь!
– А вот прикажи позвать ее. Спросим ее – почему она дала так легко отнять у нее богиню?
– Ксоан держала Гедия. Но и она, голубка, попала в руки варваров. Говорят, она вступила в борьбу с варварами, но где же слабой девушке справиться со скифским мужиком, да еще сидящим на коне!
– Но где же была Мата, эта разъевшаяся корова? Эта непотребная гетера!.. Она, вместо того чтобы повиснуть на узде вражеского коня, вместо того чтобы зубами и ногтями отстаивать богиню, кинулась прочь и, завалившись в яму, визжала, как собака, попавшая под колесо!.. Я уверен, что несчастье произошло не случайно, мы наказаны за делишки этой подлой бабы!.. Она не жила в девственности, как подобает жрице Девы, но путалась с иеродулом, этим усатым пройдохой Костобоком!.. Или я не прав?.. Ответь мне, Орик!
Орик перестал рвать волосы, поднял свое помятое лицо. В его глазах блеснула надежда.
– Ты говоришь справедливые слова, о Никерат!.. Но, обвиняя Мату, мы сами будем обвиняемы ею.
– В чем же это?
– А в том, что мы оставили ее и слабых девушек без достаточной охраны среди дикого поля. И она будет права, о Никерат. Деву нужно было поставить в центре всей фаланги, а я не сделал этого!
И Орик опять стал громко стонать и охать.
– Слабые девушки?.. Опомнись, Орик! Гедия и Лаудика сильны и резвы, как молодые кобылы. Они вдвоем вполне могли бы стащить всадника с коня. Нет, Орик, не будь глуп, жриц нужно обвинить, если ты не хочешь, чтобы вся вина пала на нас с тобой. А этот старый шептун и лис Скимн со своим многоумным дружком Бионом! Где они были с десятью гоплитами, когда один вшивый степняк налетел на них и похитил састер?
– Они сражались. На них напал князь Фарзой с богатырями. Ты же сам видел, как варвары дрались против нас до последнего вздоха. Один старик с секирой чего стоит! Не старик, а сторукий Бриарей!
– Да. Но почему Скимн и Бион не пали, защищая богиню? Они не только живы, но не получили даже ссадин. Ты вот убиваешься и охаешь, а эти два молодчика сидят себе у огня и преспокойно жарят мясо.
Орик приподнялся, взор его оживился.
– Да, да! Ты прав! Скимн и Бион – телохранители богини! Их долг – охранять богиню, защищать ее до последнего вздоха!.. Они этого не сделали, даже не подали нам сигнала об опасности. А теперь из-за них пострадаем и мы. Меня будут судить гелиасты, и, возможно, эти же люди придут на площадь и подадут судьям горсть черных камней, желая увеличить мне наказание. Я начинаю убеждаться, что они постараются всю вину свалить на меня!
Как утопающий хватается за соломинку, так Орик ухватился за мысль обвинить во всем Скимна и Биона. Пусть пострадает хитрый архитектор, сын которого затмил своими способностями и красивой внешностью Ираниха, занял почетную должность телохранителя при храме, пользуется расположением жриц и даже поглядывает на Гедию, драгоценный камень Херсонеса!
Несмотря на отчаяние, охватившее стратега, он уже видел мысленно, как рушится успех Гекатея и Ираних выдвигается на одно из первых мест в полисе. Мудр этот Никерат, он не теряет головы и знает, как нужно вести себя в горе.
Орик чувствовал, что уверенность возвращается к нему, и торопливо продолжал говорить, развивая спасительную мысль о несомненной виновности Скимна и Биона.
– Наконец-то ты заговорил, как подобает мужу и воину! – удовлетворенно отозвался Никерат.
Вызвали Мату. Она вошла не спеша, кутаясь в меховую накидку. Ни тени смущения или переживаемого беспокойства не отражалось на ее лице.
– Я слушаю вас, почтенные стратеги!
– Ага, – вскричал Орик, – ты пришла, это хорошо! Мы хотим спросить тебя: как ты защищала священный ксоан, когда варвар вырывал его из твоих рук?
Мата подняла насурмленные брови, выражая удивление. Какое-то странное выражение мелькнуло в ее глазах, по лицу прошла легкая тень, напоминающая скрытую улыбку.
– Чего ты кричишь, Орик? Уж не хочешь ли ты спросить меня, почему я не сражалась с копьем в руках в первых рядах твоей фаланги? Разве я, женщина, могла защитить ксоан, когда на нас набросилась целая сотня скифов? Драться с врагами – ваше дело, вы – мужчины, воины!
Мата говорила так спокойно, усмехалась так презрительно, что Орик опешил и растерянно посмотрел на Никерата. Медведеподобный стратег не стал тратиться на пустые слова, подошел к жрице, схватил ее за волосы своими сильными руками и ударом сапога сбил с ног.
Ошеломленная женщина с криком упала на глиняный пол, но стратег удержал на весу ее голову, крепко намотав на ладонь темные косы.
– Ах, помогите! – взвизгнула она в ужасе.
Никерат встряхнул ее и пробасил:
– Молчи, если хочешь жить! Никакие крики тебе не помогут!
Освободив правую руку, он с размаху ударил ее по щеке.
Ужас, боль, возмущение исказили черты лица жрицы. С неожиданной силой и энергией она вскочила на ноги и толкнула стратега в грудь.
– Отпусти меня! – закричала она вне себя от бешенства. – Ты перед площадью ответишь не только за потерю састера, но и за насилие над его жрицей! Знаешь ли ты, грязный осел, пьяница, что я избрана народом и не тебе поднимать на меня руку? Я скажу только одно слово Агеле – и тебя бросят к Морду в подземелье!.. Гнилая утроба, свиной помет!..
Мата обдала Никерата целым потоком неприличных ругательств. Походила при этом на рассерженную кошку. Прекратила свои крики и проклятия лишь после вторичной встряски и двух увесистых тумаков.
– Подлая, развратная баба! – басил Никерат, награждая ее ударами. – Ты, видно, не хочешь, чтобы весь народ узнал про твои шашни с Костобоком! Если мне придется предстать перед советом и народом, то я на всю площадь скажу, что ты осквернила храм развратом!.. Более того, ты помогла рабу-любовнику бежать к Палаку!..
Слова Никерата прозвучали как обвинение в страшном преступлении, почти равном измене полису.
– Ложь! Ложь! – взвизгнула в исступлении Мата.
– А твои заигрывания с Бабоном тоже ложь? Ха-ха-ха! Змеиные твои глаза! Ты хочешь, я расскажу всему народу, как в дни осады и голода ты кормила Бабона из храмовых запасов и воровала храмовое вино, а хабеец напивался у тебя пьяным?.. Хорошо, я расскажу обо всем этом, стоит лишь нам вернуться в Херсонес!
– Это неправда, – уже тише и менее уверенно возразила жрица усталым голосом.
Слезы градом катились из ее глаз.
– Это правда! И если она станет известной народу, тебе не миновать рабского ошейника!
Мата вздрогнула. Рабство пугало ее не меньше, чем смерть.
– Ты выдумал все это, желая сильнее оскорбить меня, но ты знаешь, что это ложь, и никто не поверит в нее!..
– Нет, я не выдумал этого!.. И я докажу это перед законом!
– Докажи!
– Покажи, куда ты спрятала рубиновый перстень!
– Но при чем здесь перстень?.. Он у меня дома.
– Не дома, а на руке у Бабона! Я и Орик свидетели того, как ты дарила своему любовнику храмовую драгоценность!
– Это не храмовая драгоценность! Перстень я купила у Скимна!..
– А мы знаем, что Скимн посвятил этот перстень Деве в день окончании эфебии Гекатеем! И мы заставим его подтвердить это!..
– Он не может подтвердить этого!.. Он нуждался в деньгах и продал мне свою семейную драгоценность!..
– Чем ты докажешь это?
Жрица смутилась на мгновение и тут же нашлась:
– У меня дома есть расписка в получении им двухсот серебряных монет. Она хранится у моей рабыни Клео.
– Что ты врешь, Мата!.. Не надейся, что тебе удастся так легко оправдаться. Я сейчас же приму меры, чтобы демиурги расследовали это дело с распиской до твоего приезда в Херсонес!
Мата заметалась, как пойманная лисица. Но безжалостный Никерат дернул ее за волосы и опять поставил на колени. Женщина дрожала, лицо ее исказилось.
– Чего вы хотите от меня?.. А, понимаю! Вы боитесь ответственности! Это ясно. И хотите, чтобы я была на вашей стороне, когда народ будет судить вас! Как это я сразу не догадалась! Мне не пришлось бы выслушивать оскорблений и терпеть насилие!..
– Ты догадлива, Мата, но не думай, что тебе будет легко играть роль пострадавшей и свидетельницы. Что бы ни случилось со мною и Ориком, мы тебя не забудем! Ты ответишь за потерю ксоана, а попутно и за все свои большие и малые грехи – за разврат и расхищение храмового добра!.. Тебя или продадут в рабство, или забьют камнями! Ручаюсь тебе в этом своими сединами!..
– Отпусти меня, Никерат! – глухим, изменившимся голосом взмолилась жрица. – Дай мне встать на ноги, тогда я отвечу тебе…
Освободившись из железных лап старого воеводы, она ответила:
– Ты, Никерат, медведь! Тебе нужно быть на месте Морда в пыточном подземелье!.. Но я готова простить твою грубость. Тобою и Ориком руководит страх за свои шкуры. Все, что ты хочешь поставить мне в вину, ложь, и я тебя не боюсь! Но я не хочу скандала, мне неприятно, если бы даже тень тех грязных сплетен, о которых ты говоришь, легла на священный храм Девы и ее жриц!.. И я обещаю тебе, Никерат, и тебе, Орик, что вы не понесете наказания за утерю састера!..
– Как так?.. Да народ никогда не простит этого! Потеря састера – смерть города!
Мата опустила глаза, ее тонкие губы дрогнули.
– Если я говорю, то это не пустые слова… Не так, как ты, пустослов! И если я не права, вы можете меня обвинять в чем вам угодно. Но, – Мата сдвинула брови, – вы оба должны поклясться, что проглотите ту скверну, что сейчас изрыгнул на меня ты, Никерат, и никогда не раскроете рта для ее произнесения! Иначе горе вам! Вы еще не знаете, на что способна женщина, если она решила мстить!..
– Хорошо, хорошо, – проворчал Никерат, – я готов дать клятву, только не думай, хитрая баба, что меня можно обмануть! Мы тоже примем свои меры!
Клятва была принесена круговая, на крови, по-скифски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98