У огромного очага на медвежьих шкурах сидела царица, окруженная девушками. Девушки вышивали красными и желтыми нитками на белых замшевых шкурках. Ирана колола орехи и подавала царице ядра прямо в рот. Опия с рассеянным видом жевала ореховую мякоть и смотрела в огонь. Ирана рассказывала сказку, которая больше развлекала девушек, чем царицу.
Палак осторожно раздвинул полы занавеса и приблизил ухо, чтобы лучше слышать. На его лице отразилось любопытство, брови поднялись, губы по-мальчишески выпятились вперед. Сейчас он показался Фарзою таким же, как много лет назад, когда все они были юны и беззаботны. Царь с жадностью вслушивался в слова сказки, произносимые Ираной так отчетливо, что князья, стоя позади царя, хорошо слышали их.
– Это случилось на далеких южных островах, – говорила Ирана низким грудным голосом, – среди синего моря, где есть обычай бить рыбу копьем, когда она идет огромными стадами метать икру в реки, впадающие в море. Мой дед был мореплавателем и один раз в году посещал эти острова. Тамошние вожди и старые люди знали его и уважали. Он привозил им наконечники копий и яркие ткани, а взамен получал жемчуг, орехи величиной с голову ребенка и перья невиданных птиц… Дед любил бывать с рыбаками того островного племени на охоте и рыбной ловле. Так случилось и в тот раз, о котором я хочу рассказать…
Палак осторожно перевел дыхание и еще более внимательно прислушался.
– Они вышли в устье реки на длинных лодках, сшитых из коры огромных деревьев, и начали бить рыбу копьями, как я уже говорила. Мой дед и старшина острова Ломо находились в одном челноке. Вдруг дед увидел сквозь водную рябь огромную рыбу и замахнулся, намереваясь поразить ее копьем. Но Ломо поспешно удержал его руку и сотворил заклинание. «Не надо, не надо», – испуганно прошептал он. «Почему? – удивился дед. – Ведь рыбина-то какая большая! Жаль отпустить!» – «Не жалей!.. Скажи, ты хорошо видел ее середину?» – «Нет, зато я разглядел ее голову и хвост».
Ломо вторично прошептал заклинание и потер лоб амулетом, что висел у него на шее. «Потом, – еще тише прошептал он, – вечером, я расскажу тебе все. Эта рыба – вовсе не рыба, а сам Вурругура». Так они называют дедушку водяного, того самого, которого эллины кличут Посейдоном, а у скифов он носит имя Фагимасад…
Палак повернул голову и в восхищении прошептал:
– Она умеет интересно рассказывать, эта рабыня! Откуда она родом? Как ее звать?
– Это Ирана, – ответил Раданфир, потом неуверенно добавил: – Она родилась и выросла где-то за Гирканским морем, кажется в Сузиане.
– Это южнее Мидии, – пояснил шепотом Фарзой, – там, где реки Тигр и Эль-Фрато впадают в южное море…
– Ты что же, был там? – изумился Раданфир.
– Нет, я читал о тех краях в книгах Тимосфена и Тимагета!
– Тсс… друзья, помолчите, я хочу дослушать рассказ.
Ирана продолжала:
– Вечером у костра, после сытного ужина, рыбаки разлеглись на плащах и положили во рты жевательный корень. Все приготовились слушать рассказ старшины.
«Так вот, – начал Ломо, – Вурругура хитер и злобен, он опутывает своей бородой ноги пловцов, он заставляет людей крючиться в холодной воде, и много других уловок знает Вурругура, что значит – Топилец! Он умеет прикидываться рыбой, только узнать его легко: такая рыба имеет голову и хвост, но не имеет тела!»
«Чем же связаны голова и хвост?»
«А я откуда знаю! Но это так, ты сам видел! Так вот, однажды, давным-давно, человек нашего племени по имени Ало со своей женой били копьями рыбу, так же как мы сегодня. Они стояли на камнях рядом. Муж выкидывал рыбу копьем из воды, а жена складывала ее в корзину. Вдруг Ало говорит: «Вон плывет огромная рыба, только середину ее я не могу разглядеть». Жена человека, как все женщины, была немножко колдунья. Она поспешно удержала его руку и сказала в страхе: «Не тронь эту рыбу!» Но муж только засмеялся в ответ, не понимая, почему он должен отпустить такую крупную добычу. Оттолкнув жену, неразумный человек ударил странную рыбу копьем. Ай, какой неразумный был этот человек!»
«Ай, ай!» – повторили рыбаки, качая головами.
Рыба ушла вглубь и унесла с собою копье.
Вечером, в такое время, как сейчас, жена и муж поужинали и стали собирать сухую траву для ложа. Жена сказала: «Ты не послушал меня и ударил рыбу копьем. Ты сделал очень худо! Вурругура не прощает тем, кто бросает в него копьем!» – «Что же мне делать?» – спросил муж в страхе, ибо он, как и все мужчины, был храбр только днем.
Жена приказала ему принести обрубок дерева, что Ало и исполнил. Он с удивлением смотрел, как она положила чурбан на ложе из сухих листьев, а потом сняла с мужа плащ и окутала им дерево так, что оно стало походить на спящего человека. Сама легла рядом. «А ты, – сказала она мужу, – залезай на дерево и не спи. Привяжи себя к стволу, чтобы не упасть».
Человек вскарабкался на дерево и привязал себя к стволу и ветвям.
Ночью, когда кричит сова и духи ночи ходят всюду, стремясь сделать людям зло, взошла луна. И вышел из темной реки Вурругура. Он был страшен, волосат и с рогами. Его глаза горели, как две луны, а зубы белели, подобно обглоданным ребрам быка. Ало так испугался, что потерял силу в руках и ногах. Он упал бы на землю, но веревки держали его.
Вурругура шел к тому месту, где спала жена опрометчивого рыбака. В лапах он нес то самое копье, которым Ало колол рыбу и которое так неосторожно метнул в него. Водяной подошел к спящим и, приняв чурбан за человека, ударил его копьем с такой страшной силой, что наконечник прошел дерево насквозь и углубился на два локтя в землю. После этого водяной с довольным урчанием ушел обратно в реку.
Утром жена сняла мужа с дерева окоченевшего, потерявшего сознание. Он остался жив, но навсегда потерял способность говорить и охотиться.
«С тех пор, – закончил Ломо свой рассказ, – наше племя боится раздражать Вурругуру-Топильца!.. Так ли я говорю, воины?»
«Истинно так!» – подтвердили присутствующие в один голос.
Эту сказку, а вернее быль, – заключила Ирана, – мне рассказал сам дед, и в ней все верно. Есть много духов вокруг нас, добрых и злых, но если знать, чего они не любят и никогда не раздражать их, они не принесут зла.
Ветер дохнул в амбразуру окна, огонь пыхнул в очаге, на миг осветив все углы горницы, где сидела царица. Девушки испуганно зашептали и стали жаться одна к другой.
– Интересный рассказ, – отозвалась Опия, вздыхая. – В нем говорится, что нельзя идти против тайных сил, против духов, которые сильнее нас, людей, сильнее царей и их ратей…
Раданфир забеспокоился, предчувствуя, что царица скажет неладное.
– Пойдем, государь, – зашептал он, – рассказ Ираны окончен. Пусть царица отдыхает со своими девушками.
Палак сделал отрицательный жест, продолжая прислушиваться к словам Опии. Та продолжала:
– Вот я верю, что только херсонесская Дева может прогнать мою печаль и наградить ребенком. Палак обещал мне, что я скоро смогу поклониться Деве, но боги к нему самому оказались неблагосклонны. Херсонес опять устоял, как и в прошлом году, опять прибыли чужеземные войска из-за моря, и все, что было тогда, хочет вновь повториться. Может, и нам, по примеру прошлого года, придется бежать в степь и жить там в холодной юрте и питаться кислым молоком.
– Что ты, госпожа! – порывисто ответила Ирана. – Наш царь победит!
– Нет, – Опия печально покачала головою, – я верю Никии, она лучше умеет проникать в тайну будущего, чем Тойлак с его жрецами. Видно, в самом деле счастье Палака на востоке, только он, подобно человеку Ало из твоей сказки, не захотел послушать тех, кто знает это, и пошел наперекор судьбе… А судьба – тот же Вурругура. О горе!.. Она не любит, когда ей перечат!..
Суеверная и впечатлительная Опия не могла скрыть мрачных предчувствий. Мысль о поклонении херсонесскому кумиру захватила ее целиком. Теперь ей казалось, что она не будет счастлива до тех пор, пока не выполнит указаний битии и не преклонит колени в храме Девы.
Царь сблизил руками полы занавеса и бесшумно пошел прочь, сопровождаемый друзьями.
Верные князья сидели на кошмах и при свете каганцов тянули из бронзовых чаш самодельную брагу. Запасы греческих вин кончились. Ячменная брага и кумыс вновь стали подаваться за царским столом, как и в далекие времена Атея.
Увидев царя, князья лениво поднялись на ноги.
Палак вошел прямой и статный, с горделивым и самоуверенным видом. Только таким он показывался своим воеводам и народу. Никто, кроме ближайших друзей, не должен был знать о печалях и опасениях владыки.
– Что я слышу? – весело воскликнул он. – Будто за стеной кони ржут, зовут нас в набег!
– То не кони, великий царь, – отозвался Ахансак, разглаживая ладонями необъятный живот, – то в брюхе у нас бурчит… А все от браги этой. Вздувает нутро, проклятая!
Царь, а за ним все присутствующие рассмеялись.
– Поезжайте в степь навстречу Диофанту! – гаркнул полным голосом Раданфир. – Там растрясете ваши утробы. Вы, как застоявшиеся жеребцы, отяжелели!
Палак поднял голову и, смотря в темное окно, добавил:
– Что верно, то верно. Надевайте катафракты – да на коней! Собирай, Раданфир, свою боевую драгону и покажи понтийцу, чего стоят сколотские витязи в сомкнутом строю!
Князья оживились и ответили боевым кличем. Царь продолжал:
– А кто хочет пить греческое вино, тот должен хорошо бить греков! Побьем понтийцев, захватим Херсонес и опять будем пить красное вино, которое веселит сердце и не распирает брюхо!.. Пусть слабые женщины дрожат от страха и слушают карканье старых битий. Мы, воины, верим только в звон наших мечей… Мы победим!
– Победим! – отозвались князья.

3

Все новые отряды конных лучников скакали навстречу понтийскому войску. Прыскали залпами стрел в плотные ряды врагов. Скифы умели стрелять с седла на всем скаку, причем били с завидной меткостью. Лучники вели себя дерзко, этому способствовало отсутствие конницы у Диофанта. Кучка воевод и отряд херсонесцев, сидевших на конях, не могли идти в счет.
Наездники заметили, что панцири понтийцев защищают грудь и спину. Ноги остаются незащищенными. Стрелы стали падать ниже, и скоро десятки понтийских солдат вышли из строя, получив ранения в бедра и голени.
Сплоченная масса тяжелых гоплитов, носивших горделивое название «несгибаемых», предназначалась для ударов по столь же плотным рядам противника. Но она ничего не могла предпринять против скифских всадников, что с неутомимостью комаров кружились по степи, то исчезая в туманной дали, то неожиданно появляясь вновь.
Диофант ерзал в скифском седле и ругался, как надсмотрщик в эргастерии. Его выводило из себя то, что сильные и молодые воины уходят из строя, хромая, с отравленными ранами, полученными от стрел врагов. Раненых сажали на телеги.
Если Диофант в своем блестящем панцире походил на Ареса, бога сражений, то его два спутника напоминали Фобоса и Деймоса, духов страха и трепета. Справа ехал, закутавшись в белый плащ, Бритагор, слева – бывалый воин, воевода Мазей, внушавший солдатам уважение своими шрамами. Говорил Мазей с особым свистом, брызгая слюной и шепелявя, чему причиной было отсутствие передних зубов, выбитых когда-то вражеским ударом.
– Против варварских лучников нужна конница, – ворчал Мазей, подергивая седым усом.
Солдаты возбужденно переговаривались:
– Они отравляют стрелы ядом гадюк и кровью трупов. Каждая стрела несет две смерти – одну от силы и меткости удара, другую от яда.
– У них есть яд для стрел, называемый «однодневным», они узнали секрет его получения от знаменитой колдуньи Медеи, дочери Гелиоса. От этого яда человек умирает в течение суток.
– А я слыхал, что у скифов еще хранится страшный яд из крови той гидры, которую когда-то убил Геракл. Геракл был в Скифии.
– Я не боюсь смерти от ран, но от яда умирать не хочу!
– Проклятые варвары воюют, не соблюдая законов войны!
– Разве война имеет законы?..
В сырой мгле степного простора мелькали зловещие тени скачущих всадников, слышались заунывные крики. Стрелы летели справа, спереди, слева, сзади. Знай поворачивайся – и все равно не угадаешь, с какой стороны держать щит.
То мягкий свист, то трепетный шорох, с которыми летели стрелы, навевали тоскливое чувство, утомляли внимание и до крайности замедляли движение вперед. Ратники, вначале такие бодрые, еле плелись, утомленные и озлобленные. Храбрецы, жаждущие рукопашной схватки, робели перед коварными укусами скифских стрел. Диофант заметил смущение и замешательство в рядах своей рати.
– Лучники! – зычно обратился он к легкой пехоте. – Пусть ваши кишки лопнут сейчас же! Чего вы топчетесь, как бараны? Защищайте тяжелую пехоту! Отражайте налеты врага! Собирайте скифские стрелы и пускайте их обратно в скифов!
Легкая пехота зашевелилась. Скифские стрелы стали собирать и передавать луконосцам. Ядовитые летучие змейки стали возвращаться к хозяевам. Легкая пехота образовала отряды по пятьдесят человек, которые стали двигаться в некотором отдалении от тяжеловооруженного ядра войска, образуя круговой заслон. Они встречали нападающих стрельбой из луков, сами прикрываясь щитами.
Пять или шесть всадников лихо подскакали ближе, чем на полет стрелы, сделали головокружительный поворот, удивляя чужеземцев искусством наездничества. В лица понтийцам брызнула грязь из-под некованых копыт степных скакунов. Один из скифов при повороте сразу выпустил две стрелы. Это показалось дивом. Многим вспомнилось предание, что даже Геракл учился стрельбе из лука у скифа Тевтара.
– Стреляйте в них!.. Стреляйте!
Сноп стрел метнулся вслед наездникам. Многие стрелы вонзились в спины скифам и торчали подобно щетине на спине вепря.
Стрелки издали торжествующий крик, но тут же затихли, разинув рты. Пораженные стрелами всадники не свалились на землю, но продолжали крепко и прямо сидеть на спинах скачущих лошадей.
– Великие Санерг и Аштара! – ахнул один из стрелков. – Это колдовство!.. Гляди, он уносит между лопатками мою стрелу! Разве человек может сидеть на лошади, если он пронизан насквозь бронзовым острием?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98