– Выбросим скифов за борт, и Посейдон успокоится!
– В пучину проклятых варваров!
Все закричали разом, но никто не рискнул выйти из рубки, чтобы привести угрозу в действие. Каюта вставала на дыбы, и гераклеоты с воем валились в кучу. Волны с гулким грохотом и ревом катились через палубу. Что-то зловеще трещало под ногами, что-то падало на палубные доски и катилось по ним. Дверь рубки внезапно открылась, целый водопад холодных брызг и еще более холодного ветра окатил греков, охладил их пыл. Дверь кое-как захлопнули. Обезумевшие от ужаса торговцы истошными голосами стали требовать смерти скифов.
– Нет! – старался перекричать всех Орик. – Выбросить за борт скифского князя я не позволю! Я не могу допустить, чтобы мой полис потерял возможность получить за него богатый выкуп! Выкупные суммы священны! Выбрасывая в море скифа, мы выбрасываем и священные деньги! Дева-Покровительница не простила бы этого!
– Зато мы умилостивим Посейдона! Сейчас мы зависим не от Девы, а от него!
– Не один Посейдон нуждается в жертвах! И не от него одного зависит наше спасение! Не забывайте других богов, начиная с самого Зевса! К тому же Посейдон уже получил кое-что!
– Тогда выбросим слуг князя!
– Это другое дело, хотя и они чего-то стоят.
Кибернет презрительно повел бровями.
– Что ж, – сказал он громко, – идите и сбросьте их в море. Но не знаю, пройдете ли вы туда, – палуба покрылась льдом, ветер так силен, что сметет вас самих за борт… А потом – не забудьте взять мечи, головорезы будут защищаться!
Никто не тронулся с места. Каждому стало не по себе при мысли оказаться сначала на палубе, рядом с взбесившейся бездной, а потом столкнуться с глазу на глаз с воинственными варварами.
– Видно, придется вам поискать грешника между собою, – заключил Фаномах.
– Да-да, – подхватил келевст, – кайтесь в грехах своих. Покаяние смягчает гнев богов и смиряет стихии.
Перепуганные купцы заголосили, перебивая один другого:
– Я должен жертву Асклепию за исцеление жены от недуга. Я отдам ему трех петухов по возвращении!
– Я продал в рабство сироту, которую должен был воспитать. Ее отец был моим другом, он погиб, сражаясь с галатами, – мрачно прохрипел Гигиенонт.
– Я обманывал полис! – кричал кто-то дрожащим высоким тенором. – Я собирал базарный налог и половину денег клал в карман! На эти деньги я купил товары, что везу в Херсонес!
– А я снабжал пиратов продовольствием, сбывал награбленное ими и сообщал им об отплытии кораблей с цепным грузом!
– А я укрываю ночных воров!.. Я подкупал не один раз оракула, и тот давал предсказания в мою пользу!.. На моем содержании живут двое доносчиков-сикофантов, я натравляю их на своих конкурентов!..
– Я, – продолжал Гигиенонт, – был жрецом Посейдона и вместо того, чтобы бросать в море амфоры с жертвенными деньгами, наполнял их песком, а деньги брал себе!
Осторожный Автократ отвернулся от всех к стене и, уставившись в угол, прикрыл рот ладонями, чтобы нельзя было со стороны слышать его бормотание.
– Я служу Риму, – каялся он, озираясь, – сообщаю римлянам все, что узнаю о делах Гераклеи и о войсках Митридата… Я нарушил клятву о соблюдении тайны полиса, получив взамен деньги… Но о боги! Я не могу сказать об этом вслух, ибо римлянам я тоже клялся в соблюдении тайны!
Повернувшись лицом ко всем присутствующим, он пронзительно закричал:
– Грешен я!.. Грешнее всех! Я клялся Зевсом еврею трапезиту, что отдам ему долг, но до сих пор медлю возвратить ему пятьдесят александрийских статеров! О, горе мне! Ведь еврей дал мне деньги без расписки, под клятву Зевсу! Грешный я, грешный!
Неожиданно поднялся Мениск. Его лицо было перекошено волнением. Он ударил себя в грудь кулаком.
– Позор мне, я везу в Херсонес дрянное синопское вино, перелитое в старые хиосские амфоры, опечатанные поддельными печатями! И вино… не цельное!..
Орик, сидевший в мрачном молчании, поднял голову и внимательно поглядел на виноторговца. Трудно передать, сколько презрения отразило его лицо при этом. Мениск продолжал с жалобными интонациями:
– Полис велит пить вино разбавленным, а я пью его цельным! Это грех. Но, боги, кто делает иначе?.. Полис жестоко наказывает тех, кто продает вино разбавленным, я же и этого закона не исполняю. Знаю, что это грех, но его делают многие. Почему же именно я должен погибнуть?
В те времена законы полиса были священны, а все публичные постановления совета и народа считались божественными. Нарушения их рассматривались одновременно как преступления и как великий грех. Понятие о морали также укладывалось в эту схему. Можно было делать все, что угодно, лишь бы дела эти не были прямо или косвенно направлены против законов полиса. Прегрешения Мениска по части виноторговли были предосудительны, поскольку совершались в стенах своего города-государства. Обман за пределами полиса, да еще в торговых сделках с варварами, считался не проступком, а ловкостью, достойной одобрения. Почему же каялся Мениск, везя в Тавриду дрянное вино под видом хиосского?.. Ответ на этот вопрос можно найти опять-таки в родственных отношениях метрополии с колонией, Гераклеи с Херсонесом, законы которых строго воспрещали всякое надувательство и нечестность во взаимной торговле.
Кибернет почувствовал, что согрелся, поднялся на ноги с пола. Удерживаясь за стены, окинул насмешливым взором жалкую компанию кающихся мошенников и, прежде чем выйти, подумал: «Оказывается, я здесь далеко не самый грешный! Не удивительно, что корабль гибнет, не выдерживая груза всех этих преступлений!»
На палубе его опять ослепили ветер и потоки холодных брызг. Он стал осторожно пробираться к рубке триерарха. Было крайне трудно удержаться на скользкой палубе, она уходила из-под ног и ежесекундно обмывалась волнами, ударявшими кибернета по ногам с необыкновенной силой… Еще один шаг!.. Но подошвы сапог скользнули по ледяной корке, и человек покатился в страшную бездну. В последнее мгновение он ухватился за кольцо, ввернутое в палубу. Ноги повисли в пустоте. Фаномах без толку болтал ими, но подтянуться на руках и встать хотя бы на колени не мог… Соленая влага заливала лицо, попадала в рот, в горло. Морская соль вызывала кашель, перехватывала дыхание.
Фаномах чувствовал, что вот-вот выпустит кольцо из онемевших рук и скатится за борт в бушующую воду.
– Ого!.. Го-го!.. – хрипло закричал он, стараясь перекричать шум бури.
Купцы, услышав чье-то завывание, и не подумали выглянуть из своего убежища. Келевст узнал голос собрата, но втянул голову в плечи и притворился спящим.
– Ого-о-о-о! – слышался жуткий призыв о помощи.
Кибернет с ужасом смотрел в ревущую тьму. Тысячи картин из прожитой жизни промелькнули перед ним со страшной быстротой.
Кто-то показался в дверях передней рубки. Желтая полоса света лизнула мокрую палубу. Триерарх высунулся до половины из двери, еле удерживаясь на ногах.
«Он пьян», – мелькнуло в голове у Фаномаха. Он вновь закричал изо всех сил, но триерарх не обратил внимания на призывы своего помощника. Возможно, они показались ему воем бури. Хватаясь за косяки двери, триерарх сам стал взывать пьяным голосом навстречу ветру:
– Именем всех богов, богинь и гениев! Объявляю, что отныне я Ахилл, а мой кибернет – Патрокл!.. Смирись, стихия!..
Это был не просто пьяный бред, но магическое перевоплощение, рассчитанное на привлечение милости и участия богов и тех гениев счастья и успеха, которые когда-то служили названным героям.
Несчастный кибернет сделал последнее усилие, стараясь подтянуться за кольцо и упереться коленями в скользкую палубу, но обессилел настолько, что понял всю безнадежность своего положения.
Огромная волна ударила в борт корабля. В задней рубке послышались вопли и причитания. Новообращенный Ахилл не удержался на ногах и вылетел из каюты на покатую палубу. Он покатился прямо на кибернета. Кольцо звякнуло, отпущенное ослабевшей рукой. Пьяный триерарх вместе с помощником исчезли во тьме. Палуба опустела. Дверца каюты продолжала хлопать, мигая желтым огнем.
Теперь «Евпаторию» стало крутить с быстротою волчка. Гераклеоты решили, что началось погружение в холод пучины. Они с воплями катались по полу каюты, цепляясь за что попало, обдирая руки, ломая ногти. Некоторые совсем обезумели.
– Лучше было попасть к скифам!
– Раб носильщик в порту счастливее нас!
– Вот он, Черный Понт, о боги!..
Постепенно крики стали стихать. Все погрузилось в небытие. Только буря продолжала реветь. Вздымались волны. Корабль трещал по всем швам, готовый развалиться. Тем более странно звучали в шуме стихии иные звуки, прорывавшиеся откуда-то из недр судна. Это были звуки песни, которую затянули четыре пленника в тесной каюте. Они не боялись страшного моря и продолжали свой пир в плавучем гробу, над бездонными глубинами Черного Понта. Каяться в грехах они не собирались.


Глава вторая.
Тавры

1

Буря продолжалась всю ночь. Только к утру стихли ее порывы. Первые лучи солнца осветили вздымающиеся волны. Расходившееся море успокаивалось. Черно-синюшные воды его все более голубели. Понт Эвксинский расправлял свои гневные морщины, готовый улыбнуться солнцу.
Дикие скалы южного побережья Тавриды горели в утреннем сиянии. В их расщелинах зеленели купы лесов. Белокрылые орлы парили над вершинами Тавра.
Для моряка эллина, со страхом в сердце плывущего по коварному варварскому морю на своем плоскодонном судне, берег этот был вдвойне страшен. Тут было опасно плавать даже в хорошую погоду, а в бурю особенно. Если держаться близко к берегу, то кораблю грозили подводные скалы. Если удалиться в море, значит погибнуть под ударами чудовищных волн, нигде не достигающих такой величины, как здесь. Тот же, кто попробует укрыться от шторма в какой-либо бухточке или, потерпев крушение, будет стремиться к берегу на обломке мачты, не минует рук пиратов из горного племени тавров.
Тавры!.. Одно это слово было сигналом тревоги для эллинских мореходов, грозным предупреждением о смертельной опасности. Тавры – смелые и беспощадные жители гор, которые не признают над собой никакой посторонней власти и которые сумели своими подвигами стяжать себе славу даже в далекой Элладе.
В представлении античных греков тавры были мрачным братством головорезов. Они столь же бесстрашны, насколько жестоки, убийство для них служит наслаждением. Их узкие ладьи – камары – не тонут в воде. Едва ли кому захочется увидеть свой корабль окруженным сотнею таких лодок, полных орущими дикарями.
Многие древние писатели упоминают о лютой таврской богине Артемиде Таврополе, требующей человеческих жертв. Ей приносят в жертву пленников. Всех, кто оказался в руках таврских пиратов, ждет страшная смерть от руки жрицы, собственноручно отсекающей головы обреченным.
Все это вместе взятое превратило южный берег Тавриды в пугало для мореплавателей.
Тавров боятся и ненавидят. Однако никто не скажет, что тавры продают своих пленников в рабство, как это делают зиги и гениохи, пиратские племена, что живут на кавказском побережье и издавна промышляют морским разбоем. Зиги и гениохи тайком подплывают к чужим берегам, прячут свои челноки в прибрежных скалах, а сами бродят по дорогам между селениями, хватают прохожих с целью превратить их в живой товар. Но эллины не осуждают строго пиратов за торговлю рабами, считая их деятельность полезной для себя, так как покупателями рабов являются они сами. Тысячи невольников получала Эллада и ее многочисленные колонии из рук пиратов и за это в какой-то мере оправдывала их промысел. Одни варварские племена нападали на другие, а эллины получали дешевые рабочие руки, скупая пленных. Это касалось не только пиратских племен. Скифы брали в плен сарматов и везли их на рынки Ольвии, Херсонеса, Пантикапея. Сарматы нападали на скифские кочевья и тысячами меняли потом пленников и пленниц на вино и оружие тем же грекам – скупщикам «двуногого скота» в Фанагории и Танаисе. Зиги и гениохи были настоящими разбойниками, войн не вели, но хватали кого попало и, скрутив веревками, доставляли несчастных в Диоскуриаду или в один из боспорских портов для продажи.
А вот тавры оставались в стороне от этого позорного торга. Они сами не пользовались рабским трудом и не делали людей «живым товаром». Ранее они приносили всех пленников в жертву своей богине или усыновляли – и те становились братьями тавров, позже стали отдавать пленных за выкуп или обменивали. Зато эллинские корабли, заходившие в таврские воды, подвергались разграблению и уничтожались без пощады. Тавры ничего не покупали и ничего не продавали. Эллины возмущались «бесполезностью» этого племени и тем более ненавидели его, чем более боялись.
Переваливаясь через гребни волн, в виду таврского берега появилось обглоданное бурей судно, в котором трудно было узнать «Евпаторию».
Оно пассивно следовало движению волн, подобное трупу некоего морского чудовища. Обломок мачты все еще висел у борта, удерживаемый снастями. Судно ложилось в воду то одним бортом, то другим. При этом вода с ворчанием и хлюпаньем проникала под верхнюю палубу, и клочья пены фонтаном вылетали с противоположной стороны.
Гребцы погибли. Тела их, изогнутые в странных позах, опутанные оковами, висели за бортами на цепях, то погружаясь в зеленую воду при наклоне корабля, то вновь появляясь. Холодные струи стекали с них, сверкая на солнце.
Крепки рабские узы. Ни буря, ни смерть не смогли расторгнуть их. Плавучая каторга для живых стала плавучей могилой для мертвых.
Космы сине-зеленых водорослей свисали с бортов и волочились за кораблем. Их прочесывали бирюзовые гребни волн. Казалось, невидимые русалки-нереиды холят и чешут бороду водяного деда Посейдона.
Это был корабль-труп с экипажем из удавленников, повисших на ржавых цепях. Волны содрали с мертвецов рваные одежды, обнажили жилистые, некрасивые тела, изуродованные многолетним непосильным трудом и недоеданием.

2

На выступе скалы, погруженной своим основанием в пену волн, стояли люди, рослые и смуглые, со светлыми волосами, развевавшимися по ветру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98