Во дворе храма Девы Гекатея встретили вооруженные эфебы. Ираних громко смеялся, вспоминая о вчерашней попойке. Остальные шумно его поддерживали.
– Тебя ждет старшая жрица, – сказал он Гекатею, – она у подножия розового кумира. Сегодня ты, кажется, старший стражи.
Мата встретила молодого воина в храме. Перед этим она отдавала распоряжения иеродулам и по-хозяйски следила, как молодые рабыни натирали мраморное тело идола душистым маслом.
За изваянием богини ухаживали, как за живым человеком. После умащения маслом рабыни закутали статую в мягкие белые ткани, расшитые золотыми листьями и звездами. Это был ее будничный наряд. В праздники одежды менялись на более роскошные, как это было и вчера, во время всенародных молений.
Но Дева двуедина. Это ее второе воплощение, причем не главное. Сама она в первообразе стоит в особом помещении, опистодоме, куда никто, кроме немногих доверенных лиц, не имеет доступа.
Жрица, проследив за переодеванием богини, уже хотела прогнать рабынь и пройти с двумя помощницами-старухами в тайное святилище, где обитала подлинная хранительница города, самое дорогое сокровище полиса, его магический талисман.
В это время в храм вошел Гекатей, скромный, как и подобало молодому гражданину, и вместе с тем великолепный в своих доспехах. В правой руке он держал красное древко копья, в левой – круглый щит.
В храме холодно и мрачно. Пахнет остывшим дымом бензойного курева. Юноша взглянул на закутанную фигуру богини, потом разглядел жрицу. Лицо Маты сейчас не было нарумянено. На нем не отражалось той величественности и безмятежности, с которыми она выходила к народу накануне. Она выглядела уже стареющей женщиной, с желтыми дряблыми щеками, красноватыми веками и бесцветными губами.
Она зябко позевывала и куталась в меховую накидку. Увидев Гекатея, двинулась к нему навстречу.
– Привет тебе, юный воин! Со вчерашнего дня ты стал взрослым мужчиной. Надеюсь, ты вошел в жилище богини не отягощенный посторонними мыслями? Богиня ревнива и любит, чтобы те, кто вошел в храм, отдавали ей себя без остатка.
– О почтенная Мата, по-видимому, я не достоин быть начальником сегодняшней стражи.
– Почему сегодняшней? Мне известно, что совет назначил тебя на должность старшего телохранителя богини на весь месяц лой, с оплатой из храмовой казны. Богиня заметила тебя и благоволит к тебе, мой мальчик!
Мата взглянула на рубиновое кольцо на своем пальце, улыбнулась и посмотрела в лицо юноши. Краска заалела на его щеках. Для вчерашнего эфеба такое назначение было большой честью.
– Или тебя не радует это? – с такой же усмешкой спросила вкрадчивая богослужительница.
– Очень радует, – смущенно ответил юноша, – о такой большой чести я мог только мечтать!
Мата удовлетворенно склонила голову.
– Хорошо сказано. Но почему ты считаешь себя недостойным этого назначения?
Гекатей вздохнул.
– У меня больная мать, и меня это удручает.
– Я знаю, что достойная Делия больна. И все же завидую ей, что она имеет такого заботливого сына. Любить родных – похвально! Великая Дева не обидится на такое чувство. Что может быть священнее отношений между матерью и сыном? Но пусть это чувство не помешает тебе быть бдительным и готовым защищать Хранительницу города от любого врага! Кто стал на охрану жилища Девы, тот должен забыть все для священной цели этой! Он должен быть готовым пронзить копьем лучшего друга, если тот попробует проникнуть в покои богини! Даже – ты слышишь, Гекатей? – даже… отца своего!
Гекатей вздрогнул, но быстро оправился.
– Я верен полису, верен его богам! И готов умереть, защищая его святыню!
– От всех, кого бы то ни было?
– От всех, на кого укажет совет и ты, Мата!
– Клянешься?
– Клянусь!
Жрица опять кивнула головой с удовлетворением.
– Хорошо, богиня нас слышала. Горе тому, кто преступит клятву! Сейчас мы пойдем в покой богини. Очистись.
По указанию жрицы Гекатей обрызгал себя морской водой из кувшинчика, поданного старухой.
Молодые иеродулы ушли. В храме остались лишь Мата, Гекатей и две старухи, согбенные, сморщенные и странно похожие одна на другую, – Лоха и Соза. Они не считались жрицами, но не были и обыкновенными рабынями-иеродулами. Они не выходили к народу, но каждый гражданин знал их, равно как и то, что старухи посвящены во все тайны састера, угодны Деве и являются ее доверенными. Это они свидетельствуют божественные откровения Девы, ее эпифании, умеют разбираться в настроениях деревянного божества и читать его мысли по выражению лица.
Можно было сменить старшую жрицу, назначить на ее место более достойную, но Созу и Лоху – никогда!.. Богиня не простила бы этого!
Гекатей почувствовал волнение, когда был приподнят черный с серебряными узорами занавес. При тусклом освещении стала видна дубовая дверь со следами железной оковки. Одна из старух, похожая на ведьму, приняла ключи из рук старшей жрицы. Загремел ржавый замок. Казалось, что люди хотят проникнуть в старый, давно забытый склеп. Дверь, замок и сами старые служительницы-полужрицы – все это выглядело очень древним.
Но вот петли двери оглушительно завизжали. Их звук был так пронзителен и неприятен, что Гекатей содрогнулся. «Почему не смажут дверные петли маслом?» – подумал он. Позже понял, что скрипучая дверь является своеобразным приспособлением против всяких попыток открыть вход в святилище незаметно. Этот скрип и визг ржавого железа резонировал под мрачными сводами храма и вырастал в дикий рев, слышимый не только в пределах храмового перибола, но и далеко вокруг. Можно было на площади услышать этот странный звук, далеко не гармоничный, способный навеять тоску даже на веселого человека.
При звуке «поющей двери» стража города становится в положение «к бою», ворота храма наглухо закрываются, а дежурный сигналист дает сигнал: «Будьте готовы!» И все настенные башни города принимают этот сигнал, означающий, что двери опистодома открыты и састер в опасности.
По этому звуку гадали. Говорили, что иногда дверь в святилище открывается с угрожающим ревом, иногда с плачущими переливами или с торжеством и удовлетворением. И в зависимости от этого делали выводы о грядущем, искали в звуках предзнаменований.
Внутри святилища достаточно светло. Откуда-то сверху падает зеленоватый поток света. Явственно выступает освещенное пятно на каменном полу, плиты коего покрыты паутиной трещин, что выдает их солидный возраст.
Между колоннами натянута персидская ткань с изображениями голубей. Когда этот последний покров был снят, богиня предстала перед глазами изумленного Гекатея.
Он увидел кусок дерева, почерневший и растрескавшийся от времени, которому была придана форма женской фигуры. Но какой фигуры! Плоскогрудая, с прижатыми к туловищу руками и не разделенными резцом ногами, она напоминала мумию, ссохшуюся в тесном гробу.
Деревянный лик, с неподвижно выпученными глазами и странно изогнутым ртом, был искажен как бы от непереносимой внутренней боли.
Это был истукан очень древний и, конечно, не эллинского происхождения. Насколько мраморная богиня в передней половине храма выглядела совершенной и вполне отвечала понятиям эллинов о прекрасном и божественном, настолько прославленный састер поражал своей убогостью и был не схож с эллинскими богами.
Ошеломленный Гекатей перевел дух, не отрывая глаз от кумира. Он пристально рассматривал каждую черту богини, не переставал изумляться ее необычности.
И в то же время ощутил странное своеобразное очарование. Састер не был простой, грубо обтесанной деревяшкой. В плоской прямоте его тела чувствовался художественный стиль. Резчик сумел передать своему творению некую обаятельность, изящество, женственность, наконец ту внутреннюю напряженность, которая поражала зрителя. И если очарование греческих богов заключалось в их внешности, в художественной правильности и законченности форм, то сила деревянной девы находилась как бы внутри ее. Кумир, несмотря на влияние времени, производил незабываемое впечатление. Его индивидуальность была доведена до предела.
«Вот она, всюду известная Артемида Тавропола, – подумал Гекатей, – слава о которой гремит от берегов тихого Танаиса до далекой Эллады, даже Рима! Талисман Херсонеса, от магического влияния которого зависело многовековое счастье полиса!»
У кумира есть настоящее, это Херсонес, есть и прошлое, отмеченное кровью и ужасами. Выпученные в немом экстазе глаза Девы видели жуткие картины человеческих жертвоприношений. Она, возможно, и сейчас не забыла, как пахнет парная человеческая кровь, когда густые струи ползут, подобно змеям, по ступеням каменного подножия.
Это было давно. Тогда деревянная богиня стояла на скале над морем и буйные ветры на ходу ласкали ее, рассказывали ей сказки о далеких странах, откуда они примчались.
Ее жгло солнце, мочили дожди.
В те времена богиня считалась царицей тавров, жителей гор. Она приносила счастье и удачу отважным пиратам.
Херсонесцы были суеверны, завистливы и коварны. К тому же таврские пираты мешали торговле, отпугивали купцов от побережья Тавриды.
Горожане внезапно напали на святилище тавров, находившееся всего в ста стадиях от города, на мысе Парфений. В стычке нападающие потеряли несколько человек убитыми и искалеченными, но все равно считали себя в выигрыше. Священный састер, некогда ниспосланный таврам небесами, стал собственностью полиса. Теперь счастье, успех в ратном деле и мореплавании были обеспечены не таврам, а грекам!.. Кроме того, с приобретением богини город стал полноправным полисом, с настоящим городским божеством, подобно Афинам или Мегаре.
Божественный састер в глазах херсонесцев стоял на совсем особом пьедестале, сложенном из Любви и Власти и символов неиссякаемого Плодородия. В нем воплотилось также распространенное в эллинских и припонтийских странах почитание женского божества, представляемого то в виде таинственной матери богов – Великой Ма, то в лице Афродиты Навархиды, храм которой стоял в Пантикапее, то в образе полуженщины-полузмеи, ставшей женою Геракла и родившей от него первого скифа, то, наконец, в лице Артемиды Таврополы, как всюду называли херсонесскую деревянную девственницу, покровительницу города.
Богиня Дева, она же богиня Мать, светозарная и таинственная Ма!
Херсонесцы, завоевав састер, так боялись потерять его, что отвели Деве в храме особую комнату и приковали пленницу цепями к каменной стене. Попробуй убежать!.. И поныне обрывки этих цепей висят в храме. По их звону также гадают о будущем.
Дева привыкла к полутемному храму, к запахам горелого земляного масла и дыма бензоя, и если вспоминает о просторах Понта Эвксинского, то это не мешает ей честно служить хитрым грекам, как прежде она служила жестоким и прямодушным пиратам.
Выражение лица богини становилось скорбным, когда полчища варваров появлялись у стен города. Она потела перед великим ураганом, что разразился в архонтство Тиабога, испускала вздохи перед различными событиями. Ее чело стало гневным в дни, когда тиран готовился захватить власть в свои руки и уничтожить демократию, но ласково улыбнулось после того, как узурпатор был убит на площади защитниками законной власти. Это она передала свою волю через толкователей об учреждении особой присяги для всех граждан полиса. Богиня потребовала от каждого гражданина преданности властям Херсонеса, дисциплины и самопожертвования в интересах республики. Она угрожала покинуть город и навлечь на него бедствия, если хотя бы один гражданин явно или тайно нарушал присягу.
Любому, кто в увлечении своими делами забывал общественные обязанности, говорили:
– Ты что, хочешь, чтобы богиня покинула нас?
И это звучало как самое страшное предупреждение. Только лютый изверг, человеконенавистник или колдун может желать, чтобы город покинули его боги! Достаточно подозрения в таком неслыханном преступлении – и виновный будет забит насмерть камнями или изгнан из города навсегда.
Городские боги – это то, что объединяет людей полиса, охраняет их покой, дает смысл их существованию.
Никогда никакой враг не овладеет городом, если боги его не покинут!
У каждого города есть свои боги и свои реликвии – святыни. В Ольвии хранят обломок копья Ахилла, в Пантикапее – нижнюю челюсть ойкиста Археанакта, основателя города. В Кизике показывают в храме камень, служивший якорем на корабле аргонавтов, в Тегее – волосы Медузы, в Афинах – корабль Тезея, плечевую кость Пелопа и еще кое-что.
Но ксоан Девы или састер херсонесцев был особенной святыней.
Это был идол, сошедший прямо с неба, обладавший волей и властью. Он являлся одновременно и диковиной и божеством города.
Дева облагодетельствовала в прошлом таврских варваров и вот уже столетия охраняла покой и благополучие херсонесцев, на диво и зависть многим.

2

Мата и обе старухи наблюдали за поведением юноши, догадываясь, что необычный вид богини, ее нагота поразили его.
– Не бойся, – улыбнулась жрица, – хотя ты и увидел богиню голую, она не превратит тебя в оленя и не затравит собаками, как это сделала Артемида с Актеоном… Ты видишь, Гекатей, что богиня изваяна из дерева, подобно ксоану Афины в Парфеноне. Именно в таком виде она снизошла на землю с облаков. Ее свободно может унести один человек. Стоит только отвязать вот эти ремни, видишь, они охватывают тело богини поперек и удерживают ее с помощью железных колец, ввинченных в стену.
– Да, я вижу это. Но я не ожидал увидеть богиню… такой…
– Она не похожа на ту, что стоит в передней половине храма, ее образ не изваян резцом мастера, а таким создан на небесах!.. Дева обычно раздета, но в праздники мы наряжаем ее в дорогие одежды. Такова ее воля!
Гекатей повертел в руках дощечку с молитвой матери, не зная, куда ее девать.
– А, понимаю, – улыбнулась Мата. – Ты хочешь обратиться к Заступнице с молитвой и не знаешь, куда ее положить? Положи вот в эту нишу.
Жрица внимательно осмотрела ксоан, колупнула его ногтем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98