Смотри, он машет нам рукой.
– Коня покупает?.. Зачем же это?
– Не знаю… А мама напекла лепешек с медом и орехами, – продолжал болтать Левкий, – и рыба будет сегодня, жареная, с подливкой! После собрания пойдем обедать.
Лицо старшего брата стало серьезным и строгим.
– А как ма чувствует себя?
– Ей уже лучше. Она отшлепала Филению за то, что та залезла руками в амфору с синопским маслом. Думала, глупая, что там сушеный виноград. Ха-ха!.. Ма с утра стряпает. Ей помогают соседка и старый размазня Керкет!
Мальчишка назвал размазней их домашнего раба, подражая взрослым.
– Ну хорошо, иди к отцу, я, пожалуй, тоже сейчас пойду узнать – что это он выдумал коня покупать? Хотя я и очищенный и мне нельзя много разговаривать и отвлекаться.
Левкий юркнул в толпу.
Ираних, сверкая своими доспехами, коснулся плеча товарища.
– Слушай, Гекатей! Есть предложение собраться вечером в подвале Тириска и порадовать Диониса возлиянием! Нужно же обмыться в струях виноградного вина после двух лет эфебии!
– Что ты, разве совет разрешит гулянку, когда дело идет к осаде города!
– Уже разрешил! Я говорил с Минием и Агелой!
Гекатей одобрительно кивнул головой, его соблазняло устроить веселую пирушку. Но тень раздумья и некоторого смущения омрачила его высокий лоб.
– Предложение хорошее, – ответил он, – но здоровье моей матери плохое, я едва ли буду весел в компании.
– Но ведь Левкий говорил, что ей лучше!
– Верно, но она могла встать через силу, чтобы приготовить нам получше обед.
– Послушай, Гекатей, мой отец уже пятый месяц в отлучке где-то за морем, и я не знаю, все ли с ним благополучно. Однако компании не испорчу. Приходи и ты.
– Спасибо, Ираних, начинайте без меня. Я если и приду, то несколько позже.
Гекатей направился к отцу. Скимн уже договаривался о цене белого коня. Левкий держал в руках конец повода.
– Отец, зачем ты хочешь купить этого степняка?
Скимн обернулся и, увидев сына, похлопал его жилистой рукой по чешуе панциря.
– Гекатей, это хороший верховой конь, если я что-либо смыслю в лошадях! Он вполне подойдет тебе!
– Ты все-таки хочешь видеть меня в числе конницы?
– О да! Ведь и я когда-то был конником… Я не хочу, чтобы мой сын пошел в строй простым гоплитом.
– Напрасно, отец, не траться, я уже слыхал, что нас не пошлют в степь. Там делать нечего. Мы ждем осады. А в стенах города зачем мне конь?.. Лучше купи лекарства для ма!
– Ты хороший сын, Гекатей! Но тем более я не хотел бы видеть тебя в числе худших. Это достоверно, что эфебы не будут посланы на Равнину?
– Так говорил Теофил.
– Это меняет дело.
Он подумал и махнул рукой в знак того, что отказывается от покупки. Раз ополчение не будет двинуто навстречу скифским загонам, значит не нужен и конь.
Гекатей поднял голову и покраснел от неожиданности.
Белоснежные жрицы смотрели на него и улыбались. Гедия гладила розовой рукой белого голубя. Поймав взгляд молодого воина, она опустила глаза.
– Это же дочь Херемона, – пробормотал юноша в смущении, – как она выросла и похорошела! Прямо воплощение Афродиты Урании!
Отец прищурился и тонко усмехнулся.
– Эта Афродита действительно хороша, но она очень высоко летит на… золотом облаке!
Грянул гонг. Эфебы кинулись становиться в строй. Гекатей еще раз взглянул на красавицу, прежде чем уйти.
Скимн остался около алтаря, с видом Сократа держась за бороду. Он размышлял. Приняв какое-то решение, усмехнулся своим мыслям и, высвободив руку из-под хламиды, поглядел на рубин, капелькой крови сверкавший в золотом перстне.
Следуя принятому решению, архитектор направился в храм Девы, куда пошли и жрицы. Его интересовала не прекрасная Гедия, но почтенная летами и дородная телом Мата, старшая из жриц херсонесской богини.

12

Все высшие члены совета появились на площади. Сейчас они стояли на высокой каменной трибуне, отовсюду хорошо видимые народом.
Председатель эсимнетов Миний поднял руки и сотворил молитву. Шум и гомон толпы стал утихать, все смотрели, как старший архонт шевелит бородой, шепча слова молитвы, как он опустил руки и поклонился храмам и народу. Глашатаи зычными голосами потребовали удаления с площади рабов, иностранцев, женщин и несовершеннолетних. Тех, кто достиг возраста гражданина, но еще не присягал городу, пригласили стать слева от эфебов.
Все присутствующие, включая и членов совета, подняли правые руки и хором принесли присягу городу, как это было принято перед важными событиями, особенно перед войной.
– Клянусь Зевсом, Землею, Девой, богами олимпийскими и героями, кои владеют городом, землей и укреплениями херсонесцев: я буду единомышлен в отношении благоденствия и свободы города и граждан и не предам ни Херсонеса, ни Керкинитиды, ни Прекрасного порта, ни прочих укреплений и земель, которыми херсонесцы управляют, ни эллину, ни варвару…
Так начинались слова присяги, торжественно произносимые каждым гражданином, знающим ее наизусть, как знали ее отцы и деды.
– И не нарушу демократии, и другому не позволю, и не утаю его замысла, но заявлю городским демиургам!..
Дальше говорилось о верности городским властям, об охране божественного састера – кумира Девы, – о неподкупности, о соблюдении правил хлебной торговли.
Гражданин обязывался не вступать ни в какие заговоры против властей города и в случае раскрытия им заговора других немедленно доносить об этом в совет. Сохранение демократии и хлебной монополии города – вот за что должен был держаться и что обязан был соблюдать со всей строгостью каждый подданный маленькой республики.
В конце присяги произносились страшные слова, призывающие все кары небес на нарушителя священного обещания.
Пока тянулась процедура принятия присяги, ветер стих и из-за облаков выглянуло солнце, уже склоняющееся к закату.
Это было воспринято как хорошее предзнаменование.
Опять заговорил Минин, сын Гераклия, эпистат.
Полным голосом он поведал народу, что скифы нарушили «божеские и человеческие законы» и вновь готовятся, как в прошлом году, осадить город и что сейчас единение и дисциплинированность всех херсонесцев важны как никогда.
– Тени предков наших смотрят на нас! – говорил он с таким убеждением, что более молодые начали оглядываться, словно думая увидеть около полупрозрачные существа, души прадедов, прилетевшие из таинственных загробных стран.
– И горе будет тому, – продолжал оратор, – кто посягнет на священный закон отцов! Нам предстоит пережить тяжелые дни. Но предсказания нам благоприятствуют. И если не окажется среди нас оскверненного нечестивца, который прогневил богов худым делом, клятвопреступника или осквернителя святынь – если нет среди нас такого, боги сохранят полис! Если же есть, то невинные жены и чада наши пострадают за одного или немногих виновных! Такова воля богов, данная нам в откровении. Будьте бдительны, следите за теми, кто вздумает забыть долг перед богами и городом и готов осквернить полис и ввергнуть нас в пучину бедствий!..
Скимн наклонился к рядом стоящему Биону и прошептал:
– Эка поет, и все о том, чтобы кто не вздумал установить тиранию, пользуясь войною.
Бион понимающе зажмурил глаза.
Миний говорил долго, его речь, полная силы и чувства, собирала слушателей воедино, сплачивала их в монолит, о который должна разбиться неистовая, но рыхлая масса скифских полчищ.
– Никогда не были эллины побеждены варварами, если не было на то воли богов! Ныне же боги с нами, они не покинут нас! Нам остается лишь исполнить свой долг и защитить священную землю нашу, храмы, очаги, семьи и могилы наших предков. Того хотят и городские боги!..
– А хлеба в наших амбарах хватит? – послышался сдавленный голос бедняка Агафона, обремененного большой семьей.
– Пусть богатые сдадут избытки хлеба в городские склады! – поддержали Агафона несколько голосов.
Толпа зашумела. Миний отвечал не спеша:
– Хлеба хватит, но мы должны уменьшить его расход! Нужно решить, сколько хлеба оставить каждому для семьи. Остальные запасы все обязаны сдать в общественные склады!
– Приказать богатым сдать свой хлеб!..
– Согласен с вами! Излишки должны быть сданы!
– Почему же тогда понтийские корабли грузятся пшеницей?
– Да, да! – послышалось со всех сторон. – Мы требуем, чтобы богачи сдали в склады свои запасы, а совет прекратил вывоз хлеба!
– Понтийцы будут объедаться нашим хлебом, а мы и наши дети – умирать от голода в осажденном городе!
Крики перешли в сплошной нечленораздельный рев.
Миний ожидал терпеливо. Когда шум стал стихать, сделал знак, что хочет говорить.
– Граждане! – начал он. – Вы хозяева города, и ваша воля священна! Но я хочу спросить вас: скажите – кто в прошлом году освободил Херсонес от скифской осады, кто разбил войско скифов?
– Диофант. Митридатовы войска!
– Верно!.. Но за спасение нужно быть благодарным!
– Сколько можно!.. И так весь хлеб вывезли в Понт чуть не даром!
– Скоро сами голодать будем, не время соблюдать благодарность!
Миний с тем же спокойствием выслушал выкрики и ответил не торопясь:
– Нам сейчас, как и ранее, не следует пренебрегать дружбой Понта, ведь мы сами избрали Митридата Евпатора своим предстоятелем, защитником полиса! Начинается война, и мы опять будем принуждены обратиться в Понт за помощью!.. Или не будем просить помощи?.. Может, сами отобьемся от скифов своими силами?
– Опоздали, навигация кончается! Флоты становятся на зимовку!
– Но жертвенные предсказания благоприятны! – возразил Миний убежденным тоном, и никто из стоящих внизу не подумал бы, что час назад эпистат сам утверждал на тайном совете то, против чего возражает. – Боги указуют нам путь к Митридату именно сейчас! Значит они считают помощь возможной и необходимой!.. Или мы не послушаем божественных указаний и не будем просить помощи?
– А если Митридат не успеет оказать нам помощи до зимы?
– Если долго станем собираться, то и не успеет! А если послушаем святых богов, то наверняка дождемся помощи в ближайшее время! Флот у Митридата быстроходный!
Вопрос о направлении в Синопу послов поставили на голосование. Подавляющее большинство поддержало эту меру криками и поднятием рук – хиротонией.
– Ну, а теперь скажите, граждане, – спросил Миний, – можем ли мы посылать наших людей к Митридату с пустыми руками?
– Нет, не можем, – ответили многие, – нужно выделить из храмовой казны золотые вещи!
– Золотые вещи и деньги, по договору, нами уже отправлены. Их повез Орик еще до начала войны. Мы уже ждем его возвращения. И Митридату не так уж надобны наши вазы и золотые фибулы… Ему нужен хлеб для многочисленного войска! А кто может дать хлеб, кроме северопонтийских эллинов?.. Фракия?.. Египет?.. Из этих стран давно уже нет подвоза, они отрезаны Римом!.. Из Боспора?.. Вы знаете, что там творится неладное!.. Может, из Ольвии?.. Но поля ольвийцев потоптаны языгами!.. Остается один Херсонес! Митридат ждет от нас пшеницы. Это будет для него лучший подарок. Но – дело ваше, вы здесь хозяева, вам и распоряжаться. Постановите – и хлеб будет весь возвращен в склады… Однако не забудьте – у Митридата и без нас хлопот немало. Он, возможно, найдет других поставщиков хлеба, а нас оставит на съедение скифам.
Проголосовали. Без особого энтузиазма постановили отправить с послами караван из трех кораблей, груженных пшеницей.
Дальше последовали постановления о всеобщем вооружении, о сдаче излишков хлеба, о порядке несения ночной стражи и о починке городских стен.
Глашатай объявил, что царь Агела берет на себя добровольную литургию вооружить экипажи своих пяти кораблей и возложить на них охрану побережья. Херемон Евкратид взял на себя починку городских стен. Он обещал по десяти серебряных монет мастеру, который закончит порученную ему работу в ближайшие пять-шесть дней.
Оружейники вносили в дар городу наконечники копий, мечи, шлемы, щиты. Кожевники давали обувь и ремни, горшечники – сотни метательных амфор. Каждый помогал полису чем мог.
После этого собрание было закрыто.
Уже вечером при свете факелов жрецы совершили благодарственные моления. Только к половине ночи утомленные граждане начали расходиться по домам.
В числе мастеров-строителей, выделенных для ремонта городских стен, оказался и архитектор Скимн. Ему дали группу рабов, принадлежащих полису. Скимну казалось, что выделенных рабов недостаточно. Тем более что десять монет стояли перед его глазами и приводили его в возбуждение. Шагая по улице с Бионом-наставником, он с сердцем говорил:
– Всего восемь рабов, чтобы отремонтировать две куртины и башню! Это же смешно! Мне придется самому месить глину. На Боспоре или где-нибудь за морем на такую работу бросили бы сто рабов!
Бион с глубокомысленным видом покачал головой. Он был немножко философ, чем приближался духовно к своему знаменитому тезке – Биону Борисфениту, уроженцу Ольвии.
– Многочисленные рабы, – ответил он, – тяжелое бремя для полиса, друг мой. В Элладе или Понте не только много рабов-чернорабочих, но даже и рабов-архитекторов. Если бы так было и у нас, то моему соседу Скимну совсем не нашлось бы работы. Рабский труд дешевле.
– Дешевле? Значит, полису выгодно иметь много рабов.
– Как сказать! Рабов нужно охранять. Худо, если количество рабов в городе превышает число свободных. Рабов иногда охватывает дух разрушения, и они способны на страшные бунты.
– Рабов, конечно, надо держать в узде. Но ты неправ, считая, что я остался бы без работы. Наоборот, я стал бы тогда старшим архитектором на постоянной оплате, чего сейчас я не имею. Я руководил бы всеми строительными работами. Пускай дадут мне в подчинение хоть тысячу рабов, я сумел бы заставить их работать.
Скимн погрозил кому-то кулаком, казавшимся в темноте совсем черным. Бион рассмеялся.
– Друг мой! Счастье и долголетие Херсонеса именно в том, что он сохранил традиции старины и избегнул крайностей рабовладения. Его люди трудятся наравне с рабами, а труд свободных – основа демократии. Обилие рабов – загнивание свободных. Пала Греция, разложилась Спарта, на Боспоре растерянность и смятение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98