Раб радостно заулыбался. Его радовало искренне, что хозяйка и дети получат сегодня лучший обед и, кто знает, может быть, и ему перепадет кое-что.
Неожиданно пришел Скимн. Он тяжело дышал. Выглядел настоящим бродягой в грязной разорванной одежде. Делия обмерла.
– Где Гекатей?
– Гекатей жив и невредим. Я был на вылазке через южные ворота и добыл вот это!
Архитектор положил на стол ногу лошади, отсеченную вместе со шкурой.
– Эй, Керкет, разводи огонь, будем варить обед!
Левкий и Филения проснулись. Девочка сразу увидела корзину с хлебами и жалобно заскулила:
– Дай, дай!
Соскочив с кровати, схватила маленькой рукой булку.
– А это что? Откуда? – изумился Скимн.
– Булочки и сыр, – умильно прохрипел Керкет, – принесли из храма Девы в подарочек!
– Булочки?.. В подарочек из храма?.. – словно испугавшись, проговорил Скимн и, подумав с минуту, крикнул: – Нет! Этого не будет! Отдай обратно, дрянная девчонка!
И грубо вырвал из рук дочери хлебец. Схватив корзину, он поспешно закрыл ее куском холста и, ругаясь, выбежал из дому.
Делия заплакала. Она хорошо знала, почему так взбешен ее муж. Но, как мать, она не нашла в себе сил поступить так же. Ведь в пифосе не оставалось даже крошек, и дети со вчерашнего дня ничего не ели.
Через полчаса Скимн вернулся и, отдуваясь, сел у очага, в котором уже пылал веселый огонь и бурлила вода в котле. Керкет нарезал мясо.
– Отнес!.. Я приказал пересчитать булки и проверить, все ли я возвратил им!.. Нет, нам не надо их помощи, пусть мои дети умрут с голоду свободными, чем будут жить храмовыми рабами!.. Какое счастье, что я достал мясо!.. Делия! Делия! Что с тобою?
Он кинулся к жене. Больная как-то странно скорчилась и смотрела в ужасе, не будучи в силах произнести ни слова. Ее рот был открыт, она пробовала сделать вдох, но не могла. При выдохе изо рта вылетали брызги крови. Постель покрылась красными пятнами. Дети подняли визг.
Делия умерла внезапно, захлебнувшись собственной кровью, что хлынула у нее горлом. Через несколько минут после начала внутригрудного кровотечения все было кончено.
Скимн закрыл лицо умершей и мрачно поглядел на детей и раба.
– Она умерла свободной! – сказал он.
В описываемые времена не было того, что позже стало называться милостыней, то есть бескорыстным подаянием. Всякий, кто вкушал хлеб другого, становился от него зависим. Но вкусивший чужого хлеба в дни голода хотя бы один раз считался «оживленным» и обязывался вечной благодарностью своему благодетелю. И эта благодарность была не только духовным актом. Это был шаг к порабощению, и закон очень ревниво охранял этот обычай. Попробовал бы кто-нибудь проявить «неблагодарность» за хлеб, съеденный в дни голода! Его осудили бы сурово. Может быть, даже продали бы в полное рабство.
Античное рабство было подобно болоту, внушавшему людям постоянный страх. Страшная трясина грозила засосать каждого. Одних она уже проглотила с головой, их называли просто рабами. Другие погрузли в нее по пояс и считались «связанными обязательствами» – долговыми, этическими. Третьи еще прыгали с кочки на кочку, надеясь уберечься от горькой участи, не оступиться. Ибо стоит погрузить одну ногу в болото рабства, и оно уже не отпустит, засосет, затянет неумолимо.
Вот почему Скимн поспешил отделаться от помощи храма.
Конечно, Гедия была здесь ни при чем. Да и никто не собирался поработить семью Скимна. Но, независимо от чувств и намерений отдельных лиц, закон автоматически вступал в силу, и никто не мог отменить его…

8

Бедняк Агафон погиб от скифской стрелы. Его жена Архелоха просила подаяние среди воинов, бродила по улицам, даже взбиралась на стены. Но это был очень скудный промысел. Однажды она попала под обстрел скифских камне метчиков и, получив перелом обеих ног, умерла, пока ее несли домой.
Дети ожидали мать до следующего дня. Люди, которые несли тело матери, решили не пугать их и положили покойницу в пустой сарай, рядом с десятками других трупов, оставляемых здесь до захоронения. Утром дети пошли искать мать и разбрелись по городу. Меньшие дрожали от холода и кричали: «Ма!.. Ма!..»
В это время начался штурм, и на голодных, замерзающих детей никто не обратил внимания. Каждый думал о себе. Сироты оказались никому не нужными. Двое из них замерзли у портовых пожарищ, третьего загрызли озверевшие от голода собаки, и только одного подобрал бездетный Бион и поклялся при свидетелях, что ребенок вырастет свободным.
– Пусть растет, – говорил учитель Скимну, – боги не дали мне своих детей… Агафон был хорошим гражданином. Жаль, что храмы ничего не сделали для помощи детям-сиротам.
– Эге! – отозвался архитектор. – Храмы дают там, где можно вернуть сторицей. Мои дети чуть не попали на эту удочку, но, слава богам, я вовремя пришел домой!
В храме Обожествленного города мрачно восседали самые старые из демиургов и знатных граждан, которые по возрасту не могли носить оружие.
Они жгли шерсть на жертвенном камне и гадали о судьбах полиса.
В двери храма вместе с роем белых снежинок и клубами холодного воздуха врывались неясные звуки щелкающих катапульт. Старики кутались в плащи и зевали, раскрывая беззубые рты.
– Митридат не захочет рисковать своим флотом, в море свирепствуют штормы!.. Глаза синеокой Амфитриты стали черными и злыми!
– Кому мы нужны! Наше дело совсем плохое!
– Но и у скифов не все благополучно. Они потеряли много коней, люди у них болеют. И тоже голодают. Пахари не хотят давать Палаку даров Деметры. Они даже воюют с его отрядами.
– И с роксоланами скифы в ссоре… – проскрипел Херемон, морщась от ломоты в ногах, – скиф и сармат никогда не будут друзьями.
– Но Тасий отказал нашим послам!
– Проклятые времена! Почему раньше все было так хорошо?
Старики заохали с сожалением.
Все приступы врага были отбиты. Голодные херсонесцы не сдавались. Зато и скифы больше кричали и пускали стрелы, но на стены лезли неохотно. Осада всем надоела, боевой дух упал. Воинственные настроения херсонесцев тоже были на исходе, но еще держались, питаемые смутной надеждой на помощь из-за моря.
– Нет, – заявляли продрогшие гоплиты, греясь у костров, – никогда варварам не взять штурмом священного города!
– Они возьмут его без штурма, когда мы сдохнем с голоду! – ворчали другие, к которым принадлежал и Скимн.
– Богачи, конечно, выживут, – совсем тихо перекидывались третьи, – а вот мы и наши семьи умрем с голоду…
Четвертые были вооруженные рабы, те, что кровью дорабатывали себе свободу. Их беспокоило, сдержат ли эллины данное слово или обманут и снова наденут на них железные ошейники.
– Если это так, то я убью первого, кто предложит мне сложить оружие! И буду драться до издыхания! – мрачно заявил Меот.
Он был голоден и зол.
Пятые были тоже рабы, которые остались без всяких видов на лучшее будущее. Их гоняли до упаду, заставляли таскать камни для баллист и дрова под кипящие котлы. Кормили их птичьими порциями гнилой рыбной мязги. Эти ненавидели всех. Ненавидели херсонесцев, своих хозяев, ненавидели скифов, заставивших их голодать. Многие рабы тоже пошли бы в войско – добывать свободу, но их не взяли по разным причинам. Одни не пользовались доверием, другие требовались городу как чернорабочие, а не как воины, третьи были стары или слабы.
И, несмотря на ропот горожан, голодовку и мрачные перспективы войны, внутренние силы, которые на протяжении более трехсот лет сплачивали воедино Херсонес, еще не распались. Сцепление частиц, составлявших полис, было так велико, что все испытания, выпавшие на его долю, удары извне не могли привести его к катастрофе.
В то же время государство Палака не имело такой внутренней устойчивости. Оно трещало по всем швам. Палак чувствовал, что ему все труднее становится удержать расползающуюся человеческую массу. Лишь удачная война могла укрепить его власть и помочь ему в задуманной перестройке скифской державы.
Поэтому царь так упрямо сидел в сыром шатре, кашляя от простуды. Он ждал падения Херсонеса, мечтал вернуться в Неаполь с победой.
И только после неоднократных тревожных сигналов о непорядках на Равнине, заселенной крестьянами, Палак последовал настойчивым советам Раданфира и Фарзоя и выехал в Неаполь в сопровождении преданных друзей.
За себя руководить осадой оставил Раданфира.
– Ничего, – сказал он, уезжая, – вам недолго осталось ждать! Через неделю город должен сдаться, если до этого срока не станет кладбищем для голодающих греков.
– Терпеливы, проклятые! – удивлялся Калак, тряся серьгой в единственном ухе.
– Сдавайтесь! – кричали воины грекам. – На что надеетесь?
– Надеемся скоро победить вас! – отвечали херсонесцы.


Глава третья.
Диофант Синопеец

1

Голод в осажденном городе усиливался. Рабы, носившие камни, падали от истощения. Сотни женщин с детьми собрались на площади и громко требовали хлеба.
– Мои дети умирают с голоду!.. Лучше пойти на мировую со скифами, чем потерять детей!
– Демиурги решили уморить весь народ! Ольвия жила под рукою Скилура, и мы пожили бы, зато остались бы живы и спасли бы от смерти детей!..
– Правильно, Палак не хуже своего отца, он не обидел бы нас!
Миний слушал эти речи и морщился от досады. Они напоминали ему, что выхода впереди нет, помощи от Понта, видимо, не будет. Море бушевало. Разве Митридат рискнет своим флотом?.. Глава полиса ломал голову в поисках выхода из тяжелого положения, но ничего не мог придумать.
Приходил в храм Херсонеса и мрачно смотрел на стариков, там сидящих. Ни о чем не спрашивал их, зная, что они не могут дать настоящего совета.
Собирал вокруг себя военачальников, требовал от них неусыпного наблюдения за лагерем врага и поддержания дисциплины среди воинов.
– Эпистат, – обращались к нему, – нужно сделать большую вылазку и прогнать скифов силой! Погляди, после отбытия Палака варваров не осталось и одной трети. Большинство ушло обратно в степи.
Это был голос молодых, нетерпеливых, которым не хотелось умирать от голода медленно. Они жаждали развязки.
Миний отрицательно качал головой.
– Нет, мы слишком слабы. Дух народа и войска упал. А скифы еще сильны и сыты. Они одолеют нас, ворвутся в город и превратят его в развалины, а жителей перебьют. Подождем.
– Но чего ждать?.. Завтра люди начнут убивать друг друга и есть человечину!.. Ты этого ждешь?
– Надо попробовать заключить мир с Палаком, – несмело предлагали более осторожные, – дать ему богатые дары, рабов, признать его хозяином над Равниной и западными портами. Пусть снимет осаду и позволит нам закупить хлеб у сколотов-пахарей.
– Палака здесь нет!.. Надо говорить с князем Раданфиром!
Эпистат думал. Раданфир не примет даров. Зачем они ему, если завтра он возьмет все!
– А что, если скифы устроят новый приступ?
Об этом было страшно подумать. Теперь Херсонес не устоял бы против решительного штурма.
Разговоры прекращались. Члены совета продолжали сидеть неподвижно у алтаря Херсонеса. На площади шумел холодный ветер и бродили истощенные люди.
Стратеги Никерат и Орик поддерживали оживление на стенах города. Они перегоняли сотни воинов с одного участка на другой, велели жечь костры, вести громкие переклички.
Это производило свое впечатление. Скифы видели, как деятельны и неутомимы греки, плевали с досадой в сторону города и поворачивались к кострам, около которых коротали дни. Воины выполняли приказ Палака «ждать, пока греки не изголодаются», и благодушно бездействовали в расчете, что яблочко созреет и само упадет им в рот. Суету и движение на стенах простодушные степняки принимали за признак силы врага и приходили к убеждению, что нужно еще немного подождать. Они не знали, что Херсонес жил уже не хлебом, которого не имел. Все было съедено, включая собак, кошек и священных голубей с чердаков храма.
Были устроены моления Посейдону-Кораблеспасателю и Афродите Навархиде, чтобы обеспечить плавающим успех. В этом заключался намек на якобы ожидаемую помощь с моря. Но этому уже никто не верил.
Падал мокрый снег. Днем он таял, ночью грязь прихватывало морозом. Холодный борей пронизывал до костей защитников, стоявших на стенах. Воинам выдавали последнее вино из храмовых запасов. По два глотка на человека.
В домах женщины резали на ремешки кожу, из которой были сшиты их чувяки, по-местному «скифики», и варили ее, желая накормить детей хотя бы этим тошнотворным варевом.
Скимн и Гекатей приходили домой, чтобы дать детям по глотку вина из походных фляжек. Керкет все еще делал болтушку из отрубей с прибавкой каких-то стеблей, поил ею детей и пил сам.
– Мы скоро ноги протянем, сынок, – грустно изрекал Скимн, – а вот у богачей есть хлеб!.. Миний, Агела или полоумный Херемон спать с пустым брюхом не ложатся.
Погревшись у домашнего очага, мужчины брали свои копья и медленной походкой смертельно усталых людей брели к стенам.
О сдаче города стали говорить все чаще и громче. Миний и все члены совета понимали, что сдача города скифам неизбежна. Но эпистат все оттягивал момент решительных переговоров.
– Подождем еще день, – говорил он своим доверенным.
Скифы разжигали костры вблизи стен и жарили мясо.
– Сдавайтесь! – предлагали они грекам. – Будете есть мясо и сосать жир из костей!.. А не сдадитесь – подохнете!
И, смачно чавкая, глодали мослы.
Вдоль стен валялись поломанные и целые штурмовые лестницы, обгорелые бревна таранов, обломки стрел и копий. Все это было втоптано в подмерзающую грязь и выглядело очень уныло.
У костров кучками сидели сколоты, грея ладони. Их воинственные порывы остыли, как остыла земля от осенних ветров. И если херсонесцы опасались приступа, то скифы имели все основания бояться отчаянной вылазки горожан. Их боеготовность совсем ослабла. Еще раз подтверждалась истина, что война – тяжелый и упорный труд. Кто хочет побеждать, тот должен воспитывать у своих воинов привычку к ратным трудам. Скифы этого качества не имели.
Раданфир, сидя в шатре, играл с Фарзоем в кости. На ковре стояли чаши с вином. Пришли старейшины агарских родов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98