Позже нам известен величайший из скифских царей Атей, этот столь же грубый и воинственный вождь, как и Иданфирс, который считал ржание коня самой лучшей музыкой и говорил врагам своим: «Не стремитесь попрать своими ногами земли моей, чтобы не пришлось вам видеть, как кони мои будут пить воду из рек вашей страны!» Храбрый царь сам сражался с македонцами, что вторглись в Скифию под предводительством Филиппа Второго. И только тогда, когда мужественный царь был убит, враги смогли достигнуть победы благодаря своему более совершенному вооружению и защитным доспехам.
Поражение скифов македонцами было первым ударом по независимости Великой Скифии. За первым ударом последовали другие, не менее чувствительные. С запада вторгались геты, с востока двинулись самые опасные враги скифов сарматы, они перешли Танаис и начали планомерный захват скифских земель. Численность врагов и их ожесточение росли, скифские рати редели в беспрерывных войнах.
Действие нашего повествования относится ко времени, когда независимая Скифия все более ослабевала, уже потеряла большую часть своей территории и силилась укрепиться на последнем клочке земли – Таврическом полуострове.
Но и здесь нашелся новый коварный враг, пришедший из-за моря, – эллины-колонизаторы, стремившиеся превратить Тавриду в свою вотчину, богатую хлебом и скотом, золотом и выносливыми рабами.
Греки не были неожиданно появившимся врагом, они поселились здесь очень давно, но только с возвышением Понта, бывшего ранее маленьким государством Малой Азии, они нашли сильного союзника, готового поддержать их огнем и мечом против скифов.
Таким образом, Скифия оказалась окруженной врагами, которые нередко вступали во временные союзы, чтобы совместно щипать слабеющую сколотскую державу.
И вот в наиболее критический период скифской истории вырастает мощная фигура последнего из великих царей Скифии – Скилура. Это он во главе своего вооруженного народа появился впервые под стенами Херсонеса и основал ряд крепостей на подступах к эллинскому городу-государству: Хаб, Палакий (в честь своего сына наследника Палака), Неаполь. Последний он сделал своей столицей. Ранее на месте Неаполя располагался малоизвестный поселок, стоящий на возвышенности у перекрестка степных дорог.
В стародавние времена скифы и их цари жили на берегах Гипаниса – Кубани, владея несметными табунами лошадей. В дни торжеств они убивали сотни лучших скакунов в честь своих жестоких богов. При царских похоронах в могилу вслед за умершими уходили не только кони, но и царские жены и слуги.
Потом под натиском сарматов Скифия сдвинулась на запад, ее восточной границей стал Танаис, царская ставка переместилась на берег Борисфена.
Теперь по левобережью Борисфена кочуют языги, а к самой Тавриде придвинулась роксоланская орда. Эти сарматские племена перешагнули через Танаис и разгромили скифов, как когда-то скифы разгромили народ гимирру.
Неаполь стал последней столицей Скифии, ибо дальше двигаться было некуда. Скилур понимал, что на западе скифам делать нечего. Там и так кишмя кишели племена и народцы, теснили друг друга, резались с великим ожесточением за место под солнцем. Скифы не смогли бы поглотить эти народы или вытеснить их. Оставалось укрепляться в Тавриде, которая по прибытии сюда скифского царя сразу полюднела.
Херсонесские греки с беспокойством почувствовали на себе внимательные взгляды скифских владык, теперь близких соседей, и поспешно начали укреплять городские стены и подыскивать сильных покровителей, предчувствуя недоброе.
Раньше херсонесцы с удобством разъезжали по селениям оседлых сколотов-хлеборобов. Теперь их на каждом перекрестке дорог встречали шумные кавалькады вооруженных бородачей, всегда склонных ободрать грека как липку и отпустить его домой еле живого.
Иногда разудалые ватаги всадников гарцевали под стенами города, жгли загородные усадьбы, шумно требовали выкупа за пленных и «отступного». Получив кое-что, с песнями уезжали обратно в степи.
Тогда хитрые греки стакнулись с роксоланами. Те стали тревожить скифов, и борьба сразу обострилась. Скифы поняли, что греки такие же враги, как и сарматы, и с ними надо кончать. Колонисты в свою очередь пришли к убеждению, что времена мирного сожительства с варварами прошли. Обе стороны принялись точить мечи к предстоящей схватке. Послы Херсонеса поспешили в Понт, где нашли сильных покровителей – сначала царя Фарнака Понтийского, а потом его талантливого внука Митридата Евпатора.

2

Скилур был второй по величине фигурой в истории Скифии. Первой считался Атей. Но Атей жил и действовал в другое время.
Скилур составил план возрождения скифского могущества, возвращения земель, отнятых сарматами, подчинения богатых греческих колоний. План – великий по замыслу, но смелый и умный царь не успел его осуществить. Умер, оставив выполнение своих предначертаний любимому сыну и наследнику Палаку. В нем Скилур видел продолжателя начатой великой борьбы.
Когда Палак был еще маленьким светлоголовым мальчиком, старый царь сажал его к себе на колени и гладил льняные волосенки рукой, сверкающей перстнями.
– Великая Скифия, – говорил он, сдерживая силу могучего голоса, – подобна великану, что стоит спиной к морю, а лицом к суше. Голова великана – это царь скифский… Тело – знатные и богатые люди, родоначальники, князья. Правая рука его – воины-пастухи; в руке этой секира. Левая рука – сколоты-хлеборобы; она держит золотой плуг Колаксая. Правая рука с врагом воюет, левая – хлебом кормит.
– А ноги? – живо спрашивал юный царевич, слушая рассказ отца как интересную сказку.
Присутствующие смеялись, видя, что смеется Скилур, и многозначительно щурили глаза, поднимая при этом брови. Это означало, что любознательность наследника расценивается как зачаток будущей мудрости.
– Ноги? Ты хочешь знать о ногах? – переспрашивал царь и задумывался. Отвечал медленно: – Левая нога богатыря – это Херсонес, который мы должны взять немедленно. Правая нога – Боспор… Вот когда мы станем на эти ноги, тогда горе врагам нашим!
Лицо Скилура наливалось синюшной краской: Эх! Велики замыслы, а борода уже совсем седая!..
Скилур умер, оставив сыну в наследство царство, окруженное врагами, да еще горделивые планы воссоздания Великой Скифии.
Для молодого царя отцовские наказы стали символом веры. Он воспринял их как божественное откровение, как предначертание свыше. Да оно так и было по тем временам. Воля умершего считалась священной. Палак был убежден, что отец невидимо присутствует при его делах и силою своего загробного влияния помогает ему.
Для Палака жить – значило исполнять заветы отца. И он со всей молодой страстью принялся за выполнение планов Скилура.
Его задачей было поставить богатыря на ноги. Да и не только это. Он понимал, что само внутреннее устройство Скифии должно стать иным. Как ни велик авторитет царей прошлого, но время пастушеской Скифии миновало. Чтобы существовать и иметь силу для отражения вражеских наскоков, нужно было еще что-то, кроме вооруженных самодельными луками пастухов и своей пшеницы. Это «что-то» Скилур думал найти готовым в греческих колониях в виде хорошо налаженного производства оружия, оборудованных портов для заморской торговли, целого флота больших и малых кораблей, имеющих и торговое и военное значение. Но всей глубины своих замыслов Скилур не высказал и ушел в царство теней, предоставив сыну самому понять их сущность.
Постепенно Палаку становилось ясным, что нельзя принимать замыслы Скилура за готовую истину, но нужно считать их лишь первым шагом к великим преобразованиям. Нельзя механически соединить кочевую Скифию, тысячи оседлых хлебопашцев и совсем чуждые народу греческие города с их мастерскими. Сама коренная Скифия должна стать иной, а захват Херсонеса и Боспора явится лишь тем зерном, из которого возрастет мощь новой сколотской державы. Палак бредил строительством городов, рудниками, многолюдными мастерскими. Мысленно прокладывал дороги, строил флот, прикидывал, каков будет барыш от будущей торговли с заморскими странами. И уже не две руки видел у богатыря, ему рисовалась третья рука, мозолистая, заскорузлая, сжимающая кузнечный молот.
Это была рука… тысяч рабов, которые должны ковать железо, возводить стены, рыть глубокие рвы, строгать стрелы и рубить лес для строительства кораблей.
Вот для кого предназначалось золотое ярмо, упавшее с неба к ногам Колаксая. Для тысяч рабов! Так нужно понимать древнее сказание. Для успешной борьбы с многочисленным и сплоченным врагом войску нужно иметь за спиною не пустые кибитки и не поселения бедных пахарей, копающихся в земле, но еще большую рать «говорящих орудий», как тогда называли рабов.
Для начала многое можно найти в Херсонесе с его налаженным рабовладельческим хозяйством. Придется поучиться у греков на первых порах умелому использованию рабов. Но это только для начала. И Палак представлял себе Неаполь, Хаб и другие города такими же богатыми, как Херсонес, а главную гавань не в Херсонесе, а в Керкинитиде.
Скорее покончить с независимостью эллинских колоний!
Молодой царь спешил. Он ринулся в прошлом году к Херсонесу и осадил его. Но из-за моря явился флот Митридата Шестого и высадил на берег сильную рать под водительством храброго и умного Диофанта. Нестройные толпы скифов не знали силы и хитрости врага. Скифы были сильнее и многочисленнее понтийцев, но не умели строиться в сплошные ряды, им не хватало выдержки и боевой спайки.
Войска Палака отступили от стен города. Понтийцы преследовали их до самого Неаполя, взяли штурмом столицу скифов и рассеяли скифские дружины. Палак был настолько потрясен катастрофическим концом своего первого похода против греков, что без особых усилий со стороны победителя дал клятву о вечном мире с херсонесцами и присягнул в верности Митридату. Потеряв столицу и честь, он отступил в глубь таврических степей, где вернулся к образу жизни своих предков, к той пастушеской простоте, которую сам недавно осуждал, считал ее давно устаревшей.
В Херсонесе чувствовался угар от столь неожиданных успехов. Греки-колонисты многого ожидали от войск Диофанта, но не думали, что победа окажется такой скорой и полной.
Это была одна из величайших удач Херсонеса. Хозяева страны покорены и изгнаны из своих городов. Таврида лежала перед колонистами покорная, готовая безропотно отдать все свои богатства в эллинский и понтийский сундуки.
Греки шумно праздновали свою победу.
Правда, избавляясь от вечной угрозы скифских набегов, херсонесцы стали подданными Митридата… Но Понт далеко, а скифы рядом!
На следующий год, когда лето склонялось к осени, нежданно-негаданно откуда-то из степей срединной Тавриды хлынули скифские полчища и с ходу заняли Неаполь. Клятва о мире была нарушена.
Вспыхнули греческие огни на сторожевых вышках, неся далеко весть о скифском нашествии. Когда перепуганные граждане узнали о происшедшем, Неаполь был уже во власти степняков. Скифские воины отрезали головы у вражеских трупов и украшали скальпами узды и седла своих полудиких коней.
Снова началась война.

3

Царь Палак въехал в Неаполь на белом коне, покрытом ковровой попоной с кистями до самой земли и златошвейными узорами в виде изогнутых драконов и невиданных птиц со змеиными головами.
Всем, кто смотрел тогда на царя, бросались в глаза прежде всего эти яркие, ослепляющие украшения, утомительно обильные нашивные бляхи из золота, налобники и нащечники, изображающие скрещенные крылья, распластанных рыб, оленьи рога и львиные пасти, буквально облеплявшие оголовье царского коня. Блестящие нашивки искрами пробегали по тяжелым поводьям, перескакивали на пояс царя, где вместе с рубинами и смарагдами устраивали такую пляску огней, от которой глаза начинали слезиться. Недаром считалось, что скифские самоцветы самые лучшие в мире.
Алое сукно чепрака дышало жаром, малиновый кафтан всадника казался сладким, как заморское вино, а его опушка из меха белого горностая шевелилась, словно живая, сияя на изгибах холодным снежным блеском.
Остроконечная тиара на белокурых жидких волосах, опушенная снизу остро-колючим на вид лисьим мехом, также отражала лучи летнего солнца тысячью граней мелкого дорогого бисера. Тяжело и ровно лежала на груди золотая гривна, а за поясом торчал изузоренный пернач, символ верховной царской власти.
Толпа ахала, сдержанно шумела и теснилась к плетням огородов и стенам глинобитных домов, кашляя и чихая от едкой желтой пыли, поднятой копытами горячих коней.
– Царь! – кричали люди. – Это сам царь!
– Слава Палаку! Слава освободителю Неаполя!
– Слава царю-победителю!
Мальчишки визжали от восторга, карабкались на деревья, взбирались на позеленевшие камышовые крыши, на которых, по скифскому обычаю, торчали коньки – сдвоенные конские головы, выпиленные из дубовых досок, с копьем между ними.
Всем казался дивом чудесный многоцветный всадник, за которым в клубах пыли колыхались знамена и множество копий, напоминающих своим видом речной тростник.
И лишь потом, уже с близкого расстояния горожане всматривались в лицо своего владыки, такое незаметное, неяркое среди дикого блеска украшений.
– Погляди, погляди! – как бы испугавшись, торопливым полушепотом говорила одна молодая женщина другой. – Лицо-то у царя бледное, словно от болезни, а пот по щекам течет, даже на кафтан каплет!..
– Что ж, – с озорством ответила другая, что-то жуя, – в такую жару и цари потеют! А Палак телом слабоват, не то что его покойный батюшка Скилур, тот, говорят, богатырь был. А этот, я вижу, совсем теленок. Даже бороду сбрил, видно тяжело носить. А еще, я слышала, несколько жен держит!
Сказав это, женщина громко рассмеялась.
– Тьфу ты! – в досаде плюнула первая. – Откуда у тебя эта дерзость? Избегалась ты здесь с эллинскими воинами, привыкла кривляться да ломаться перед пьяными чужаками!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98