..»
Эти догадка и вопрос возникли одновременно с пронзительным криком, вырвавшимся из груди и звонко расколовшим тишину храма. Темные своды ожили, ответили тысячеголосым эхом. Храм Девы недаром славился своими акустическими свойствами. Целая гамма отголосков слилась в один мощный вопль, в котором ужас, поразивший женщину, прозвучал в многократно увеличенном масштабе. Это был нечеловеческий, оглушительно громкий призыв о помощи. Его сразу услышали стражники у ворот, патрули на улицах и дозорные на ближних башнях.
Послышались голоса людей, топот ног, лязганье железа.
– В храме кто-то кричит!
– Эй, стража! В храме тревога!
– К оружию!..
Гекатей одним из первых услышал страшный вопль, но не сразу догадался, что он издан человеческим горлом.
– Стойте здесь, – распорядился он, а сам кинулся прямо в храмовые ворота, сопровождаемый несколькими товарищами.
– Что случилось? Кто кричал?
В пристройке, где жили Мата и воспитанницы, замигали огни. Старшая жрица выскочила полуодетая, выбежали иеродулы с факелами. По колоннам храма и узорчатому фронтону забегали желтые полосы света. Тени за колоннадой сгустились и вздрагивали, подстегиваемые огнями. Вынырнули из тьмы испуганные, недоумевающие лица, фигуры бегущих людей. За периболом храма кто-то кричал диким голосом:
– К оружию, херсонесцы, Дева в опасности!..
Мата вместе с толпою воинов и храмовых женщин-рабынь подбежала к ступеням храма. Оттуда уже вышел Гекатей. Его лицо при багровом свете казалось страшным, перекошенным от боли и гнева. Он нес на руках окровавленный труп женщины.
– Моя мать… убита… – объявил он приглушенным голосом.
Мата оказалась рядом. Она выхватила из рук иеродулы факел и подняла его к лицу убитой.
– Очнись, Гекатей! – закричала она вне себя. – Какая это мать!.. Это же дежурная иеродула Ликия! Она должна была всю ночь поддерживать огонь в светильнике!.. О боги!..
Она отпрянула от убитой и завизжала в непобедимом страхе:
– Смотрите, смотрите!.. В груди Ликии таврский нож! Тавры!.. О олимпийцы!.. В храме тавры!
Теперь все увидели, что из груди трупа торчала рукоятка бронзового ножа.
Воины направили вперед копья и устремились в чернеющий провал храмового входа. Звучные своды отвечали им целым хором голосов. Гекатей передал труп Ликии рабыням, а сам в два прыжка очутился внутри храма.
– Помни, ты должен спасти Деву! – крикнула ему вслед Мата.
При свете факелов все легко убедились, что поющая дверь и замки на ней целы. Розовая статуя безмятежно улыбалась навстречу людям, но на нее никто не обратил внимания. Все были обеспокоены судьбой деревянного идола, запертого в заднем опистодоме. Кинулись в склад недорогих посвящений, его дверь была распахнута, а около порога лежала бесчувственная Делия. Ее подняли и бережно вынесли.
В складе все стояло на своих местах. Молодые воины опустили копья и недоуменно переглядывались.
– Выходит, что все в порядке. Дева в безопасности…
– Кто же убил Ликию?
Появилась Мата. Она шла несмело, боязливо вздрагивая и оглядываясь. Она уже осмотрела замки на дверях опистодома и тяжело дышала от волнения.
– Ну что? – жестко спросила она.
– Успокойся, Мата, – ответил Ираних, – в храме нет никого.
– А кто убил иеродулу? – с грубой резкостью обратилась к нему жрица. – Ночные сфинксы, что ли?
– Надо осмотреть чердак, – догадался Гекатей.
Мата вздрогнула и широко раскрытыми глазами уставилась на почти незаметную дверь, заставленную разным хламом. Дрожащими руками она отдала Гекатею ключи, а сама благоразумно отошла к выходной двери храма.
Гекатей подошел к дверце.
– Дайте огня.
Поднесли факелы. Замок оказался сломанным, но дверца, несмотря на усилия молодого воина, не открывалась.
– На чердаке кто-то есть. Дверь закрыта изнутри.
– Там тавры! – взвизгнула Мата.
– Ломайте дверь!
Воины схватили деревянного коня и, пользуясь им как тараном, начали выбивать дверь. Это оказалось совсем не так просто. Толстые дубовые плахи, окованные железом, не поддавались усилиям десятка человек. Старшая жрица поняла, что, если сейчас дверь рухнет, произойдет кровопролитная рукопашная схватка. Она выскочила во двор и стала вопить, раздирая на себе одежды:
– Богиня в опасности! В храме тавры!.. К оружию, спасите!..
Ей начали вторить рабыни. Их крики звонко разнеслись по городу. Из храма также доносились громоподобные звуки. Каждый удар тарана будил гулкое эхо среди каменных стен.
Улицы наполнились народом, все ярче вспыхивали огни, тревожно раздавались возгласы, нарастал грохот сотен бегущих ног.
– Тревога! В город ворвались скифы царя Палака!
– Берите копья, взбунтовался эргастерий!
– Слава Митридату, говорят, прибыли его корабли нам на помощь!
Кричали разное. На дальних улицах никто не мог сказать толком, что случилось. Более сообразительные показывали в сторону акрополя и призывали:
– Граждане, идите на площадь, там происходит неладное!
Бабон, отдуваясь и придерживая левой рукой ножны меча, бежал во главе десятка гоплитов. В правой руке его сверкал блестящий клинок.
– В храме Девы тавры! – сообщили ему.
Толпа за толпой, словно морские волны, подгоняли одна другую. Человеческое море затопило площадь. Было светло, как днем.

8

Замирая от страха, охваченная суеверным чувством, Соза провела молчаливых и страшных тавров в храм Девы. Ее предприятию способствовало то обстоятельство, что Костобока с вечера не оказалось, он куда-то исчез. Обычно раб несколько раз в ночь обходил все закоулки храмового двора, как сторож. Увидеть его ночью бродящим по двору было делом обычным. Мата ему доверяла.
Соза больше всего опасалась, что именно Костобок может заметить ее и тавров во время перехода через двор, поднимет тревогу и призовет стражу.
По обычаю, вооруженные стражи располагались у ворот храма и вокруг перибола. Заходить ночью в храмовой двор считалось проступком и могло навлечь на виновного подозрение в умысле против Девы или в попытке совращения жриц.
Поэтому Соза не боялась наружной охраны. Все было тихо. Костобок не появлялся. Похитители, подобно теням, бесшумно скользнули во мраке вдоль каменного забора, готовые к любой случайности.
Казалось, все благоприятствовало рискованному делу. Ночь была темная, тучи застилали небо. Слабый ветер дул с моря, донося неясный шум волн. Отдаленные звуки города не могли вызвать беспокойства, а перекличка сторожевых за каменным забором была так привычна, что Соза относилась к ней безразлично. Она более встревожилась бы, если бы монотонные оклики часовых неожиданно прекратились.
– Слушай!..
– Слушай!..
При входе в храм рабыня прислушалась и остановила главаря тавров тем, что взяла его за руку.
И от этого прикосновения суеверная старуха, склонная к фантастическим умозаключениям, вдруг ощутила в глубине своего окаменелого сердца что-то щемящее, словно отголосок давно пережитой боли. Может, это был страх перед отважными безумцами, что посмели проникнуть в самый центр вражеского города для неслыханного дела – выкрасть городскую святыню. Тавры к тому же славились как жестокие и хладнокровные убийцы, от них всего можно было ожидать.
Соза не сумела сразу разобраться в своих чувствах здесь, среди насторожившейся тьмы, в такой необычной и страшной обстановке. Она со страхом ощущала в душе небывалое возбуждение, как будто кто-то невидимый вселился в нее и овладел ею.
Она хотела провести похитителей в склад недорогих посвящений незаметно от дежурной рабыни, поддерживающей священный огонь, рассчитывая, что она спит. Ликия была большой соней, и когда засыпала, то ни громкие окрики, ни толчки не могли разбудить ее.
Но Ликия, на свою беду, оказалась бодрствующей. Она стояла у подножия розового кумира и крутила свои косы, чтобы уложить их вокруг головы. Было ясно, что девушку надо схватить, связать и заткнуть ей рот тряпкой. Старуха хотела растолковать это тавру и повернулась к нему. Желтая полоска света падала прямо на лицо его. Оно казалось выточенным из темного дерева.
«Какой юный, а решился на такое опасное дело!» – подумала иеродула. Но не успела она раскрыть рот, как он сделал знак – и двое воинов бесшумно вошли в храм. Ликия даже не вскрикнула. Послышался глухой удар и звук падающего тела, пронзивший Созу, как огнем.
Это было первое, чего она не хотела бы. Смертоубийство в храме считалось великим осквернением святыни и всегда влекло за собой несчастье.
– Дева не простит этого, – прошептала в ужасе старуха, уверенная, что возмездие не замедлит и падет на их головы.
Вместе с этой мыслью она почувствовала острую жалость, но не к погибшей Ликии, а к молодым таврам, представила, что они, такие юные и смелые, свободные от рабских уз, попадут в руки ненавистных эллинов. И с неожиданным приливом энергии решила сделать все, чтобы не допустить до этого и помочь смелым юношам благополучно закончить свое рискованное предприятие.
По знаку проводницы они проследовали в склад, где мирно спала Делия. Соза просмотрела, когда больную принесли в храм, и сейчас не подозревала о ее присутствии. Это была вторая ошибка, имевшая роковые последствия. Благодаря ей Делия осталась живой, а похищение састера не удалось.
Замок на дверце был сломан, похитители проникли на чердак по узкой лесенке. Соза задержалась и предусмотрительно задвинула дверцу на внутренний засов. Это было в тот момент, когда больная проснулась.
На чердаке царила тьма. В слуховое окно, прорезанное во фронтоне, неясно появлялись и исчезали холодные осенние звезды, застилаемые тучами. Тавры стали высекать огонь и раздувать трут. При свете искр старуха опять увидела руки и лицо их молодого вожака. Повторилось то же, что и внизу, когда она прикоснулась к его руке. Соза задрожала, словно от внезапной боли. Вспомнились обещания и загадочные намеки Вастака. Предположение вдруг перешло в уверенность. «Это он! – почти вскрикнула женщина, охваченная экстазом. – Это он!.. Только тот был маленьким, а этот – большой. Он вырос… Сам Палак направил его сюда, желая вернуть его мне!»
Старуха кинулась к воину с живостью, несвойственной ее возрасту. Задыхаясь от волнения, обратилась к нему по-таврски:
– Скажи – кто твои отец и мать?
Юноша удивленно посмотрел на нее и, помахивая трутом, ответил:
– Мои родители в горах.
– Нет! Ты просто не помнишь!.. Ты попал к таврам совсем маленьким!.. Ты не тавр, я докажу тебе это, ибо мое сердце никогда не обманывало меня. Ты… сын мой!.. Ты!..
Но старой рабыне не суждено было закончить свою речь. Ее прервал страшный, нечеловеческий крик, раздавшийся внизу. Ему ответили оглушительным эхом своды храма. Воины вздрогнули и схватились за оружие.
Это было начало общей тревоги.
Соза будто опьянела. Не привыкшая думать последовательно, склонная к кликушеству, она мгновенно поддалась первой догадке, пришедшей ей в голову. Она была уверена, что Палак и Вастак сдержали свое слово и вернули ей потерянного сына. Все, что за многие годы накопилось в ее душе, сейчас хлынуло неудержимым потоком. Радость, материнская ласка, заботливость о своем ребенке, дикая, страстная любовь к нему – все это было сразу отдано безраздельно молодому воину. Соза завыла и, к удивлению тавров, бросилась к юноше, обхватив его шею костлявыми руками, прижалась щекой к его нечесаной шевелюре.
– Богиня услышала меня, – рыдала она в упоении, – богиня решила вернуть мне сына!.. Теперь никто не отнимет его у меня! Моего нежного козленка!
– Она сошла с ума, Гебр, – заметил один из воинов.
– Она от страха не знает что делает! – сказал другой.
Но уважение к старости было одной из главных черт таврского воспитания. Гебр осторожно освободился от объятий женщины и с участием посмотрел в ее лицо, продолжая размахивать горящим трутом.
– У нас, у таврских горцев, племени арихов, – сказал он ей, – все старшие – отцы и матери, все ровесники – братья и сестры, а все младшие – сыновья и дочери!.. Я и товарищи мои – младшие в роду и готовы признать тебя за нашу мать! Мы будем рады принести тебе дичь и охранять твой сон. Но это не сейчас, когда мы вышли на путь войны и принесли народу и богам клятву вернуть в горы нашу богиню!.. Время бежит быстро, уже началась тревога в городе, и мы можем не успеть!.. Посмотри в окно, уже вспыхнули огни, и свет их проникает сюда!
Это было сказано с таким спокойствием, как будто никакой опасности не существовало. Остальные так же хладнокровно прислушивались к нарастающему шуму вокруг храма, но их руки крепче сжимали копья и палицы.
Соза словно очнулась. С небывалой быстротой она подбежала к слуховому окну и поглядела вниз. Двор храма и прилегающая к нему часть площади кипела мятущимся людом. Факелы скрещивались, одни вооруженные отряды обгоняли другие, все показывали на храм и кричали:
– В храме тавры!..
– Надо спешить! – сказал громко Гебр. – Эллины проснулись, они увидели труп в храме. Эй, старуха, я говорю тебе, надо спешить!
– Поздно спешить, – глухо ответила старуха, – уже весь город знает, что мы здесь! Храм окружают со всех сторон! Готовьтесь к неравному бою!..
Соза забегала по чердаку, потрясая маленькими высохшими кулаками.
– Проклятые, проклятые! – вскрикивала она. – Вы все отняли у меня, свободу и ребенка! А теперь я нашла его, но вы опять хотите разлучить нас! Не будет этого!
Она остановилась, пораженная внезапной мыслью.
Раскатисто доносились снизу тяжелые удары.
– Херсонесцы ломают дверь!.. Я задвинула засов, но он долго не выдержит! Эллины сейчас будут здесь! Но я спасу вас всех, дети мои! Спасу тебя, мой ягненок! Не для того я нашла тебя, чтобы отдать на растерзание херсонесцам!
– Мы спустимся на арканах во двор и пробьемся мечами или… умрем! – с жаром заявил Гебр. – Но мы должны взять с собой Деву! Без Девы нам нельзя явиться в Белый Город!
– Погляди в окно, сын мой! Как вы пробьетесь через эту толпу? Нет, теперь только я смогу спасти вас, и я сделаю это! Ведь я мать твоя!
Воины с уважением и удивлением смотрели на старуху. Сам Гебр начинал верить ее словам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98