.. Тьфу! А ведь было время, когда около наших берегов появился флот Перикла!
Неожиданно он замолчал, увидев, что к нему направляется Мениск.
Виноторговец подошел в сопровождении раба, нагруженного амфорой и фиалами.
– Почтенный демиург херсонесского полиса, уважаемый Орик, сын Гедила, не откажется промочить горло этим вином!
Раб поднес херсонесцам два фиала, наполненные розовой жидкостью.
Орик поблагодарил и принял фиал из рук раба. По его знаку то же сделал и секретарь Матрий.
Все гераклеоты, притихшие было, сразу приветливо засмеялись и окружили херсонесцев. Все держали в руках полные фиалы. Длинные тени забегали по доскам палубы.
Автократ, прищурясь, произнес с ухмылкой сатира:
– Давайте, друзья, выпьем за дружбу наших городов – Гераклеи и Херсонеса! Они подобны двум дубам, которые растут по обеим сторонам Эвксинского моря!
– Херсонесский дуб, – ответил с живостью Орик, – вырос из гераклейского желудя. Мы этого никогда не забываем! Гераклея – метрополия херсонесской колонии. Гераклея – мать наша! И херсонесцы всегда скажут: «Нет города лучше Гераклеи! Нет статуи в мире лучшей, чем статуя Геракла на площади вашего города! Ваш мраморный Геракл прекрасен, все приезжие поражаются его отделкой, золотой львиной шкурой на его плечах, золотым оружием в его могучих дланях!»
– О! – взревел Мениск, подбрасывая чашу вверх. – Геракл – покровитель нашего полиса, и его мы чтим выше всех богов! В нем душа и сила нашего города! Может ли быть лучший покровитель, чем тот, кто победил Немейского льва, удушил гидру и оторвал от земли Антея?!
– Нет! – дружно ответили гераклеоты.
Орик повел бровями, склонил голову и, переждав, когда кончится шумный восторг гераклеотов, ответил:
– Мы, херсонесцы, так же как и вы, поклоняемся Гераклу – ведь мы же дорийцы! Но мы приносим жертвы и моления Зевсу, Земле, Солнцу, многим олимпийским богам, Дионису – богу виноградарей, ибо виноделие – одна из статей нашего хозяйства!.. Но нашей прямой заступницей и предстоятельницей была и остается Дева, ксоан которой хранится в храме города! И мы любим нашу Покровительницу и гордимся ею!
– Да-да! – поспешно вмешался Автократ, бросая укоризненный взгляд на Мениска. – Все боги хороши, лишь бы они хорошо нам служили! Велик Геракл, но и Артемида Тавропола, чудесная богиня Херсонеса, известна во всем мире!.. Слава херсонесской Деве! Осушим в честь ее фиалы!
– Слава! Слава!
Все подняли над головами фиалы и после громкого крика: «Эй, ла!» – выпили.
Автократ обтер усы и с одобрительной усмешкой обратился к Орику:
– Говорят, после прошлогоднего разгрома скифы стали послушными, как доморощенные рабы! Теперь у них и в уме нет того, чтобы напасть на Херсонес, не так ли?
– Диофант Синопеец показал им, каковы зубы у Кербера! – добавил громко Мениск.
Орик сделал неопределенный жест.
Каждый по-своему истолковал это движение. Гигиенонт кисло усмехнулся.
– Варвары живучи, – проскрипел он, – они подобны траве: растут лучше, когда их косят! Смотрите, как бы они опять не появились у стен вашего города!.. Кха-кха!..
Купцы недовольно посмотрели на говорившего. Орик стоял, как бы обдумывая его слова.
– Да, – мягко ответил он, не смотря на Гигиенонта, – скифы подавлены славными понтийскими войсками, слава царю Митридату! Но они не истреблены и еще не укрощены! Набеги с их стороны возможны. Это мы имеем в виду! Но одно можно сказать с уверенностью: что к настоящей войне скифы уже не способны, да они и не посмели бы выступить против Херсонеса из боязни гнева Митридата Великого!
Все захохотали с удовлетворением.
– Вот нагнал Диофант скифам страху!
– Теперь им ничего больше не остается, как работать на Херсонес и Понт и снабжать их скотом и хлебом!
Даже Гигиенонт удовлетворенно кивнул головой, но заметил:
– Вы правы, скифы разгромлены и устрашены. Однако не забывайте, что варвары вероломны, понятия о чести у них маленькие, да и те заимствованы у эллинов. Говорят, что до общения с греками скифы даже днем убивали друг друга, чтобы отнять понравившуюся вещь.
– Скифы – полуживотные! Они еле различают добро и зло!
– Тише, друзья, – предупредил доселе молчавший Никодим, человек с бледным полным лицом, – на корабле едут скифы!
– Да? Где они?
– Они в каюте, видимо, отдыхают. Они пересели к нам в Истре с византийского корабля… Я слыхал, что они прибыли туда из Родоса.
– Что же они так долго спят?
– Варвары спят или едят, если не пьянствуют и не убивают!
– Тсс… кажется, они идут.

2

На палубу вышли двое – молодой и старый.
Первый имел русые кудри и льняного цвета вьющуюся бородку. В чертах его чистого, красивого лица сквозила душевная мягкость. Серые глаза смотрели задумчиво, в них не было того острого внимания к окружающему, пытливого любопытства, которые так отличали эллинов от других народов. Так смотрят праздные мечтатели, обеспеченные бездельники, охотнее упражняющие свое воображение, нежели волю.
Ступив на палубу, он задержался и зевнул без стеснения. Щурился, как бы привыкая к солнечному свету. Выглядел молодой скиф живописно, чему способствовали красные шаровары с блестящим, расшитым бисером поясом и голый торс, лоснящийся под солнцем. Он походил на циркового гимнаста, готового начать свои упражнения на арене, окруженной зрителями.
– Как сильно печет солнце, – заметил он по-скифски, – можно подумать, что мы продолжаем плавание по Средиземному морю или Эгейскому. А на самом деле мы уже на далеком севере, у берегов той страны, про которую эллинские моряки любят рассказывать страшные вещи… Даже мой учитель гимнастики Тимагор перед нашим отъездом говорил с сожалением, что я еду туда, «где воду рубят мечами и оплакивают свои отмороженные ноги». Он не мог поверить, что я по своей охоте возвращаюсь на родину. А сейчас он был бы поражен, если бы почувствовал этот гиперборейский жар вместо холода!
Орик немедленно перевел гераклеотам речь скифа. Купцы в молчании разглядывали молодого красавца и его пожилого спутника, когда те прошли мимо них.
Второй был седой старик с лопатообразной бородой и блестящей лысиной. Остатки волос, что сохранились у него на затылке и около ушей, он прихватил красной тесьмой, завязав ее на лбу. Сутулая, но крепкая фигура старика казалась неуклюжей в том одеянии, которое он носил. Замшевые шаровары, засаленные и нуждающиеся в ремонте, висели грубыми складками и были заправлены в мягкие сапоги. Потертый неопределенного цвета кафтан, наброшенный на плечи, сзади был помят, спереди широко распахнут, так что был виден толстый, как седельная подпруга, пояс из воловьей кожи, украшенный медными бляхами. На поясе слева висел короткий меч – акинак, справа оселок и кружка для питья.
– Погляди, князь, – хрипло пробасил старик, показывая на море черным пальцем, – Фагимасад сердится. Эк, разогнал своих посыльных!
– Греки говорят, что это Протей, пастух Посейдона, загоняет в стойло морских коней. Только мне кажется, что дельфины мало похожи на коней!
– Возможно, ночью грянет буря… Но нам она не страшна, к ночи мы уже будем в Керкинитиде, на родной земле.
– Что ж, – беззаботно возразил молодой человек, – в буре есть своя красота! Я хотел бы испытать бурю на скифском море и увидеть, как умеет гневаться старый Фагимасад-Посейдон!
– Неладно говоришь, сын мой. Никогда не напрашивайся на беду. Она имеет тонкий слух, сразу услышит твои слова и падет на твою голову. На бурю хорошо смотреть со стороны, так же как и на битву… А на этих эллинских плавучих гробах я всегда чувствую себя пищей для рыб.
– Ты, как врожденный степняк, не любишь моря. Вспомни, по преданию, мудрый царевич Анахарсис считал плавающих по морю почти мертвыми.
– Покойный царь Скилур часто говорил, что Скифия должна иметь свои корабли и своих моряков. Но и он, как все мы, чувствовал себя хорошо лишь среди степи, сидя верхом на добром коне. Ах, мой юный князь! Я уже старик, но сегодня мое сердце бьется совсем так же, как в прежние годы!.. Одна мысль о том, что я скоро увижу родные места, волнует меня, словно молодого парня женщина! Мы были на Родосе, в Афинах, в Милете, но все их красивые дома, сады и капища не стоят одной ночевки под звездами родины. Хорошо иметь родину, а такую, как наша, – особенно. Воспоминания о ней согревают даже на чужбине… Чувствуешь ли ты это? Остался ли ты скифом-сколотом, чего хотел твой отец Иданак, или чужбина сделала тебя эллином?
– Нет, старик, я не эллин, я сколот и тоже радуюсь возвращению домой. Но не скрою, что отвык от Скифии, воспоминания о ней кажутся мне сном, а люди, которых я знал когда-то, – тенями… А вот эллинские города, да и сами эллины, с их хитростью и лицемерием, это явь, действительность!.. Я привык быть среди эллинов, слышать их речь, толкаться на шумных площадях и не могу представить, как буду чувствовать себя в юрте среди пустыни.
– Скифия не пустыня, Фарзой, – сурово возразил старик, хмуря брови, – кто родился и вырос в степи, для того она полна жизни и движения! Там, – показал он рукой на восток, – твой народ, могилы твоих предков, твои боги!
И, подумав, пробормотал самому себе:
– Да, ты слишком долго дышал чужим воздухом. И я начинаю сомневаться: выполнил ли я завет твоего отца – воспитать тебя скифом! Боюсь, что ты ускользнул от меня. Ты попал в силки эллинских обычаев и привязался к чужому образу жизни! О Эллада! Если ты не можешь превратить человека в раба и посадить его в эргастерий, то порабощаешь хотя бы душу его, обманываешь его лживым блеском своей жизни!
Князь с улыбкой обнял своего дядьку.
– Не печалься, Марсак, – сказал он, – того, кто поручил тебе сопровождать и воспитывать меня, уже нет. Отец умер, царь Скилур – тоже. Но я еще раз говорю тебе, что я бывал в греческих храмах из любопытства, но не для того, чтобы поклониться их кумирам. Своим богам я не изменял, как это сделали Скил и Анахарсис, если только они в самом деле существовали, не приносил жертв никому, кроме Зевса, не наряжался в скоморошьи одежды и не плясал на вакханалиях… Мои предки были прибрежными сколотами, такой же и я… Но я забыл правила степной жизни, отвык от них и, пожалуй, уже не смогу пить кровь, смешанную с молоком, или сдирать с убитого врага кожу, чтобы обтянуть ею колчан.
– Ну-ну, – продолжал хмуриться старик, – я хочу верить в лучшее! Ты – родовой князь, тебе не придется делать того, что выполняют простые воины… А потом – ты должен знать, что сколоты снимают с головы мертвого врага кусок кожи, а твои культурные греки дерут шкуру живьем с целых народов сразу! Знаем мы эту культуру, эллинскую и римскую, она крепко пахнет кровью и эргастериями!.. Не так ли?
– Может, и так, но, Марсак, ведь и ты во многом изменил обычаям «царских скифов»!
– Что? Ты шутишь, князь?
– Нет, не шучу. Ты пристрастился к эллинской кухне и, думаю, заливную рыбу по-афински или соус с заморским перцем предпочтешь куску кислого скифского сыра, в котором немало испорченного творога и овечьей шерсти!
Старый сколот пожал плечами. Фарзой рассмеялся.
– Только в одном, мой степной богатырь, ты всегда останешься верным себе, хотя бы и находился на чужбине…
– Ага, в чем же, сын мой?
– Ты всегда и везде, в Афинах, в Риме и в Синопе, куда бы ни забросила тебя воля богов, будешь носить у пояса меч, всегда отточенный против врагов Скифии, и кружку для питья, и пить этой кружкой только…
– Что «только», продолжай.
– Только неразведенное, крепкое вино!
Марсак махнул рукой, как бы досадуя, а на самом деле усмехался в бороду. Как истый сколот, он любил выпить. Сейчас он искоса поглядел на группу греков, что сидели поодаль. Увидев, что купцы тянули из чашек вино, отвернулся и плюнул в море. Это было замечено гераклеотами и вызвало с их стороны ропот возмущения:
– Проклятый варвар, невежа! Он плюет в глаза Посейдону, словно нарочно стараясь вызвать его гнев! Плевать в море – великий грех!
– Разве варвары понимают это?
Скифский князь потянулся, подставил грудь навстречу повеявшему ветерку.
– Я совсем расслаб от сна и безделья. Греция приучила меня ежедневно упражнять свое тело. Позови Пифодора, пусть принесет оружие, разомнемся немного.
На окрик старика явился раб Сириец.
– Позови Пифодора. Уж не умер ли он там в каюте?
– Нет, господин, он точит меч.
– Занятие, достойное мужчины! Пойди за ним!
Но тот, о котором шла речь, был уже здесь. Полуголый, как и его господин, одетый лишь в хитон-безрукавку, с пестрым платком на черных кудрях, он с легкостью рыси выпрыгнул на палубу и окинул всех быстрым взглядом. В его выпуклых блестящих глазах проглядывали беззастенчивость и лукавство, что сразу не понравилось гераклеотам. Они увидели в нем человека, отличающегося от них самих. Чем – они сразу и не сказали бы, но его насмешливый, вызывающий вид оскорблял их чувство сдержанности и благочиния, ту внешнюю деловую солидность, которая была принята в обращении среди греков-колонистов.
– Фу, какой нехороший! – вполголоса пробурчал Гигиенонт, делая брезгливую мину на своем бледно-сером лице.
– Похож на тех, которые бродят ночами по большим дорогам и не прочь ограбить храм самого Зевса!
– А я убежден, – добавил Автократ, – что этот южный эллин – бродяга и нищий, сбежавший из своего города или изгнанный за грабеж… Вчера он обокрал своего хозяина, а сегодня кормится у стола варвара!
– Скажи лучше – у костра, – рассмеялся Мениск, – варвары не имеют столов и жрут мясо, поднимая его прямо с земли вместе с навозом.
– Вот такие-то и образуют пиратские шайки!.. Фу! Я заковал бы его в двойные кандалы и послал бы на рудник!..
Раб Сириец принес из трюма оружие и доспехи. Он помог одеться в броню князю Фарзою, потом Марсаку. Оба скифа надели рукавицы и нахлобучили на головы бронзовые шлемы. Теперь они выглядели очень внушительно.
– Поглядите, братья мои, варвары вооружились! – почти испуганно воскликнул Никодим, хватаясь за пояс, где у него были спрятаны золотые деньги.
Кибернет внимательно наблюдал за действиями скифов с высоты командного места, готовясь дать сигнал матросам и гоплитам, чтобы поднять их по тревоге… Беспечность – качество сонных варваров:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98