.. Они надеются спасти свою собственность в эту последнюю минуту, когда, колеблемого бурей, гибнет мир!
Нужно решительно оборвать и сразу покончить с этим бессмысленным и опасным беспорядком, с этим неистовством беспомощности. Лучший способ - предложить пойти поужинать в ресторане. Но я хозяин, мне неудобно сказать: давайте, люди добрые, пойдем лучше вон отсюда! Я беспомощно оглядываюсь вокруг. Много людей, и между ними никакого, кто мог бы стать мне пригодится. Разве что Гуля. Но где он? Я ищу его глазами.
Вот он сидит верхом на стуле, хмурый и сосредоточенный, положив локти на спинку стула, опираясь подбородком на руки, полный собственных тревог, и думает и смотрит молчаливо на черное полукруг вечернего неба, отрезанная рамой окна. Какое счастье, что этот неистовый Гуля не вступал в разговор. Несомненно, он этот шаткий сумбур дискуссии обратил бы на катастрофу.
Я пробираюсь сквозь лабиринт колен, стульев, локтей, ботинок, сигаретных огоньков Я подхожу к нему, преклоняюсь и конфиденциальним тоном прошу стать мне пригодится.
- Спасите, друг! Погибаю!
Он радостно вспыхивает. Он просиял. Он рад все сделать для меня. Он полностью предан мне теперь, как и всегда.
- Все, что только вы от меня хотите, Ростислав Михайлович!
Плоские ступени из широких каменных плит ведут нас глубоко вниз под землю на пивоварню, где, как заверили меня местные знатоки ресторанных дел, мы найдем не только настоящие отборной яркости кавказские шашлыки, но и лучше по вкусу вино.
Мы сходим вниз, не торопясь, и мое внимание на стенах лестницы привлекает рисования домодельного мастера: различные рисунки, пестрые пейзажи, мелкие бытовые сценки. Я задерживаюсь, чтобы рассмотреть их.
Передо мной из горных блакитнобилих снежных вершин между серых скал в глубину узкой долины стекает быстрый ручей.
Крестьяне в бешмет, произвольно выбранных художника цветов, ножами, сверкающие, как молнии, срезают тяжелые грозди зеленого и синего винограда.
Серые ослики по порядку медленно шествуют по узкой тропинке вдоль горной реки в разовом мареве солнечный пламенного дня.
На оранжевом фоне базарной площади под широким ветвями большого платана, ствол которого выписан горячим цитриновожовтим хромом, стоит небольшой из фиолетового камня составлен Духан.
На суриковый огне очага ультрамариновый повар жарит карминный шашлык.
Крестьяне, приехавшие в город, сидят в духане по длинным цвета золотистой охры столами и пьют вино и кофе. Красное вино и кофе.
Здесь же под себя ногами в бараньих лохматых шапках сидят судьбы музыки, они дуют в дудки, выпучив глаза и кругло, по-лягушачьи раздув щеки.
Вот свадьбы. В жениха юношеские рожевопухли щеки, черные изюминки спокойно-бездумных, как в теленка, глаз, длинный купеческий сюртук и высокая каракульова шапка, - идеальный образец стандартного жениха.
И много еще всякого другого: сценок, фигур, дел. И в дополнение ко всему этому, к горам бешмет, винограда, шашлыков, рубиновых капель помидорной сока, смешанного с луком, нарисованный также казак Мамай. Конь, привязанный к дубу. По широким Чумаковым поясом пистолеты. Сабля висит на ветке, казак, усатый и с волосами, играет на гуслях.Невинная дань, искренне умно мастера местной украинской тематике.
Мы стоим вместе с Иваном Васильевичем Гулей на ступеньках, роздивлюемось этот настенная живопись и обмениваемся мнениями. Собственно, говорю я, Гуля слушает.
- Что делать мастеру, - говорю я, - когда ему той же белой, тождественным себе краской нужно нарисовать и горячее небо и холодный снег далеких горных вершин, скользкую чешую рыбы и серебряное изменчивое дрожь поверхности реки? .. Вы, спрашиваю я Гуле, - никогда не думали, что такое реализм? - Он с удивлением смотрит на меня. Что я, мол, хочу от него? На какой ответ я жду? Он не понимает меня.
Я кладу руку на плечо и сквозь шкельця очков заглядываю ему в глаза. Я хочу, чтобы мы избавились чувство тревоги, которое легло на нас. Освободились от страха катастрофы, который поглотил нас, Обесцвечивающий перед нами мир.
Смелее! Откроем еще неопознанные тайны творчества, найдите для себя нежный покой и внутреннюю тишину, глядя на эти картинки, добросердечные и наивные.
- Мы должны, - говорю я, - оценить опыты этого мастера. Где-то в глубинах памяти он, видимо, не зная того сам, хранил воспоминания о старинных традициях иранской миниятуры, о канонических для этого искусства персонажи, жесты, краски. Унаследованный от тысячелетий архаизм он сочетал с собственной неопытностью примитива.Смелостью, которой ему никак не хватало, он побеждал с отвагой неуча художественную свою беспомощную неумелость.
- Смотрите, - говорю я Гуле, - он никогда не жалел красок, чтобы произвести впечатление на зрителя. Он не ограничивал себя в выборе цветов. Он был щедрый и искренний, он рисовал той краской, которая ему приходилась по душе. Собственные предпочтения, подсказанные собственностью его неприхотливый сердца, когда он взвешивал, что, как и какой краской рисовать!
- Каждый художник, - продолжаю я, - есть вместе с тем народ, и тысячелетия багатоока мильйонових память народа лелеет и питает память художника. Реализм, - поучительно замечаю я, - есть явление более сложное и глубокое, чем это кажется на первый, несколько поверхностный взгляд.
Мне приятно слушать самого себя, собственные свои, вскользь высказываемые мнения. В словах своих, произносимых только для того, чтобы играть, чтобы тешить себя самого, я открывает для себя истины, на которые я попадаю неожиданно и которые тем временем никого ни к чему не обязывают.
Гуля не противоречит мне. Он слушает меня. Слушает с привлекательной и трогательной благодарностью. Так, видимо, торжественно и важно слушали ученики, где во времена кватроченто или чинквеченто, в итальянских мастерских своего учителя: с доверием, к которой не примешивалось ничего двусмысленного и темного.
- Что особенно ценно в творчестве этого мастера, - открываю я свое мнение, - это то, что он вовсе не считается с традициями банального реализма, к которому нас приучили маляры XIX века. Банальный реалист рисует закат, как он его видит, и никогда так, как знает. Он рисует червоножовте солнце, склоняется к горизонту, хотя еще со школьной скамьи он знает, что, собственно, движется земля, а солнце остается недвижимое Наш мастер делает иначе. Он одновременно рисует то, что видит, и то, что знает. Вот, например, обратите, пожалуйста, внимание на этот рисунок реки. Здесь нарисована поверхность реки, сияющий на солнце и горячими бликами света слепит человеку глаза, но мастер не удовлетворяется этим. Он не хочет, чтобы ему забросили, что он не был правдив в своем искусстве и не нарисовал того, о чем он знал лучше, что каждая река в этой плодотворной и цветущей стране богата смашну и добрую рыбу. Следовательно, он рисует то, что видит: ослепительную поверхность реки, и то, что знает: реку, полную рыбы с заботливо выписанными полукружьями чешуи.
Я улыбаюсь несколько мечтательно к Гуле. Я хочу, чтобы он, стоя здесь перед входом в Духан, мечтал со мной об искусстве, которое не существует.
- Таким должно быть искусство: не только внешне точным но и, прежде всего, честным: изображать то, что видит мастер, и то, что он знает. И не таиться со своими намерениями стремиться, агитировать, заставлять, двигать. Разве, - говорю я, - новейшее искусство не стремится соединить в себе эти три момента, эти три формулы: «вижу», «знаю», «хочу»?
Я беру Гулю за плечи, крепко стискиваю, будто раскрывая, разворачивая его в плечах, словно выталкивая его вперед, что я заставить его выпрямиться.
На двери, ведущие в шашлычная, нарисованная сковородки с тремя поджаренными на ней рыбами. Рыб больших шипит в масле, и, как фоерверк, золотистые капли масла разбрызгиваются во все стороны.
- Посмотрите, - говорю я Гуле, показывая ему на этот рисунок рыб, как нарисованные эти форели. Мастер не считался с законами перспективы. И это он делает вполне сознательно и умышленно. Законы перспективы противоречили его намерениям. Его целью каждому, кто брался за ручку, чтобы переступить порог шашлычная, показать, какие большие рыбы возложено на сковородку, которая привлекательно смашна и добра эта рыба и как повар не пожалел масла, только зажарить эту добрую рыбу. Он рисовал на заказ, и все, что он рисовал, должно было привлечь посетитель, вызвать в нем желание есть, заставить его зайти в погребе заранее убедить его, что его здесь примут ласково и радушно, широко и щедро. Нет, он не скрывал своими намерениями. Он не затушковував ее Искусство мало цель. Он правдиво понимал назначения подлинного искусства и свое призвание как художника. Разве, - спрашиваю я, - не здесь творческие корни целого голляндського искусства как искусства народного? ..
И я нажимаю на щеколду и переступаю порог.
ородный приземистый хозяин с любезным приветом, кланяясь, встречает нас на пороге своей господи. Его знакомят со мной.
- Профессор. Приехал из Харькова. Путешествовал по Армении. Изучал тамошнюю старинную архитектуру. Глубокий знаток тубильчого вина, шашлыков и старинных храмов.
Мы сердечно поздоровались. Я пожал горячую, прочную, широкую ладонь этого фавна. Странная плоть, насыщенная теплом и кровью, спокойным и ласковым прикосновением коснулась моей долгой и хрустящей, с узкими пучками, нервной руки.
Я спешу выразить свое удивление перед искусством художника, что расписал стены восточного коридора.
Хозяин сладко, как кот, щурит глаза, присасывается языком, смакуя наши похвалы, которые он как заказчик и хозяин принимает в свой адрес. Благодарит нас и с чувством самоуважения отмечает:
- Великий мастер рисовал, говорю тебе. Очень большой, Выдающийся талант имел. Где, в какой Духан найдешь еще такой? Сколько вина мог пить! Прекрасно шашлык готовил!
Он захлебывается от удовольствия. И тогда с горечью добавляет:
- Но спился! Я не жалел вина. Твое дело пить сколько хочешь, если ты такой талант от Бога имеешь. Пей, пожалуйста!
Бесспорно, хозяин был прав, связывая в один узел, что, на первый поверхностный взгляд, казалось бы, не имело между собой никакого связи: умение готовить шашлыки, искусство рисовать и способность много вина выпить.
Хозяин провел нас в отдельную комнату в глубине пивной. Лично переставлял и зсовував столики. Крикнул на ребят, чтобы они принесли чистую скатерть. Мы расселись. Опираясь руками на спинку стульев, склонившись туловищем над нами, - Саваоф, что благословляет потомков Ноя ... сцена выдержана в библейском стиле, - он руководил нашими розысками, когда мы с жаром, беспорядочно обдумывали, которого заказать себе вина.
После длительных разговоров и оживленных споров, увидев, что мы сами не наведем совета, он снисходительно улыбнулся и предложил остановить свой выбор на бочонок красного вина, которое он, по его словам, хранил на особо торжественный случай.
Все делалось серьезно и неторопливо.
Хозяин принимал нас, словно священнодействовал. Осталось впечатление, что мы для него не просто случайные люди, случайно невольно попали сюда с улицы, а избранные мистагогы, участники ритуального обряда, его дорогие, любезные его сердечные друзья, потому кормить людей шашлыками и угощать их вином - то высокое призвание , которое не каждому человеку дается свыше.
В этот способ осуществляется важное и существенное. Есть и пить не физиологический акт насыщения, а утверждение сообщества, счастливой и искренней человеческой дружбы.
Ничто не важилося и не мирялося. Безгранично пилось и илось. Какие могут быть счета в дружески-семейном кругу? .. К нам вышел повар в белом фартуке, высокий и худой, с черными полукружьями косматых бровей, с бородкой, которая торчала острым клином, с прямым углом випненого на горле кадык. Он поздравил нас, пожал нам всем по очереди руки. Спросил, смакуют нам приготовленные им блюда?
Мы не скупились на похвалы. Они были единодушны и ентузиястични. Вероятно, несколько слишком громкие для этой комнаты с низкими потолками. Он поблагодарил нас за хорошую о нем мнение и когда, на наше приглашение, он, вместе со всеми, выпил стакан вина, то угол его острого кадык двигался и торчал, спазматические вздрагивая на сухорпявий, жилистой его шее.
Пристукнув донышком, он поставил стакан на стол и подолом фартука вытер себе губы и усы. Тогда, душевно тронут, он пообещал нам приготовить отличные чебуреки.
- Такие хорошие люди должны и съесть чего доброго! - Произнес он торжественно.
Следует признать, он выполнил свое обещание. Представленные на стол золотистые, с шагреневая кожурой, продовгасти сочные чебуреки были безупречны. Это был неперевершуваний шедевр кулинарии. Я не выдержал и спросил его, не рисует он, как и его предшественник?
Он скромно и с достоинством ответил, что пока он не имел возможности испытать себя в этой области.
Я горячо посоветовал ему сделать это, уверяя, что такой большой мастер в приготовлении чебуреков, как он, имеет все основания претендовать на то, чтобы достичь не менее высоких степеней также и в искусстве рисования.
- Мне, - сказал я, - увы, не пришлось оценить искусства вашего предшественника в приготовлении шашлыков, но, думаю, вы рисовать так же досконально, как и он, Приготовленные вами чебуреки лучше свидетельствуют ваши способности к искусству.
Он стоял задумчивый и отсутствует. Казалось, он мечтал, мечтал о чем-то далекое и удивительное.
Он поблагодарил за хорошую о нем мнение и обещал подумать по поводу моей заметки, взвесить и тогда через некоторое время дать мне окончательный ответ.
Он ушел, склонив голову, на его плечи легло бремя колебания.
Я почувствовал, что совесть моя изумлением. Я нарушил внутренний его покой, я вызывал в нем неуверенность. Зачем? ..
Домой после ужина мы возвращались вместе с Гулей. Он был в лирически-приподнятом настроении. Он не говорил, он напевал. Он утверждал, что он счастливый человек, потому имеет возможность со мной идти.
Гуля пытался обнять меня. Но так как он был далеко меньше меня ростом, и руки, после попойки, не очень повиновались ему, и ноги заносили его упорно сторону, он все время хватался за мой пиджак тяг, так что мне пришлось, наконец, взять его за руки и попросить, чтобы он оставил мой пиджак в покое, я рискую оказаться без одежды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25