Мир изменил свое лицо, космические бури пронеслись над земным шаром, произошли революции, приплывали и уплывали фронта, погибли миллионы людей, но неизменным остался кол, которым когда подперли ворота в сарае, что сорвались с перержавилого крюка.
За черным сараем я увидел сад. Стройные ряды билоповапнених яблоневых стволов, зеленые кусты смородины, жирную чернозем грядок, застекленные рамы парников и рядом отвергнуты на сторону желтые четырехугольники камышовых и соломенных мат.САрсения Петровича был хороший хозяин и заботливый садовник. Солнце зеленым огнем зажгло Бурьянов ботвы во дворе, в его джунглях бродят желтые писклявые цыплята и слышать смущенное квоктання озабоченной наседки. Легкий ветерок принес мне аромат цветов и вместе с тем утешительную мысль, что день окончился и взамен придет и овладеть миром ласковая тишина вечера, прозрачные сумерки и покой.
Я возвращаюсь. В поле моего зрения попадает блакитнорожева клюмба, темный вишенник вдоль забора, серые доски столика с ножками, забитыми в землю, а на столике, опустив вниз свой длинный хвост, стоит нарядная и стройная, сознательная своей гордо торжества, равнодушная ко всему, зеленосиня пава.
Так накапливаются чувства, впечатления, мысли и воспоминания. Сознание еще не охватывает их внутренней необходимости. Они возникают пестрые, шумные и неупорядоченные, управляемые моими шагами, появляются с ними и с ними же исчезают.
Я стою перед фасадом дома. Глаз вскользь фиксирует веранду, заросшую диким виноградом, широкие доски лестницы, стальных ризачок, прибитый к доске, чтобы перед тем, как войти в дом, счищать налипшей к сапогам, жирное, принесенную из города землю.
На лестнице веранды появляется белобородый хозяин.
- Ростислав Михайлович, рад вас видеть!
Мы дружелюбно и искренне крепко жмем друг другу руки. Таким он остался у меня в памяти и теперь, когда я, спустя десять лет, пишу эти строки. Живой, бодрый, ласковый Как трудно мне представить его другим: сломанным грустным, усталым, каким он стал после того, как его сняли с должности Директора.
- Маруся! - Звонким ласковым голосом кричит он на хозяйку. - Выйди-ка, пришел Ростислав Михайлович.
Он выходит дородная, круглолицая, розовая, уже немолодая, но еще красивая, в фартуке, с закасанимы руками. Арсений Петрович смотрит на нее влюбленно, с нежной гордостью он явно гордится из своей жены, она красивая и что так хорошо выглядит, как на свои годы, и такая хорошая хозяйка.
Я склоняю в поклоне и целую пухлую руку.
Обедали мы за длинным столом, накрытым на веранде. Пава, распустив перья своего фантастического хвоста, важно расхаживала по площадке перед верандой. Червоночорни, жовточервони, зозулястосири, белые куры суетливо толпились под верандой. Мы бросали им хлебные крошки, и они, дзьобаючы друг друга, поднимали громкий и беспорядочный ярмарочный шум.
Темно-зеленые стеклянные бочонки в виде медведей и низенькие приземистые граненые рюмки предоставляли стола старомодного вида. Пухлые большие пироги были горой наложенные в длинную, с белой лозы плетеную корзину, что на табуретках стоял возле стола. Это были истинные пироги, печеные не в духовке, а в печи на широких жестяных листах. Так же и борщ был вареный в печи в большом чугуне. Борщ был с бараниной, с зажаркой, хорошо отстоянной, как положено хорошему украинском борща.
Пили за мое здоровье, здоровье хозяина, хозяйки, всех собравшихся вместе и каждого в отдельности. Поднеся рюмку, я выразил сожаление, что научные серьезные темы и другие служебные обязанности, вне Совещанием, желание не потерять ни капли драгоценного, как вино, времени, помешали мне отдать достаточно времени работам Совещания и присутствовать на всех заседаниях.
Иван Васильевич Гуля тянулся ко мне с рюмкой через стол:
- Ростислав Михайлович, разве мы ... И вы! .. Как же бы не вы ...
Шумиха, снявшийся за столом, смутив по ту сторону веранды испуганных кур, показал единодушие гостей в поддержке Гулиного приветствия. Все, вместе с Гулей, искренне разделяли его сочувствие ко мне, слишком перегруженного работой, раздавленного тяжестью служебных, возложенных на меня обязанностей.
Со мной чокаются, со мной здороваются и мы, стоя, до дна допиваем рюмки, полные острой с горьковатым костным привкусом вишневки.
Иван Васильевич Гуля в восторге затягивает «Многая лета». Как и все, что делал Гуля, это было трогательно, хаотично и какой-то мере глупо.
После обеда, казалось бы никогда не конечном в своем удивительно грандиозном объеме, мы все вместе, по приглашению хозяев, перешли к середине комнаты. На стенах нарядных комнаток я увидел интересную, небольшую, но с хорошим вкусом подобранную сборник картин украинских художников. Рядом с прекрасным речным пейзажем в сиреневых тонах, темперой Васильковского, висела в широкой декоративной манере написана картина Василия Кричевского. В простенке между двух открытые на улицу окон, где акация протягивала щедро свои кисти цвета, висел бархатный пейзаж Бурачека, репинских этюд к «Запорожцев» и барочный графика Нарбута.
- А Линник? - Спрашиваю я. - Почему я не вижу у вас никакого Ленника?
- Линник? - Почти с благоговейным уважением отвечает хозяин. - У меня есть коллекция его эскизов, рисунков и фот из его картин, которой, я уверен, вы вряд ли еще найдете где-либо.
И на столик, накрытый вязаной скатертью, ложится несколько крупных папок и громоздких альбомов в тяжелых шкурятяних переплетах.
Да, это было нечто совершенно исключительное, вполне замечательное.Сжадно интересом я погружаюсь в рассмотрение сборки. Я открывает для себя неожиданности. Особенно интересно подобранные его эскизы и рисунки с 1907-1908 гг, когда в связи со строительством варяжской церкви Линник часто приезжал и подолгу жил в Екатеринославе.
праву следовало бы говорить о екатеринославский период в творчестве этого мировой славы, моего наиболее любимого великого мастера. В эти годы хаотичная стихийность несколько неуравновешенный и слишком порывистый первых его произведений уступает место монументальной завершенности. В его творчестве входят элементы византинизму, наделен соборности, клясицизму, одновременно строго патетического и вместе с тем мистически проницательного. Если на первых его произведениях отразился варяжский дух Святослава, покорителя, всадника, губитель царств, то здесь им овладевает другая варяжская тема, дух Владимира, основателя городов, строителя и басилевса, Владимирова путь становилась путем Ленника в этот период.
Арсений Петрович, слишком велик для этой невысокой комнаты, стоит рядом со мной.
- Критика, - говорю я, обращаясь к нему, - была совершенно права, отметив влияние Врубелевский фресок из Кирилловской церкви на фрески и мозаики Ленника в Варяжский церкви. Но до этого надо было бы добавить, что Линник отстранил ту хоробливу мечтательность, блидобилявий тон, который лежал на них. Если Врубель был близок к Достоевскому, то Линник к Константина Леонтьева.
Я благодарю хозяину за показаны мне сокровища и добавляю:
- Если, - говорю я, - в зависти может быть хоть малейший оттенок благородства, то я завидую вам, что вы обладаете такой прекрасной, так сказать, уникальной сборником.
Арсений Петрович явно счастлив моих слов. Он убирает картинки Ленника, чтобы взамен положить на столик альбом с образцами крестьянских вышивок. Их поочередно сменяют тома рисунков настенной росписи xат.
Тогда приходит павза, и на столе появляется шатула красного дерева, Какие загадки скрывает она в себе? Я жду всевозможные неожиданности. Мы достаточно выпили, чтобы к крупнейшему чудеса отнестись с рассудительным и спокойным резонерством и любую найординарнишу дело воспринять с энтузиазм, как волшебный фантом в манере Э. Т. А. Гофмана.
3 таинственным звоном одимкнувся стальной замок. Я вижу, как дрожат пальцы Арсения Петровича, когда он в уважительной уважении достает из шкатулки перевязанный шелковым шнуром пакет. Он протягивает нам пожелтевшие листы писем к нему от Михаила Коцюбинского, драгоценные памятники дружбы, до сих пор оставалась неизвестной в жизнеописаниях писателя. Его переполняют скорбь и сожаление. Взволнованная зворушенисть подсказывает ему слова, насыщенные нежностью и печалью.
Он показывает нам письма Леси Украинский. Причудливо и напряженно странно перекрестились их пути. Возможно, эти письма прячут психологическую разгадку внутренней драмы Леси и помогли бы раскрыть творческие источники Лесиних маленьких трагедий, этих драматургических шедевров.
Что касается переписки с редакциями журналов, то, наверное, оно привлекло бы к себе завистливую внимание не одного из литературоведов, которые сделали прибыльный для себя профессию с публикаций переписки известных, малоизвестных и совсем неизвестных авторов.
Пили кофе. Разговор перешел на происходившее интересовала каждого из нас: о заканчиваемое построение Днепрогэса. Вопрос обсуждали со всех сторон. Больше говорили о пороги, которые должна была залить вода и они вскоре навсегда останутся только произвольной упоминанием истории. Этнографов интересовала судьба лоцманов с Лоцманской Каменки, которые профессия уже ни к чему станет. Многих привлекала перспектива путешествия по Днепру из Киева в Херсон. Другие с жаром говорили о тех коренные сдвиги, которые принесет модерна техника и в течение нескольких немногих лет основательно изменит унаследованное от тысячелетий лицо этого степного края.
Были Энтузиастов, и были скептики. Представление грандиозных технических сдвигов, в своей избыточности подобных на катастрофу, обратили наш разговор от современности к прошлому, от страха перед будущим до упоминаний о тех изменениях и изломы, которые перешла Украина течение предыдущих тысячелетий.
Мы заговорили о эпохи, исчезли, о народах, живших прежде в этом степном краю. Мы согласились, что мы слишком мало знаем самих себя, какие мы есть сейчас, и еще меньше знаем себя, какие мы были в прошлом.
Среди нас, в нашем кругу присутствовали археологи, местные и приезжие, участвовавших в раскопках Днипрельстанивськои археологической экспедиции. Мы попытались искать спасения в открытиях, сделанных археологической наукой.
Достижения раскопок вели нас через тысячелетия. Палеолитическая стации, раскопана в Ребровый балке под городом, неолитический могильник возле Игрени на Самаре, захоронения в каменных костях эпохи бронзы, скитское курганы, раскопанные вокруг порогов, - определили этапы наших мнимых путешествий.
Наконец, мы подошли к могильников с III-IV вв. по Рождестве, которые копал П. Козар в Волосском. Или освидомлював он тогда вес проводимых им раскопок? ..
Разговор сосредотачивается на этих памятниках античной эпохи. Мы с воодушевлением возносим вес этой могущественной и величественной эпохи в истории Украины, когда прекрасная и высокая культура в первые века нашей эры сплошным массивом охватила колоссальные просторы античной Украины от Черного моря и к Десне и от Десны и верховьев Висла далеко на восток, в Донца и Дона.
Тогда бородатый растрепанный скит, насквозь просякнений конским потом, с длинными волосами, подобранным на лбу узким ремешком, одетый в длинные шкурятяни штаны и такие же лапти, что, кочуя из стадами по степям, кормился кобыльим молоком, сладким хмельным кумысом и розпалившы на ночь костер, варил в больших металлических котлах мясо и просяную кашу, - впервые сбрил себе бороду и подстриг свою Рудава волос.
Он изменил свой образ жизни. Воинственный скит сбросил с себя варварское наряды скотовода-всадника и оделся корректно и пристойно, как и положено каждому человеку цивилизованному античного Средиземноморья. Теперь он убирався не как всадник в кожи животных, натянутые на голое тело без рубашки, допасовуючы свою одежду к своей профессии скотовода, а в полотно и шерсть, сотканные в доме руками трудолюбивых женщин. Вместо кожаных штанов он носил белый льняной плащ и застьобував его на плечи бронзовой или золотой фибулой.
Лен заступил кожу. Вместо убить животное ради ее кожи, животное стригли.
Бритва с широким и округлым лезвием стала обычной принадлежностью ежедневного туалета. Капризная женщина, которая носила в ушах маленькие цеберочкы для ценных ароматов, привезенных из лучших парфюмерных магазинов Родоса или Александрии, требовала, чтобы муж брился не менее двух раз в день.
Бывший воинственный кочевой скотовод, грабитель и всадник исчез. Он уступил место оседлому земледельцу в густо заселенной стране, где города на юге были окружены каменными стенами и поселок от поселка были расположены на расстоянии нескольких километров.
Отары овец под присмотром чабана, который стоял, опершись на герлыгу, паслись в поле. Пивень, взлетев на плетень, пел, вытягивая горло, и курица, снеся яйцо, кудахтало во дворе. Купи душистого хлеба заполняли закрома вимбарив и приземистые конусы риг охраняли полову от осенних дождей.
Сентябрьский ветер дул с моря. В портовой таверне Ольвии за стаканом фалернским вина сидел безупречно выбритый, в белом, застьобнутому на плечи фибулой плаще рыжий туземец. Он со вниманием прислушивался к рассказу загорелое худощавого матроса, с головой, связанной красной тряпкой, о урожай на хлеб в Африке. Его смущали слухи о колебания биржевых цен на хлебных рынках Картахена, Александрии и Антиоxии.
Бросив небрежно пару серебряных монет на стол таверны, он шел в город, чтобы посетить корабельные и банку конторы хлебных экспортеров. Он останавливался перед городскими воротами. В бесконечность протянулось блакитнобиле море. На синеве моря белели паруса триремам, которые везли собранный на украинских полях хлеб до Малой Азии, Греччины и Рима.
И уже не женщины лепили от руки по селам посуду, предназначенную для собственного потребления в пределах потребностей семьи, не всегда ловко местные копии привозном посуды. Опытный ремесленник, стал профессионалом, сидя на скамеечке, вироблював на круге совершенный посуда изысканных форм и цветов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25