Очевидно, более или менее откровенно, как и каждая женщина, особенно, если она к тому же красивая женщина.
Хозяин провел меня якнайлюбьязнише к ступеням, пожал на прощанье крепко мне руку и, стоя на площадке, склонившись над решеткой перилами звал мне вдогонку, когда я сходил вниз, чтобы я непременно заходил к ним в любую часа.
- Мы всегда будем рады приветствовать вас у себя!
Он, видно, привык быть изысканно любезным с Ларисинимы приятелями Его наполняло чувство доброжелательности.
Я поблагодарил. Выразил надежды, что мы видимся не в последний раз и получим возможность встретиться.
Внизу в вестибюле, открывая дверь, чтобы выйти на улицу, я почувствовал, что краснею. Я вспомнил о любезное его приглашению.
Да, есть вежливость, всегда имеет в себе привкус двусмысленности. Есть любезность, от которой чувствуешь себя неловко.
Видимо, мне никогда не хватало застенчивости! ..
Я закурил. До остановки трамвая я решил, обратив за угол, пройти Полтавской.
Я узнавал знакомые места. За долгие годы здесь ничего не изменилось. Все то же степной город. Никакого нового дома. Никаких новых пишоxодив. Куча мусора на краеугольном безпарканному пустыре, бурьян вокруг школьной каменки, где некогда располагалась Мариинская женская гимназия и теперь Трудовая школа.
Разве вищербилася кирпич в пешеходам, постарели акации на Проспекте, на заваленном отбросами площади между Музеем и горно институтом исчез бронзовый постамент Екатерины и на Институтском домовые появился под карнизы новый большой золотолитерний надпись: «имени тов. Артема ».
Я стоял, ожидая трамвай. Курил папиросу. Брюхати козы, утром объедали молодую посадку на Соборной площади, где разбрелись восвояси. Протянулась на восток тень от недостроенной червоноцегельнои дом. Прошел трамвай снизу вверх. Подошел мой Я сел к придирки.
Снова замелькали смуглые ноги кондукторша по доске вдоль вагона. Крутились красочные бумажные ленты с ее шкурятянои сумки. Вверх неслись деревья, отягощенные гроздьями цвету. Мы съездили вниз. Точнее, с бешеной скоростью, словно сорвавшись с тормозов, падали в бездну.
В вестибюле отеля, поднявшись с лавки, навстречу мне бросился Иван Васильевич Гуля Это было как взрыв. Катастрофа встречи. Он долго жал мне руки, заглядывал в глаза, занимал, ощупывал, словно наглядно хотел удостовериться в реальности моего существования.
Гуля был в ентузиястичному восторге, что я еще существую, что я не погиб, не пропал окончательно, что он еще имеет возможность видеть меня живым. Он был полон такого страха за меня он делал тысячу разнообразных предположений.
- Арсений Петрович, я, Завоблоно, мы все не могли дать себе совета, что с вами, дорогой Ростислав Михайлович, случилось: может, вы заболели, потеряли сознание, устав после путешествия. Вам стало нехорошо. Или, не дай Господи, еще чего похуже. Вы такой тщательный и точный, вы меня простите за мою фамилиярнисть, Ростислав Михайлович, но я бы сказал: образец педантичной пунктуальности, и ... вас нет. Этого не могло быть, Я предлагал Арсену Петровичу отложить собрание, потому что такое Совещание без вас? Арсений Петрович звонил по телефону, я дважды ездил в гостиницу, был в Музее, везде, но: нет! Нигде нет, Я был в отчаянии, Ростислав Михайлович, но что я мог сделать больше?Разумеется, вы могли пойти купаться. Неужели вы думаете я не был на Днепре? .. Разумеется, эта гроза ...
И тогда сразу, даже не изменив голоса, с таким же ентузиястичним пылом Иван Васильевич Гуля перешел к рассказу о утреннее заседание.
- Как жаль, что вы, Ростислав Михайлович, не были лично на собрании. Вы много потеряли. Доклад Арсения Петровича была чудесная. Она была безупречна. Арсений Петрович лучше выяснил все: историю варяжской церкви, ее художественное значение, кто такой Линник, его место и значение в украинском и мировом искусстве - подробно выяснил и доказал все. Даже сам Завоблоно благодарил Арсену Петровичу за его доклад. У меня такое впечатление, что Варяжские церковь таки передадут нам и из нее сделают музейный заповедник.
Он передохнул, ему явно не хватило воздуха, и он горячо пожал мне руку.
Он сообщил мне, что сегодня вечером не будет никаких сборов, как и предусмотрено по программе конференции, а следующее заседание состоится завтра, только не в десятый, а в 11:00 утра и, чтобы я этого только не забыл, - в помещении Художественного музея. Общее и покорно просьба, чтобы я непременно был на сборах.
Я поблагодарил за информацию и обещал прийти. Правда, вся эта Совещание и ее труд волновали меня гораздо меньше, чем это казалось на первый взгляд ентузиястичному Гули Что мне Гекуба, и что я Гекубе? ..
Пообедали мы вместе с Гулей здесь же в готелевому ресторане.
Вечером, в час, когда в открытых окнах моей комнаты еще светились зеленоватые сумерки, она трижды постучала в дверь.
Она вошла в комнату эффектная, принаряженные, живая!
Но теперь она показалась мне совсем другой, совсем не такой, как прежде. Утром, при первой встрече, она, ее убранство, ее сумка, прическа, все в ней было безпретенсийне и скромное. Во всей ее манере вести себя не было ничего подчеркнутого, никакой преднамеренности, она не имела на себе никаких украшений, которые отягощали бы ее красоту, или могли показаться какой-то степени излишними. Во всем была чрезвычайная сдержанность и окончательная четкость. Ритм ее движений, белое полотно блюзы, простая парусиновую юбка и красные на высоких каблуках ботинки. Ясный бремя волосы, небрежно закрученной в узел, и синева глаз: на пшеничном поле южные темносиние васильки.
На однотонном фоне отчетливее выступала цветовое пятно. Красота рождалась из нескольких красок, по ритмической простоты немногих линий. Белый пространство скатерти, ограничен в своем воображаемом обшари четырехугольником краев, и на нем густая красная краска лепестков тюльпана.
Даже вторично, переодетая в черное концертное платье с шляйфом, она сохранила общую сдержанность камерного стиля. Ее внешний вид приобрел большей торжественности, но не утратил ничего из присущей простоты. Черная длинное платье резче подчеркнула контурную суровость этой простоты. Ничего кроме противопоставление белого и черного. Белокурая авреоля тяжелого волос контрастировала с черным фоном платья. Четко наметилась стройность ее прямой фигуре. Это была торжественная простота ампира, утверждавшей совершенство красоты в ее отрицании.
На черной крышке рояля стояла белая удлиненная ампирная ваза. Стиль был выдержан точно.
Но теперь, такой, как она пришла ко мне, она была совершенно иная.
Мне всегда казалось непонятным, почему в ляйтмотив симфонии Шиманивського вдруг приходит слом. Такая прозрачная и простая музыкальная фраза вдруг распадается, рвется, срывается, теряет прозрачность, звуки нервно прыгают. В музыке молодого композитора появляются аритмичнисть, шумная напряженность, отзывы джазнои музыки ресторанов и кофеен. Молодой автор в состав симфонического оркестра ввел инструменты джазоркестру, против чего резко протестовали приверженцы традиций строгого симфонического стиля.Все это не вязалось так же и с моими впечатлениями от Ларисы, с зрительного образа которой я узнал сегодня згучання его музыки.
И теперь я видел совсем другой. Никакой простоты. Никаких васильков. Никакого полевого пространства, овеянного дыханием весенней бури!
Полностью изменена линия плеч, отличная осанка головы. Новая манера ходить, произведенная в ритме фокстротних синкоп. Грим, которого хватало утром и который был теперь умело, ловкой рукой наложенный на лицо. Стандартизированный тип загримированного лица, специально предназначенного для одвидин кафе, кино, ресторана. Брови были вичорнени прямыми линиями, насинени были веки, ресницы торчали прямые и длинные, как стрелы Каждый волосок ресниц была достижением тщательной работы.
Ботинки подобраны были в цвет к платью. Они бросались в глаза своей гротескной преднамеренность. Резкий аромат необычных духов. Мастерски изложена виртуозная причиска.
В руке она держала красочно яркую, экстравагантную зонтик, и котомка была затканные золотом, маленький шедевр искусства, рассчитанного на мелочи и витворюваного для женщин.
Я удивлен и поражен. Я даже немного колеблюсь, не вполне определенный, не случилось какой-то ошибки и это какая-то незнакомая мне женщина нечаянно попала в моего номера вместо другого.
Она схватывает мое удивление.
- Не узнаете? - Говорит она, смеясь.
Но я узнаю ее голос, ее смех, синева свет ее глаз. Она вычеркивает в воздухе зонтиком красочное круг, кладет на стол сумку и, разделяя взгляд между мной и зеркалом, сознательная своей нарочитой различия, она спрашивает:
- Какой я нравлюсь вам больше?
- Собой! - Отвечаю я.
И хриплым, сжатым от желания голосом единственное только слово:
-Ты!
... Мы вышли из гостиницы.
Путешественники, бродяги чувств, кочевников города, мы предались бесцельности ночных блужданий.
Мы переходили из сада в сад. Мы переходили из тьмы в свет и из света погружались в темноту. Мы открывали никому неведомые страны, Суходолы, земли. Мы собой начинали вселенная сначала.
Я спросил:
- Не кажется ли вам, Лариса, что библейское повествование об Адаме и Еве относится только к вам и мне, и мы, вы и я сегодня - это те первые и единственные на свете люди, ради которых был создан целый этот мир? ..
Ночь оборачивалась мифом. Все, что было вокруг нас, превращалось в причудливую фантасмагорию чувств.
Волнами наплывал аромат цветов. Благовония были такие густые и тусклые, что казалось, их можно было воспринять ощупь и растереть на кончиках пальцев.
Доносился время. Мы устали от наших блужданий. Мы проголодались. Я предложил пойти поужинать.
- Пойдем есть и пить вино!
Она не возражала. Она согласилась на все сделанные предложения: ужинать, пить вино, не идти в ресторан, а к шашлычная, которую я узнал со вчерашнего вечера и которую я брал на себя смелость авторитетно рекомендовать сегодня.
Искоса из-под шляпки брошен взгляд. Прижавшись ко мне, тихо она говорит:
- Милый!
Взбитыми каменным ступенькам мы сошли вниз. Все, что было вчера, повторилось сегодня.
Как и вчера, мы прошли мимо покрашены на стенах лестницы ляндшафты и жанровые сценки, наивные отзывы персидских миниятюр и свидетельство о художественную беспомощность художника. Как и вчера, дородный хозяин приветствовал нас на пороге. Перед нами сияла блестящая лысина низко склонившейся головы. И одна рука была протянута нам навстречу для пожатия, а вторая приложена к сердцу.
Хозяин узнал меня и бурно проявляет радость, что сегодня он вновь имеет счастье видеть и гостить меня.
Я в ответ жму теплую руку и ласково хляпаю ладонью по широкой спине.
Мы оба радуемся с нашей встречи, как только могут радоваться и радоваться люди, встретившиеся случайно на жизненном перекрестке и что их пути разойдутся вновь, чтобы никогда снова в жизни не столкнуться.
Показывая коротким пальцем по моему спутницу, хозяин с гордостью говорит мне:
- Это нам здешний буль-буль. Этом соловей! И тогда, обращаясь к Ларисе, он забрасывает ей, что она давно не была у него. Он прислушивался к соловьев, что весной прилетели в город и начали петь по садам. Но он не слышал ее голоса среди них и с грустью спрашивал не раз самого себя:
- Где наш поет буль-буль? Может, он полетел где в далекую страну, на холодную и темную ледяную север, чтобы там своим пением развлечь людей, лишенных счастья слушать весной соловьев в себя по своим садам?
Лариса не без удовольствия выслушала этот обширный и барвистопишний комплимент, звучал словно перевод с Гафиза.
В уютном уголке, который нашел для нас хозяин, мы сели за столик.
Зная установившийся порядок, я, не глядя, откинул прочь сторону карту стандартных блюдСвчерашнего дня я имел достаточный опыт в том, как надо вести себя, чтобы не выпасть из того базарного и одновременно семейного тона, который питал здесь хозяин этого духане, будто это все происходило не в большом городе индустриялизованои Украины, а где в каком-либо маленьком городке близ Еревана.
- Мы голодны! - Заявил я хозяину: - Мы хотим есть, но мы хотим есть нечто исключительно хорошо, то такое совершенное и исключительное, чего нет в никаких карточках и никаких ценниках!
Мои слова явно взволновали хозяина, и он сказал:
- Я понимаю тебя! .. Если ко мне пришел такой важный гость, как ты, - он показал на меня пальцем, и такая красивая и молодая женщина, как ты, - он и на нее указал пальцем, - я имею погоститы обоих вас чем-то особенным!
Он был взволнован. Он задумался. Он вежливо поклонился, скромно потупив судьбы свои маслянистые глаза.
3 такому случаю, как полагалось, к нашему столику призван повар. Мы начали втроем советоваться, но постепенно пыл возвышался, атмосфера пополнялась электричеством Очень быстро я выпал из игры. В целях безопасности, я уклонился от участия в этой кухонной дискуссии, тем более, что на меня уже почти с самого начала никто из них обоих не обращал внимания и с моими соображениями, которые я пытался вставить, никто не хотел считаться.
Спор между хозяином и поваром поднялась сначала по выбору блюд, тогда по их последовательности.
Каждый из них отстаивал свое мнение.
Они перешли на армянский язык. Я довольно разбирался в этом языке, чтобы понять, что расхождение мнений дошла между ними до полной противоположности. Спор вращалась ссорой, Они уже не разговаривали. Они угрожали друг другу. Глаза обоих пылали ненавистью и гневом. Казалось, еще миг, еще немного, и вцепятся друг в друга и схватят друг друга за грудь.
Присутствующие забеспокоились. Они одсовувалы стулья и поднимались.Спредосторожности я убрал накрытия, ножи и вилки, на столе сторону. Кто знает, чем все могло кончиться?
Пытаясь перекричать шум, перегнувшись через столик, я кричал Ларисы:
- Видели ли вы когда такое? Разве для этого есть цена денег, и можно ли это как-то оплатить?
И вдруг все стихло. Ярости погас. Повар и хозяин пришли к согласию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25