Наверно потому, что в последний раз они разговаривали очень давно. К тому же он всегда был молчу­ном. Но тут он серьезно взглянул на Алексан­дра и вдруг спросил.
- Что, Саня, хреново тебе тут одному?
Остальные тоже перестали ржать и посмот­рели на Белова с печалью. И ему вдруг стало до слез, до боли жалко себя и всех остальных - друзей, маму, жену Фила. Жалко оттого, что так бестолково прожили они свои жизни, что так нелепо и преждевременно ушли в тот, иной мир. И тех, кто остался жив, тоже было жалко. Жену и сына, брошенных на произвол судьбы, Ленку с изуродованным лицом, родителей Пчелы. Да мало ли людей, кому он так или ина­че испортил жизнь своим, пусть и невольным, вмешательством? А он еще бахвалился своими домами и фирмами! Перед кем? Кого обманы­вал? Себя или Бога?
- Мне жить не хочется, - просто и честно признался он.
Братья подошли ближе. Лица их были строги.
- Не свисти, брат. Хочешь - не хочешь - те­бя никто не спрашивает. Ты живой, значит должен жить.
Белов попытался улыбнуться, хотя больше всего ему сейчас хотелось по-детски разреветься.
- Да, пока живой. Только боюсь, братья, это не надолго. Так что скоро встретимся. А пиво у вас там есть? Накрывайте поляну. Как тогда, после армии.
Фил снова нахмурился. Видно год, прове­денный им в коме, между жизнью и смертью, лучше, чем остальных, подготовил его к иной жизни.
- Кончай дурака валять, Саня. Ты живой, и срока своего знать не можешь. Может, потому и живой еще, что свой путь не до конца прошел...
Белов рванулся с постели, забыв про боль.
- А вы? Разве вы свой путь прошли?!
Он не рассчитал движения и изо всех сил за­ехал локтем в стену. Хлипкое сооружение захо­дило ходуном. И в тот же миг братья исчезли, словно не стояли только что рядом, тесно об­ступив его постель.
- Значит, и за нас пройдешь!... - донеслось до него как будто откуда-то из неизмеримой дали...
- Саша, что с тобой? - над его кроватью за­стыла испуганная Лена.
- Так, ничего. Кошмар приснился, - про­бормотал он.
Лена налила воды в стакан и протянула ему.
- Вот, выпей воды, - она наклонилась к Са­ше, вытерла ладонью пот с его лба.
- Не хочу, спасибо. - Он отвел ее руку и вдруг почувствовал ее запах.
Тот самый, давно забытый запах ее тела. Те­ла любимой женщины.. Это был запах его пер­вой любви.
- Иди ко мне, - Белов потянул Лену к себе. Внезапно он ощутил небывалый прилив сил
и жажду жизни. Что ж, пока он жив, будет жить. До конца или не до конца, но он пройдет свой путь. Просто будет идти, пока сможет. Лена попыталась успокоить его.
- Что ты делаешь? Тебе же нельзя, ты боль­ной!
- Уже можно.
Он повалил ее на себя и не почувствовал ни­какой боли. Наоборот, его организм, казалось ему, разрывается от избытка здоровья. Он за­был, когда последний раз ощущал такую энер­гию, такое желание жить...
Правда, поначалу, какое-то время, Лена со­противлялась. И вдруг ее тоже охватило жела­ние. Может быть, это была память тела, а мо­жет, осознание того, что все эти годы она люби­ла Сашу, ждала его. И дождалась!
Белов почувствовал ее настроение и ответил новым приливом сил и энергии. Былое чувство хлынуло неудержимым потоком, сметая воспо­минания, сомнения и ложный стыд.
Пика они достигли одновременно и, не оста­навливаясь, еще долго изматывали друг друга, то поднимались к вершинам счастья, то прова­ливались в полузабытье, пока не замерли, нако­нец, в полном бессилии. Потом они долго лежа­ли неподвижно, и, казалось, не было силы, спо­собной заставить их пошевелить хоть пальцем.
И тут в стену бытовки с грохотом ударило что-то тяжелое. Похоже - кирпич!
Следом раздался громкий голос.
- Ленка, сука! Какого хрена закрылась? От­крывай, блин! Или гребаря завести успела, по­ка я у мусоров на киче парился?
Белов вопросительно посмотрел на Лену. Та была ни жива, ни мертва.
- Это Бакен, - прошептала она посеревши­ми от страха губами. - Я же тебе говорила. Его из милиции после пятнадцати суток выпусти­ли. Не открывай.
Белов скептически улыбнулся. Встал с по­стели и без лишней спешки оделся.
- Да? Не открывать? - спросил он с легкой насмешкой. - Думаешь, он пошумит и уйдет? А, по-моему, он скорее подожжет нас вместе с этой халупой. Так что лучше открой.
Лена поднялась с постели, накинула на себя платье, служившее ей домашним халатом, и за­стыла в растерянности.
- Может, не надо? Бакен здесь вроде рэке­тира. Не стоит с ним связываться.
- Открывай! - сказал Белов тоном, не тер­пящим возражений. - И отойди в сторону.
Лена откинула засов и прижалась к стене. Дверь распахнулась, с улицы пахнуло ноч­ным холодом, издалека ветер донес запах дыма. В дверном проеме возник темный си­луэт Бакена... Он постоял секунду, привы­кая к полумраку бытовки, и радостно оскла­бился, увидев сидящего на постели чело­века,
- Гадом буду, как знал! Не успел мужик на нары присесть, как тут уже фраер койку греет! Придется пощекотать перышком. - Неожи­данно в его руке, словно на сеансе фокусника-престидижитатора, появился нож с длинным узким лезвием.
Белов не торопился переходить к активным действиям. Ослабленный долгой болезнью, он не мог дать Бакену достойного отпора.
- Ты где тут фраера увидел? - сказал он подчеркнуто тихим голосом, не вставая с по­стели. - Какие нары, если ты дальше ментовки зоны не нюхал! И какого хрена ты тут своим пером петушиным машешь?
Бакен от неожиданности опешил и остано­вился в нерешительности. Не то чтобы его силь­но напугал тон незваного гостя. Ему было все равно, кого пырнуть своим ножом - блатаря, мента или фраера. Его полуразрушенный дена­туратом и паленой водкой мозг не позволял ему почувствовать разницу между этими объектами. Просто он не рассчитывал на такую встречу. Ду­мал, что застигнутые врасплох любовники бу­дут озабочены лишь собственным спасением.
Теперь Белов смог получше рассмотреть аг­рессора. До этого он видел его всего лишь дважды, в том числе один раз издалека. Но за­помнил хорошо. За эти годы Бакен сильно из­менился. Он заметно растолстел, опух, но был все такой же патлатый, только теперь волосы волосы поредели и свисали со лба жидкими сальными прядями. И воняло от него, как от помойки. Даже хуже. Он продолжал орать:
- Что за дела? Ленка, сука! Пока меня мусо­ра прессовали, ты тут гребаря завела?
При этом он угрожающе размахивал своим ножом. Из-за крайней тесноты помещения каждый взмах его был опасен. Лена изо всех сил вжималась в стену, но это не помогло. Ост­рие клинка чиркнуло ее по предплечью. Брыз­нула кровь, и она не смогла сдержать испуган­ного крика.
И тут Белов второй раз за ночь почувство­вал небывалый прилив энергии. Теперь он со­четался с дикой вспышкой ярости. Забыв обо всем, он бросился вперед, прямо на противни­ка. Схватил руку с ножом и несколько раз впечатал ее в стену бытовки. Нож со стуком упал на пол. Бакен вырвался из захвата, издал ка­кой-то невнятный писк и, словно пробка из бу­тылки шампанского, вылетел из бытовки.
Белов выпрыгнул за ним, повалил на землю и принялся месить кулаками его физиономию, не чувствуя ударов, словно во сне. Он ничего не слышал. Ни собственного жуткого хрипа, ни мата, а потом и стонов Бакена. И только прон­зительный крик Лены у него за спиной помог ему прийти в себя. Она схватила его за плечи и с трудом оторвала от противника. Еще немного, и было бы поздно.
Белов поднялся, тяжело дыша. Перед ним лежал кусок грязи. Вид этой человеческой раз­валины напомнил ему лягушку, которую он случайно расплющил в детстве камнем. Но тогда ему было стыдно и жалко. Теперь же вид распростертого у его ног подонка вызвал лишь омерзение. Белов наклонился к нему и с рас­становкой сказал:
- Запомни, падаль, чтобы больше я тебя здесь не видел. Увижу - зарою в мусоре. По­нял?
Бакен сел, ощупал нижнюю челюсть, потом ребра, и с трудом заставил себя кивнуть. Всем видом он выражал покорность и страдание. Ви­димо, у него было сломано несколько костей.
- Тогда вали отсюда, - устало сказал Белов, повернулся и пошел в бытовку.
Лена, постояв, последовала за ним. Ей было страшно. Она тщательно закрыла дверь на засов, повернулась к Саше с немым укором в глазах.
Но тот без слов упал на койку и момен­тально заснул. Последний раз так крепко он спал в армии после марш-броска по горам с полной выкладкой.
XIV
По дороге из аэропорта Ольга настояла на том, чтобы сначала заехать в больницу. Ванька остался спать в машине под присмотром шофе­ра. В отличие от обычных городских больниц для бедных, эта сияла огнями. Они отражались в блестящем холодном мраморе просторного пустого холла.
Ольга в сопровождении Шмидта и двух ох­ранников пересекла вестибюль и направилась прямо к лифтам. Здесь дорогу им заступила строгая женщина-администратор в белом хала­те, выскочившая из-за стойки дежурного.
- Вы к кому? Почему не вовремя? Сейчас не время посещений!
- Мы к Елизавете Андреевне Суриковой, - поспешно проговорила Ольга. - Я только что прилетела... Издалека, чтобы ее увидеть. В ка­кой она палате?
Женщина несколько стушевалась. Олин эс­корт выглядел более чем внушительно. Охран­ники с каменными лицами мрачно смотрели на администратора, и та решила не связываться с опасной компанией.
- Сурикова? Кажется, она в пятьсот четыр­надцатой. Это пятый этаж.
- Найдем! - блондин оттеснил ее плечом и нажал кнопку на стене.
Роскошный лифт с зеркальными стенами доставил посетителей наверх. Дизайн коридо­ра ничуть не уступал тому, что они видели на первом этаже. Вдоль стен стояли покойные кресла, обтянутые темно-коричневой кожей, на стенах висели хорошие копии французских импрессионистов. Прямо не больница, а музей.
Дверь в пятьсот четырнадцатую палату была приоткрыта. Ольга вошла первой и застыла. В комнате никого не было. Единственная кро­вать была пуста: простыни нет, в головах по­душка без наволочки, в ногах лежит свернутое вчетверо одеяло.
- Наверное, это не та палата... - Ольга бес­помощно оглянулась, все еще не желая верить очевидному.
Ища поддержки, она посмотрела на Шмидта. Тот пожал плечами и опустил взгляд. Ему все стало ясно. Ошибки не было, это была та самая палата, в которой лежала Елизавета Андреевна.
Из коридора послышались торопливые ша­ги: между охранниками, перекрывшими вход в палату, с трудом протиснулась дежурная мед­сестра, изящная, интеллигентного вида жен­щина. Оценив ситуацию, она взяла Олю под руку и сочувственно произнесла:
- Вы к Елизавете Андреевне? Она сконча­лась час назад. Приношу вам свои соболезно­вания. - Заметив, что Оля едва стоит на ногах, сестра подвела ее к постели и почти силой усадила на краешек. По лицу Оли потекли слезы, но она их не замечала.
Медсестра начала что-то говорить о болезни Елизаветы Андреевны и ее преклонном возра­сте, о том, что врачи очень старались, но так и не смогли помочь...
Ольга не слышала и не слушала. Она поняла только одно - бабушки нет. Нет самого близко­го человека, дорогого ей человека... Оборвалась последняя связь с тем прежним миром, в кото­ром она жила до знакомства с Сашей Беловым.
Она вспоминала ее маленькое, покрытое доб­рыми морщинками лицо, ее постоянную заботу о ней и Ване, и нескончаемые хлопоты по до­му... Ольга сознавала, что так, как ее любила бабушка, ее уже никто и никогда не будет лю­бить. И еще она понимала, что в смерти Елиза­веты Андреевны виновата она. Нельзя было ос­тавлять ее одну. Бабушка так была привязана к ней и Ваньке!
- Оля, что с тобой? Тебе плохо? - Шмидт осторожно дотронулся до ее плеча и протянул свой носовой платок.
Но Ольга смотрела сквозь него, словно не замечая. Тогда он наклонился, аккуратно кос­нулся несколько раз платком ее щек и глаз, а потом вложил его в ее в руку.
- Оля, ты не волнуйся, мы все организуем, как полагается. А теперь надо идти. Ванька в машине ждет, и вообще, пора ехать.
- Да, конечно. - Она поднялась и, словно на автопилоте, направилась к выходу. Шмидт и охранники молча расступились перед ней...
Оставшись одна, сестра подошла к постели, поправила свернутое одеяло и взбила подуш­ку, хотя в этом не было никакой надобности...
В машине Ольга не проронила ни слова, но плакать перестала. Она ушла в себя, а Шмидту не хотелось донимать ее пустыми разговорами. Иногда лучше молчать, чем говорить. Они дол­го ехали на западную окраину столицы, где на­ходилась квартира Шмидта. У Ольги было время успокоиться...
Наконец они остановились на выложенной темно-розовой плиткой стоянке у входа в су­персовременную жилую башню из стекла и бетона, с архитектурными излишествами на фасаде и, по московскому обычаю, непремен­ным шпилем наверху. Была уже поздняя ночь.
Ванька так и не проснулся, и Шмидту при­шлось нести его на руках. Охранники остались в машине.
Скоростной лифт в одно мгновение вознес их на запредельную высоту. Из окна огромно­го лестничного холла далеко внизу были вид­ны огни московских кварталов и длинные це­почки фонарей городского освещения, похо­жие на застывшие трассирующие очереди. Вся Москва была как на ладони. Шмидт от­крыл дверь ключом и пропустил Ольгу в квартиру. Следом вошел сам. Ваньку он осто­рожно положил на диван в гостиной, потом повернулся к Ольге.
- Располагайся. Здесь вы сможете спокойно пожить некоторое время. В любом другом мес­те будет небезопасно.
Он показал Ольге расположение комнат и других помещений.
- Спальные принадлежности здесь, холо­дильник забит под завязку. Если что-то пона­добится, мой номер в памяти телефона стоит первым. Звони. А сейчас не буду вам мешать.
Ольга протянула ему на прощанье руку. Шмидт задержал ее в своей чуть дольше, чем следовало бы. Но опять воздержался от ком­ментариев. Да Ольге и не хотелось ни с кем разговаривать. Когда он ушел, она вздохнула с облегчением. Сейчас ей надо было побыть одной...
Проводив Шмидта, Ольга подошла к окну и долго смотрела вниз на огни города. Ее собст­венная жизнь показалась ей полностью лишен­ной смысла перед лицом всевластной смерти. Вот и не стало бабушки! К чему эти метания и самокопания, вся эта бессмысленная суета, гонка за деньгами и собственностью, если для всех конец один?
Она вдруг поймала себя на том, что совсем перестала вспоминать о Саше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32