она держала его открытым в
самом начале. Лазарус взял книжку и прочитал немного выцветшую надпись:
"Морин Джонсон. Великая пятница 1882 года. За превосходную успеваемость".
Ниже ясным четким почерком было написано:
"Рядовому Теодору Бронсону.
Будь верен себе и стране.
Морин Дж.Смит.
6 апреля 1917 года".
Лазарус сглотнул.
- Это сокровище я буду всегда носить с собой, миссис Смит.
- Не миссис Смит, Теодор, а Морин. - И она протянула руки.
Лазарус опустил книжицу в нагрудный карман, обнял Морин и прикоснулся
к ее губам.
Сначала поцелуй ее был целомудренным. Но вдруг она чуть слышно
простонала, прижалась к Лазарусу всем телом, открыла рот и страстно
впилась в его губы. Лазарус на миг растерялся: этот поцелуй обещал все,
что она могла дать.
Прошла целая вечность. Наконец Морин шепнула:
- Теодор... береги себя. Возвращайся.

DA CAPO: VI
Лагерь Фанстон, Канзас
Дорогие близнецы и семья!
Хочу вас удивить. Встречайте теперь капрала Теда Бронсона,
исполняющего обязанности сержанта, смиреннейшего из мастеров муштры во
всей национальной армии Соединенных Штатов. Нет, мои контуры не
перепутались. Просто я на короткое время забыл основной принцип игры в
прятки. Помните? Иглу легче всего спрятать в коробке с иголками. Значит,
чтобы избежать ужасов войны, проще всего вступить в армию. Даю пояснения,
ведь никто из вас никогда не видал войны или армии.
По глупости я намеревался спасаться от войны в Южной Америке. Но там
я ни за что не сошел бы за местного жителя, как бы складно я ни научился
разговаривать по-испански. Кроме того, там полным-полно германских
шпионов, которые, естественно, сочли бы меня американским шпионом, а
потому вполне могли бы устроить какую-нибудь пакость - и каюк
старичине-молодчине, благослови Господь его невинную душу. К тому же у
тамошних девиц дивные жгучие глаза, подозрительные дуэньи... и отцы,
обожающие без всякой причины палить в гринго. Нездоровая привычка.
Нездоровое место.
Но если бы я остался в Соединенных Штатах и пытался уклониться от
армии... Один неосторожный шаг - и я оказался бы за холодными каменными
стенами, на хлебе и воде. Да еще меня заставляли бы дробить камни.
Непривлекательная перспектива.
Но в военное время армии отдают все лучшее - а на легкую угрозу
здоровью, происходящую от стрельбы, можно не обращать внимания. Ее легко
избежать.
Как? Эра тотальной войны еще не наступила, и существует множество
мест, где трус (то есть я) может избежать любых оскорблений действием со
стороны незнакомцев. В эти времена схлопотать пулю может не всякий. Гибнет
же еще меньше, но я не намерен допускать подобного риска. В настоящем
"здесь и сейчас" военные действия осуществляются в определенных районах, к
тому же в армии столько должностей, что служить можно и не на передовой, а
там, где человек в форме - всего лишь привилегированное гражданское лицо.
Я попал на такую службу и скорее всего не покину ее до конца войны.
Нужно же кому-нибудь учить этих отважных и бестолковых сельских парней,
делать из них нечто похожее на солдат. А умелый инструктор в армии
ценится, и офицеры не желают с ним расставаться.
Итак, исполнившись воинского пыла, я узнал, что мне не придется
воевать. Я буду учить маршировать, стрелять, обращаться с оружием, со
штыком, вести поединок без оружия, обучать их полевой гигиене, всему, что
угодно.
Мои удивительные познания в военных вопросах вызывают здесь
удивление, поскольку военного опыта у меня нет (не могу же я признаться,
что дедуся научил меня стрелять через пять лет после окончания этой войны,
а потом - еще через пять лет - я учился обращаться с подобным оружием,
будучи кадетом, и что все последующие столетия мне время от времени
приходилось этим заниматься).
Здесь уже поговаривают, что я служил солдатом во Французском
иностранном легионе - этот корпус одного из наших союзников состоит из
головорезов и воров, беглых преступников, знаменитых отчаянной
драчливостью, - дезертировал, записался в американскую армию под другим
именем. Мне приходится возражать; я хмурюсь, когда кто-нибудь проявляет
излишнюю прыть, однако изредка "по ошибке" салютую на французский манер
ладонью вперед, но немедленно поправляюсь. И все уверены, что я оттуда.
Мои познания во французском во многом обусловили мой перевод из
исполняющего обязанности капрала в капралы и представление в сержанты. В
лагере находятся французские и британские офицеры и сержанты, обучающие
нас окопной войне. Все французы разговаривают по-английски, но их
английский канзасские и миссурийские плуг-жокеи понимают с трудом. Тут в
качестве посредника в дело вступает ленивый Лазарус. Так что из
французского сержанта и меня получается один хороший инструктор.
Я-то был бы хорош и без этого француза - если б мог учить всему, что
знаю. Но я учу рекрутов тому, что положено. Методы рукопашного боя
остаются неизменными во все времена, меняется лишь название, но главное
правило постоянно: начни драку первым, дерись быстро и самым бесчестным
способом.
Возьмем штыковой бой. Штык - это нож, прикрепленный к стволу ружья,
обе части образуют подобие римского пилума, использовавшегося две тысячи
лет назад и с тех пор не изменившегося. Казалось, следовало ожидать, что
искусство штыкового боя в 1917 году достигнет совершенства. Однако это не
так. Согласно здешним уставам, штык предназначен для защиты, а не
нападения. А ведь быстрый штыковой контрвыпад может изумить противника,
никогда не слышавшего о подобном. Существуют и другие приемы... В XXVI
столетии по григорианскому календарю была - или будет - война, в которой
владение штыком станет искусством... (Против своего желания я принял в ней
участие.) Как-то утром на плацу я на пари доказал, что способен справиться
сперва с сержантом-инструктором регулярной армии США, потом с британцем, а
потом с французом.
Получил ли я разрешение преподавать то, что продемонстрировал? Нет. А
точнее: нет, нет и нет, черт побори! Умение мое не соответствует уставу, и
излишняя прыть едва не стоила мне должности. Поэтому я вернулся к
преподаванию в соответствии с догмами "священных" уставов и наставлений.
Впрочем, книжица, которой пользуются в Платтсбурге, где служит мой
отец и ваш предок, вовсе не дурна. В ней делается упор на агрессивность в
штыковом бою, и это неплохо, ибо штык - жуткое оружие в руках человека,
который готов пользоваться им и убивать. Но мне не удастся научить своих
ребят другим приемам. И мне не хотелось бы видеть этих розовощеких и
храбрых мальчишек в бою с каким-нибудь наемником из XXVI столетия, у
которого одна цель - остаться в живых даже ценой жизни противника.
Эти мальчишки способны выиграть войну, более того - они выиграют ее и
уже сделали это, если смотреть из того времени, в котором вы находитесь.
Но многие из них погибнут. И смерть их будет бессмысленной.
Я люблю этих ребят. Все они молоды, ретивы и рвутся в бой, желая
доказать, что один американец стоит шести немцев. (Неверно. Хорошо, если
один американец одолеет одного немца. Ведь немцы - опытные вояки, и об их
благородстве в бою говорить не приходится. И этим зеленым юнцам придется
биться и умирать, пока немцы не сдадутся.)
А они так молоды! Лаз к Лор, большинство ребят моложе вас, а
некоторые из них даже гораздо моложе. Не знаю, многие ли прибавили себе
лет, но иные даже еще не бреются. Иногда по ночам слышны рыдания: кто-то
плачет, тоскуя по маме. Но на следующий день он проявит прежнее рвение и
усердие. О дезертирах нечего говорить; мальчишки просто рвутся в бой.
Я пытаюсь забыть, что эта война бесполезна.
Это вопрос перспективы. Однажды, когда Минерва еще исполняла
обязанности компьютера, она доказала мне, что все "здесь и сейчас"
эквивалентны, а настоящим можно считать лишь то "здесь и сейчас", в
котором ты пребываешь. Мое настоящее "здесь и сейчас" (где я бы и был по
сию пору, если бы не дикие гуси) - дома на Тертиусе, а несчастные щенята
этого "здесь и сейчас" давно погибли, и черви пожрали их; и эта война и се
жуткий исход сделались древней историей, не имеющей ко мне никакого
отношения.
Но я тем не менее здесь, и все происходит именно сейчас, мне трудно
усомниться в этом. Мне теперь трудно писать и отправлять письма. Джастин,
ты просил подробных отчетов прямо с места событий, чтобы знать обо всем,
что я делаю, и добавить тем самым новые сказки к тому набору басен,
который ты издаешь. Фоторедукция и гравировка теперь мне недоступны.
Иногда мне позволяют ненадолго покидать лагерь, но дня хватает лишь для
того, чтобы добраться до ближайшего крупного города. Топики (это около ста
шестидесяти километров туда и обратно), но увольнение всегда дают по
воскресеньям, когда никто не работает, поэтому у меня не было возможности
прибегнуть к услугам лаборатории в Топике, даже если она оснащена
необходимым мне оборудованием, в чем я глубоко сомневаюсь. Я мог бы
оставлять письма в абонементном ящике, поскольку неважно, когда они
попадут в отложенную почту - но по воскресеньям банки тоже закрыты.
Поэтому я могу позволить себе лишь рукописное письмо, но не слишком
длинное и объемистое, поскольку заполучить конверт тоже трудно; остается
лишь надеяться, что бумага и чернила не слишком попортятся за столько
столетий.
Я начал писать дневник, где избегаю упоминаний о Тертиусе и всем
прочем (иначе подобная рукопись могла бы обеспечить мне место в
сумасшедшем доме), но он представляет собой лишь перечень событий.
Закончив, я переправлю его дедусе Айре Джонсону, который сохранит
тетрадку, а когда война закончится и я обрету необходимый досуг и
уединение, напишу к нему нечто вроде развернутого комментария, который ты
требуешь, а также смогу миниатюризировать и стабилизировать длинное
послание. Странные проблемы терзают историографа, предпринявшего
путешествие во времени. Один лишь велтоновский мелкозернистый кубик
позволил бы записать все, что я могу сказать за целых десять лет. Впрочем,
я не смог бы им воспользоваться: технология еще не разработана.
Кстати... Иштар, ты действительно вложила мне в брюхо записывающее
устройство? Это очень мило с твоей стороны, моя дорогая, но иногда ты
проявляешь излишнюю изобретательность... В животе действительно что-то
есть. Меня этот предмет не беспокоит, но врач, обследовавший меня на
призывном пункте, заметил его сразу. Он не стал разбираться что к чему, но
мне пришлось провести собственные исследования. Прощупав живот, я
действительно обнаружил имплант. Наверно, это один из тех искусственных
органов, о которых вы, реювенализаторы, не любите рассказывать своим
"деткам"; и я подозреваю, что обнаружу там всего лишь велтоновский кубик с
подсоединенным к нему "ухом" и десятилетним энергозапасом. Размеры как раз
совпадают.
Что же ты не спросила меня, дорогая, прежде чем совать мне в пузо
микрофон? Совершенно неверно, что па вежливую просьбу я всегда отвечаю
"нет"; эту ложь распространяют Лаз и Лор. Ну уж в крайнем случае Джастин
мог бы обратиться ко мне через Тамару; ей никто отказать не может. Но
Джастин мне за это еще заплатит; ему придется десять лет выслушивать
урчание моих кишок.
Однако Афина отфильтрует всякие посторонние шумы и предоставит ему
датированную и индексированную распечатку. Это несправедливо, не говоря уж
о том, что нарушается мое право на уединение. Афина, разве я тебе
чем-нибудь насолил? Дорогуша, заставь Джастина заплатить за эту выходку.
С тех пор как я поступил в армию, я еще не видел никого из моей
первой семьи. Но как только мне дадут отпуск, съезжу в Канзас-Сити. Мой
нынешний статус героя предоставляет мне некоторые привилегии, которыми
штатский молодой холостяк располагать не может: в военное время мораль
дает слабину, и я сумею провести с семьей какое-то время. Они очень добры
ко мне: я получаю почти каждый день письмо, а пирог или печенье -
еженедельно. Угощением приходится делиться, и это очень жаль. А письма я
читаю и перечитываю.
Мне хотелось бы так же просто получать письма и от моей семьи на
Тертиусе. Повторяю основное сообщение: встреча назначена на 2 августа 1926
года, через 10 земных лет после высадки. Последняя цифра 6, а не 9.
С любовью капрал Тед Бронсон
(старичина-молодчина)

Дорогой мистер Джонсон!
Приветствую вас и всю вашу семью - Нэнси, Кэролл, Брайана, Джорджа,
Мэри, Вуди, Дикки, кроху Этель и миссис Смит. Не могу передать, как
растрогали вы меня тем, что приняли сиротку в семейство Смитов, тем более
что и капитан Смит согласен с этим. Для меня все вы стали моей семьей с
той счастливой и печальной ночи, когда провожали меня на войну, нагрузив
подарками, добрыми пожеланиями, а также практическими советами; тогдашние
слезы я не смел показать никому. Миссис Смит сообщила мне, что ее
муж-капитан согласился принять меня в семью - ну что ж, слезы вновь на
моих глазах, а военный человек не должен обнаруживать подобную слабость.
Капитана Смита я не навещал. Я уловил намек в вашем письме, но мне
это не нужно: я прослужил уже достаточно долго, чтобы понимать, что
добровольцу это не подобает. Не сомневаюсь, что и капитан не станет искать
меня по той же причине; вам я не стану ничего пояснять, поскольку вы
прослужили больше, чем мы с капитаном вместе взятые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99