А
кроме того на помощь пришли приятели. Чувство товарищества на Инте
было очень развить: без всякой аффектации, без долгих разговоров
ребята наваливались и делали. Знали, что завтра и им, возможно,
придется звать на подмогу. Такой обычай существовал и в других
местах - в русских селах ставили всем миром избу погорельцу.
Только там это делалось в давние времена, а на инте в недавние.
Штукатурить нам помогал Женька-Кирилл Рейтер. Неприятные подробности
нашей встречи на Красной Пресне мы не вспоминали. Он освободился
раньше нас, успел получить комнату, жениться, родить ребенка и
завести поросеночка. Тот жил в комнате и вел себя, как маленькая
собачонка: лез на колени, ласкался... Рейтер уговаривал и нас
жениться, обзавестись хозяйством, но мы не торопились.
Побелку сделали - очень быстро и профессионально - два немца, родичи
Ильзы Маурер. Немцев на Инте Юлик сравнивал с немыслимо живучими и
цепкими растениями: брошенные на мерзлую почву, они тут же пускали
корни, приспосабливались к новым условиям. Немцы были
неприхотливы, работящи и практичны. Построили себе дома; узнав,
что шахтеры не облагаются налогом на скотину, немедленно завели
свиней. У Эмиля Гуча, что работал в забое с Яном Гюбнером,
свинарник был не меньше колхозного - только не такой грязный. Мы
сходили в гости к старому Цоллеру, Ильзиному дедушке: колбасы,
копченности,, соленья -дом полная чаша!.. Русские немцы. Великие
терпеливцы и великие труженики.х)
Маляры-немцы ушли, и Юлик собственноручно довершил отделку
интерьера: натрафаретил по периметру комнаты, под самым потолком,
бордюр из тузов - пикового, бубнового, трефового и червонного. Для
этого не пришлось даже вставать на стул: потолок был невысок, да и
периметр такой, что узор много раз не повторишь. Но все равно, мы
очень гордились новым жилищем.
Правда, первое время мы не сразу находили дорогу домой,
особенно, если возвращались из гостей не совсем трезвые. Дело в
том, что улица Угольная, где мы теперь жили, улицей в обычном
смысле не являлась. Это был кусок тундры, застроенный как попало и
кем попало. Построили домик - ему пристраивается номер; допустим,
Э5. Где-то вдалеке вырос еще один - тот будет Э6. Наш адрес был
Угольная 14, но рядом стояли дом 3, дом 27 и дом 9а - в порядке
поступления.
А темнеет в Инте рано. И мы, заплутавшись среди строений, и на
свету то похожих друг на друга, в конце концов сдавались. Стучали
в какое-нибудь окошко и спрашивали:
- Где евреи живут?
В районе Уголной мы были единственными представителями этой
нации. Нам показывали:
- А вон за мостиком, где овраг.
Оказывается, мы уже два раза проходили мимо своего дома...
С Васькиной помощью мы перевезли на Угольную деревянную кровать
и зажили жизнью домовладельцев. Хозяйственные обязанности
разделили так: Юлик топит печку, я хожу с ведрами за водой -
колонка была в полкилометре от дома. Завели котенка - какой же дом
без кошки?
Питались мы - и наш котенок - исключительно макаронами с маргарином:
экономили, чтобы поскорее отдать долги. Правда, в обеденный
перерыв мы ходили в столовую. И с завистью смотрели на нищих,
которые гужевались за соседним столиком - обязательно с поллитрой.
В Инте их было всего двое - оба инвалиды. Они сидели (с перерывом
на обед) у дороги в поселок и пропитыми голосами окликали
прохожих:
- Братишка! Поможем, чем можем! - Получив отказ, беззлобно
добавляли.
- Ну и вали на хуй.
Сидели они всегда рядышком - казалось бы, в ущерб делу. Так или не
так, доходы их были больше наших.
Котенка макаронная диета не радовала, он рос хилым и умственно
отсталым. Вскоре он сбежал от нас - и, как оказалось, поспешил:
наш друг и одноделец Миша Левин прислал из Москвы недостающую
сумму. Мы одним махом рассчитались с кредиторами и перешли на
человеческую пищу; особенно популярна была в Инте тресковая
печень.
Беглому котенку нашлась замена - кошка редкого ума по имени Голда
Мейерсон. А потом появился и щенок Робин. Рыжий в первые недели
жизни, он превратился в очень красивую собаку цвета сепии с
палевыми и белыми разводами. Мать его, немецкая овчарка Сильва,
прославилась тем, что выхватила у пьяного милиционера пистолет и
закинула в снег - только весной отыскалась пропажа. Отец Робина
пожелал остаться неизвестным. Нас это мало беспокоило: ни одну
собаку потом мы не любили так, как эту. Любовь была взаимной.
По звонку будильника Робин просыпался первым и лез к нам желать
доброго утра. Влезать на кровать с ногами ему строго запрещалось,
и он честно соблюдал договор: задняя лапа оставалась на полу.
Точнее, от пола не отрывались только когти, а остальные три лапы
радостно барабанили по одеялу. Юлий, в прошлом и будущем заядлый
бильярдист, говорил что похожий номер проделывают бильярдные
жучки: ложатся на стол, чтоб дотянуться до неудобного шара, а ногу
незаметно вытаскивают из валенка - до половины голенища. Валенок
же не отрывается от пола.
Поводка и ошейника Робин не признавал, ходил и так за нами, как
привязанный. Иногда, для проверки, мы с Юликом расходились в
разные стороны, и он метался от одного к другому, не зная кого
выбрать. Мы ожидали его решения с ревнивым интересом. Но это злая
шутка; мы перестали дразнить его. На Робина мы переложили часть
домашних обязанностей - он мыл посуду.
К этому времени изменился наш социальный статус. Юлик перешел
из рабочих в служащие - его взяли нормировщиком в ОРС, отдел
рабочего снабжения. А я наоборот, из "белых воротничков" перешел в
"синие" - стал дежурным на водонапорной башне. Башня была
замечательная, ее проектировал заключенный архитектор швед
Томвелиус. Но не красота этого сооружения приманила меня - просто
так сложились обстоятельства.
По сокращению штатов из центральной бухгалтерии уволили Фаину
Александровну. Надо было срочно трудоустроить ее: член партии,
объяснили мне, старый минлаговский кадр и жена офицера. Ее
пересадили на мое место в ремцехе.
Старый минлаговский кадр оказался симпатичной молодой женщиной,
которая чувствовала себя в этой ситуации очень неловко. Я ее
утешал: на башне мне будет не хуже, чем в бухгалтерии! И пока,
утешая, сдавал ей дела, у нас начался роман. Она была чудесная
баба - добрая, заботливая. И всерьез влюбилась в меня. Я тоже
очень любил ее, но боюсь, меньше, чем Фаина заслуживала.
В обеденный перерыв она не таясь бегала ко мне на свидание -
вот когда пригодился собственный дом. Они с Робином тоже
подружились.
Однажды вышел конфуз. Я шел с собакой к Шварцам. На Полярной улице
нам встретились Фаина с мужем офицером. Я сделал вид, что мы не
знакомы, а Робин, простая душа, кинулся к ней, положил лапы на
плечи и стал лизать лицо...Ничего, обошлось. Она объяснила мужу,
что ее все собаки любят. Но ему, по-моему, это было до лампочки.
Кроме выпивки его мало что интересовало.
Нашего песа Фаина просто обожала - (Она была карелка и говорила не
"пса", а "песа". И еще "стретились"). И очень уважала Юлика, хотя
поначалу робела перед ним.
До Фаины я ухаживал за красивой уборщицей общежития Шурой -
кстати, тоже Александровой. Даже предлагал жениться, но ангел-
хранитель Васька услышав, с кем я завел шашни, это дело поломал:
он хорошо знал ей цену и знал ее прежнего любовника,
профессионального вора. Сама Шурка не воровала, она была
наводчицей... Я бы все равно не отступился - тогда, после лагеря,
каждой женщине, которая соглашалась лечь со мной в постель, я
немедленно делал предложение. Но Шура испугалась Васькиных
угроз...
На водонапорном фронте мои успехи были невелики. Я опять, как
тогда на шахте, пережег мотор - на этот раз в насосной. И опять
мне сошло с рук. Меня вернули в бухгалтерию - правда, в другой
отдел.
А Юлик на новой, но привычной работе преуспевал. Перед ним
заискивали теперь работяги совсем другого толка, чем на шахте.
Когда началась массовая разгрузка минлаговских ОЛПов, без дела
оказались офицеры-охранники, надзиратели, кумовья.
Ленивые и неграмотные - а пастухам к чему грамота? - они не способны
были справиться с мало-мальски квалифицированной работой. Из
оперов на Инте сколотили целую пожарную команду. Пока пожаров не
было, они благоденствовали. Но на грех загорелся копер девятой
шахты. Приехали пожарники-экскумовья, стали метаться по шахте, как
петухи с отрубленными головами, не зная, за что браться...
Потушили пожар зеки - в т.ч. Борька Печеневхх) и Жора Быстров. А
пожарную команду с позором разогнали.
И оперы пошли работать грузчиками и чернорабочими в ОРС, в ОТС,
на ТЭЦ.
Юлик своими ушами слышал, как двое грузчиков, отдыхая на тяжелых
мешках, обсуждали политическую ситуацию:
- Это два авантюриста мутят, Никитка с Николкой... Ну ничего,
скоро им укорот сделают! Будет, как было.
Никитка с Николкой - это Хрущев с Булганиным. А на "укорот"
разжалованные чекисты крепко надеялись. В их среде ходили свои
параши, полные таких же несбыточных надежд, как зековские мечты об
амнистии.
- Скоро опять будут на Инте лагеря, - передавали они друг
другу неизвестно кем пущенный слух. - Маленькие, но с большим
штатом.
В городской бане двое пьяных грузчиков поскандалили с майором
Блиндером, которого из органов погнали еще в 52 году, в разгар
антисемитской кампании - и грозный эмгебист пошел заведовать
пекарней. Над ним тогда потешалась вся Инта. А теперь недавние
коллеги накинулись на него с руганью:
- Ваша нация хитрая! Знаете, когда слинять, куда устроиться!
Действительно, ведь обидно: он сидит в кабинете, а они для
него мешки ворочают. Один из грузчиков даже стукнул бывшего майора
шайкой...
Зеки освобождались в ту зиму пачками. Вышел из зоны и Самуил
Галкин. Его с почетом встретили местные евреи - даже те, кто ни
строчки его не читал, как например, Ян Гюбнер. На улице Кирова мы
увидели смешную и трогательную процессию: соплеменники вели
Cалкина, поддерживая под локотки, как цадика; каждый норовил хотя
бы дотронуться до знаменитого поэта. А он шел, растерянно и
счастливо улыбаясь.
Продолжить знакомство нам так и не удалось: к сожалению (хотя, почему к
сожалению? К счастью!) Галкин на Инте не задержался, уехал в
Москву.
Освободился и сразу пришел к нам Жора Быстров: так было уговорено еще в
зоне. Тогда мы и не подозревали, что он успел перевести со своего
лицевого счета на наши по тысяче рублей каждому: знал, что у нас
там копейки, а он на инженерской должности и зеком зарабатывал
прилично. Эти две тысячи очень пригодились нам на первых порах.
А теперь мы взяли под расписку железную кровать со склада ЖКО и
Жорапоселился у нас в домике. Кровать встала вдоль задней стенки,
под углом к нашей. Все оставшееся пространство занял квадратный
стол, но это было даже удобно. Для стульев места все равно не
хватало, и мы рассаживали гостей на двух кроватях. Человек
пятнадцать умещалось: все были тощие.
Жорка сразу подружился с Робином. Он подзывал его каким-то особым,
почти неслышным причмокиванием. По его словам, так фронтовые
разведчики подманивают сторожевых собак. (Надо полагать, чтобы
"произвести бесшумное снятие", т.е., зарезать.)
А Голда Мейерсон признала Жору за главного в доме и к нашей
обиде, как собака провожала его до ворот шахты 9 - его, а не нас.
Вместе мы стали готовиться к приезду мам. Моя должна была вот-вот
привезти к нам на жительство Минну Соломоновну.
В день приезда мы приготовили вкусную еду - Ян Гюбнер помог. Я
сбегал в магазин за тортом, но споткнулся и у самого порога
шлепнулся вместе с тортом на грязный снег. Времени бежать за
вторым уже не было. Срезали крем, отдали Робину, а остальные
поставили на стол.
Со станции вез мам рысак; на козлах -безотказный Васька Никулин.
Собственный выезд произвел на них впечатление. А чтобы наше жилье
своим убожеством не омрачило радость встречи, мы заранее приняли
меры.
Дверь из кухни в комнату завесили драным лагерным одеялом. Через
так называемые сени -тамбур из тарных дощечек - провели приезжих в
кухню и торжественно объявили:
- Вот наша комната!
- А вы писали, еще кухня есть? - робко поинтересовалась Елена
Петровна, моя мама. Мы объяснили, что сени - это и есть наша
кухня.
- А почему на стене тряпка?
- Это чтоб не дуло. Там в стене большая щель.
Мама еще раз огляделась и храбро сказала:
- Что ж, очень мило.
Вот тогда мы сорвали со стены тряпку и ввели мам в комнату, где
их уже ожидал роскошно сервированный стол. Эффект был именно
такой, какого мы добивались: по контрасту с кухней наша комната
выглядела вполне сносно.
Пришли гости, и все без исключения понравились нашим матерям. А те -
им. Мамы сразу получили приглашение в несколько солидных интинских
домов - к Шварцам, к Гарри с Тамарой, к Тоне Шевчуковой...
Минна Соломоновна с ее астмой и глаукомой по гостям ходить не
могла, а Елена Петровна ходила. С испугом смотрела, как "мальчики"
вместе с хозяевами хлещут водку стаканами, но помалкивала: в чужой
монастырь со своим уставом не совалась.
Погостив неделю, моя мама уехала, а Минна Соломоновна осталась у нас
на вечном поселении. Ее это нисколько не угнетало: потом, в
Москве, она говорила, что эти полтора года в Инте она считает
лучшими годами своей жизни.
С Юликом она вспоминала всякие случаи из его детства:
- Помнишь, Юленька: когда мы пришли в гости к дяде Мише, во
двор выбежала маленькая девочка, совсем голенькая. У кого-то в
квартире играл патефон и она стала танцевать под музыку. Ей
кричали: "Прекрати, Майка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58