И спокойно ушел на
свободу. Но, конечно, это только мое предположение, может, все бы-
ло и не так...
Норвежцев осталось двое - Вилли-Бьорн Гунериуссен, журналист,
и совсем молоденький Биргер Фурусет. С их сложными именами лагер-

- 162 -

ным писарям нелегко было справиться, особенно с Биргером. Имя это
или фамилия? В результате на него завели две "арматурные книжки",
куда вписывалась вся выданная одежда: бушлат, телогрейка, куртка и
брюки х/б: одну на Биргера Ф., другую на Фурусета Б. По незнанию
русского языка он не мог объяснить, что ему выдают лишний комплект
обмундирования - и сменял его на хлеб. В скобках замечу, что нео-
бязательно было быть норвежцем, чтобы твою фамилию перепутали
местные грамотеи. И татарин Сайфутдинов превратился у нас - нав-
сегда - в Сульфидинова, а Прошутинская - в Парашютинскую.****)
Что до Фурусета, он был рослый парнишка и все время хотел
есть. Я ему симпатизировал - вот уж кому выпало в чужом пиру пох-
мелье! И злоупотребляя служебным положением, время от времени ис-
хитрялся выписать ему пайку побольше (для себя не жульничал, чест-
но говорю!)
Русского языка ни один из норвежцев не знал; разговаривали мы
с Вилли-Бьорном на английском, а с Биргером - на немецком, в кото-
ром я был, мягко говоря, не силен, да и он тоже. Но лагерь, как я
уже отмечал, мобилизует способности, и к своему удивлению, вспоми-
ная обрывки фраз из школьного учебника, ("Ich weiss nicht was soll
es bedeuten...", "Odysseus irrte...", "Wir bauen Traktoren...") я
ухитрялся кое-как объясниться. Да много ли для этого надо?
Был у нас знаток английского языка, малолетка*****) из Мур-
манска, города, куда в войну из Англии приходили караваны судов,
конвои. Так он на воле подрабатывал сводничеством, предлагая моря-
кам:
- Джон, вонт фик-фок рашен Маруська?
И матросики прекрасно понимали его.
Лагерь тех лет - настоящее Вавилонское столпотворение; имею в

- 163 -

виду обилие языков и говоров. Прощаясь на Лубянке с Олави Окконе-
ном, я был уверен, что больше уж ни с кем говорить по-английски не
придется. А на комендантском оказались два американских финна -
шофер Фрэнк Паюнен, очень славный малый, приехавший, как и Олави,
строить советские пятилетки, и коминтерновец Уолтер Варвик. И еще
была английская еврейка Эстер Самуэль, работавшая в Мурманске пе-
реводчицей, за что и поплатилась. Английские и американские капи-
таны, естественно, предпочитали ее другим переводчицам, знавшим
язык не на много лучше предприимчивого малолетки. Приятельские от-
ношения с британцами и янки обошлись ей в пять лет ИТЛ (гражданс-
тво у Эстер было советское).
Не знаю, что стало с финнами - оба не отличались здоровьем. А
Эстер вышла из лагеря инвалидом, на костылях, и умерла в Ленингра-
де - лет десять назад.
Кроме финна Варвика был у нас еще один коминтерновец -
врач-китаец по фамилии Гладков. Не очень китайская фамилия, но и
Варвик (как у "делателя королей") тоже не очень финская. У воров
клички, у коминтерновцев псевдонимы...
Русские, пожалуй, были на комендантском в меньшинстве. Преоб-
ладали украинцы-бандеровцы (почему-то у нас говорили "бендеровцы",
а собирательно - "бендера"), латыши и литовцы. Этих называли "йо-
насы-пронасы": Ионас и Пранас - не Пронас! - самые распространен-
ные литовские имена. Их дразнили - довольно безобидно:

Возле мяста Каунас
Йонас, Пронас, Антанас.
Все на камушке сидят
И на бибисы глядят.


- 164 -

("Място", кому не понятно, это город, а "бибис" - анатомичес-
кая подробность.) Или еще так: "Герей, герей, десять лет лагерей".
"Герей", а точнее, "гяряй", по-литовски "хорошо".
Как-то раз по лагпункту пронесся слух: пришел этап эстонцев,
разгружается на станции. Все в шляпах, в фартовых лепенях! Т.е., в
хороших костюмах. Этап действительно прибыл, но в нем оказались не
одни эстонцы, а и блатные. Именно на них были эстонские лепеня и
шляпы: отобрали в пути. На комендантском большую часть барахла
вернули эстонцам; впрочем, вскоре и шляпы, и костюмы перешли к ла-
герным придуркам - нарядчикам, нормировщику, прорабу - в обмен на
обещание легкой работы.
А я этот этап запомнил потому, что в зону их впустили поздно
вечером, когда я уже выписал продукты на завтра. Надо было состав-
лять дополнительную ведомость - а я только что получил письмо от
мамы, вскрыл и успел прочесть: умер отец. Хотелось уйти куда-ни-
будь, погрустить в одиночку, но не оставишь же людей голодными!..
До сих пор стоят перед глазами эстонские фамилии, которые я вписы-
вал в ведомость: Хаак, Ратх, Линдпере, Тоомсалу, Мандре...
Новоприбывшие оказались честными и несмышленными. Их собрали
в одну бригаду - и не обманули, послали на сравнительно легкую ра-
боту, на лесобиржу. Но бригадир-эстонец весь объем выполненной ра-
боты делил по справедливости - поровну на всех. И вся бригада изо
дня в день получала урезанную пайку, так называемые "минус сто",
т.е. 550 граммов вместо положенной гарантийки - потому что нехва-
тало двух-трех процентов до выполнения нормы.
Каждый божий день ходок от бригады, пожилой эстонец, помнив-
ший русский язык еще с царского времени, возникал на пороге конто-
ры, снимал шапку и вежливо здоровался:
- Драстутте... Доппры ден... Доппро поссаловат. Касытте, сто

- 165 -

мы будем покуссат сафтра?
И я ничем не мог его обрадовать. Завтра они опять "будут по-
кушать" минус сто. Им просто не приходило в голову, что можно по-
садить двух работяг на 60 %, а освободившиеся проценты разделить
между остальными - так, чтоб у всех, кроме тех двоих, вышло выпол-
нение на 103-104 %.
Все бригадиры владели этой лагерной арифметикой. Наказывали
работяг по очереди и за счет наказанных кормили остальных.
Кончилось тем, что эстонцам дали бригадира из русских - ссу-
ченного вора по фамилии Курилов.И я стал начислять им по 650, а то
и по 750 граммов хлеба вместо пятисот пятидесяти. Для оголодавшего
человека разница немаленькая.
Но тут бригаду подстерегла новая беда. Курилов был заядлый
картежник - то, что воры называют "злой игрок". Три дня подряд он
проигрывал весь хлеб своей бригады. Два дня эстонцы терпели, а на
третий пожаловались лагерному куму - оперуполномоченному.
Меня вызвали в "хитрый домик" как свидетеля и переводчика.
- Курилло - лейба нетт, - жалобно повторял голодный эстонец.
А Курилов, разыгрывая праведное негодование, божился:
- Гражданин начальник! Не брал я ихних паек, гад человек буду
- не брал! - И поворачивался к работяге. - Я ж тебе отдал пайку!
Ты что, падло, не помнишь?!
Эстонец кивал:
- Да... Да. - И твердил свое. - Курилло - лейба нетт.
На хлеб играли многие. В лазарете самым доходным из игроков
доктор Розенрайх собственноручно крошил пайку в миску с супом -
чтоб не проиграли. Впрочем, играли и на суп, со сменкой: проиграв-
ший отдавал победителю гущу, а тот ему шлюмку... Но чтобы проиг-

- 166 -

рать хлеб всей своей бригады - это уже слишком! Пришлось еще раз
менять бригадира.
Я эстонцам очень симпатизировал. Да и все знали: эстонец не
украдет и не обманет, при эстонце можно что хочешь говорить - сту-
качей среди них почти не было. Называли их куратами; самое страш-
ное ругательство, какое можно было услышать от эстонца, это "ку-
рат" - черт.
Другие национальности тоже имели лагерные названия. Я уже
упоминал, что цыган по фене "мора"; татарин звался почему-то
"юрок", кавказцы были "звери". Евреев блатные называли жидами, но
у них, как у поляков, это не звучало оскорбительно, евреи-воры
пользовались среди своих уважением.
Национальной розни - во всяком случае, на нашем комендантском
- не было. Ну, дразнили блатные среднеазиатов, но вполне добродуш-
но:
- Моя твоя хуй сосай, твоя моя рот ебай! - Так, якобы, узбек
"тянет" (ругает, отчитывает) русского.
Ворья на нашем лагпункте было не очень много. Самых заметных
спроваживали на Юрк Ручей.
Откуда-то с этапом пришел и Васька Бондин, тот, с которым я
дрался на Красной Пресне. Увидел меня в конторе, забеспокоился:
вдруг захочу "устроить ему"? (Так зеки и говорили: "Ну, падло, я
тебе устрою!" - не уточняя, какую именно неприятность.) Я, конеч-
но, мог устроить, я ведь был уже авторитетный придурок, но мне и в
голову не пришло: я считал, мы с Васькой квиты, и вообще - я чело-
век злопамятный, но не мстительный. А он и без моей помощи просле-
довал на штрафняк.
Кое с кем из блатных мне было интересно разговаривать. Часто

- 167 -

заходил к нам в контору Серега Силаев, чахоточный щипач. Мне нра-
вился его совершенно неожиданный, даже компрометирующий настоящего
вора, интерес к литературе. Я давал Сереге читать, что у меня бы-
ло, и он прекрасно отличал хорошую книгу от плохой. Но ходил он в
контору не только за книжками.
Ошиваясь около барьера - вроде бы ("с понтом") пришел узнать
про завтрашнюю пайку, он "насовывал", т.е., шарил по чужим карма-
нам. Почти каждый раз его ловили за руку и били.
Вообще-то серьезные воры в лагере не воруют, фраера им и так
принесут, "за боюсь". Ворует мелкота, торбохваты - Серега был как
раз из таких. Метелили его здорово, но это и в сравнение не шло с
тем, как разделывался с провинившимися комендант Иоффе, который
сменил на боевом посту грузина Надараю. Иоффе был высокий красавец
еврей, балтийский моряк - капитан второго ранга; в лагерь загремел
за длинный язык. С трубкой в зубах он разгуливал по зоне во флотс-
ком кителе и хорошо начищенных ботинках. Я видел, как он, не выни-
мая из кармана рук, а изо рта трубки, бил своей длинной худой но-
гой проворовавшегося полуцвета - не Серегу, другого. Иоффе выбра-
сывал ногу как-то вбок; наверно, так бъет своего врага страус. (Не
ручаюсь; как дерутся страусы, не видел.) Воришка пытался встать,
но удар комендантской ноги снова валил его на землю. Я не вмеши-
вался; знал, что бесполезно. Бог наказал капитана: через год он
умер от рака в лагерном лазарете.
Вольное начальство во всех лагерях поддерживало порядок с по-
мощью самих заключенных - комендантов, нарядчиков, заведующих ШИ-
ЗО, завбуров (БУР - барак усиленного режима, внутрилагерная тюрь-
ма). Чаще всего это были ссученные воры или бытовики; для контрика
Иоффе сделали исключение - он сидел по легкому десятому пункту.

- 168 -

Была у нас и самоохрана из расконвоированных бытовиков-малосрочни-
ков. Но не та, про которую пелось в старой песне:

Далеко, на Севере дальнем,
Там есть лагеря ГПУ
И там много историй печальных -
О них рассказать я могу.

Там, братцы, конвой заключенный,
Там сын охраняет отца,
И он тоже свободой лишенный,
Но должен стрелять в беглеца.

Наши самоохранники ни в кого не стреляли, им, по-моему, вин-
товок не доверяли.

* * *

Внутри нашей зоны была еще одна, женская. Хоть лагпункт и был
смешанный, зечек полагалось изолировать от мужчин. Изоляция была
довольно условная: все бригады кормились в одной столовой, сдавали
рабочие сведения одному нормировщику, да и зону женскую огораживал
заборчик, через который пролезть не составляло труда. Правда, на
вахте сидел сторож з/к, в чью задачу входило не впускать мужиков.
Но за полпайки или за одну закрутку махорки он охотно изменял слу-
жебному долгу. Я по неопытности поперся "без пропуска", а когда он
загородил дорогу, да еще и обматерил меня, стукнул его в грудь.
Стукнул не сильно, но он упал как подстреленный. И я к ужасу свое-
му увидел, что из одной штанины торчит деревянная нога. Помог

- 169 -

встать, стал извиняться - что его очень удивило. Чего извиняться?
Нашел слабее себя - бей! Сам он сидел за хулиганство... Сказать не
могу, как мне было стыдно.
С этого дня инвалид приветливо здоровался со мной и пропускал
в женскую зону без звука. (Зато однажды обознался и не пустил до-
мой Эстер Самуэль. И я могу его понять: тощая, плоскогрудая, в
ватных стеганых штанах, она больше походила на доходягу мужского
пола, чем на женщину.)
Ходил я в ихнюю зону с самыми невинными намерениями. Еще ког-
да работал на общих, стал учить английскому языку старосту женско-
го барака, а она за это подкармливала меня. Это была Броня Моисе-
евна Шмидт, польская комсомолка. Году в тридцать пятом она по за-
данию компартии нелегально перешла советскую границу и вскоре очу-
тилась в лагере. Подвела фамилия: был какой-то враг народа Шмидт,
которого чекисты записали ей в родственники.
Срок у Брони кончился в начале войны, но ее оставили в лагере
"до особого распоряжения". Таких пересидчиков - их еще называли
указниками - у нас была куча. Многие из них так привыкли к лагерю,
что о свободе думали со страхом. Когда старичка, заведывавшего
больничной каптеркой, вызвали на освобождение, он упросил врачей
положить его в лазарет. Но держать вольного в лагере нельзя, и
пришел повторный приказ: вывести из зоны и, если надо, положить в
больницу для в/н в/н. Тогда он спрятался на чердаке. Его искали
целый день, к вечеру нашли и поволокли к вахте; а он упирался и
плакал вот такими слезами. Это было на моих глазах. Маразм? Да
нет, не совсем. На комендантском он жил в отдельной каморке, в
тепле и сытости - даже девочку имел, прикармливал ее. А что его
ждало на воле?..

- 170 -

Броню Шмидт тоже в конце концов освободили - по-моему, уже
после смерти Сталина.
Кургузенькая, с выпученными базедовыми глазами и сильным ев-
рейским акцентом, она пользовалась всеобщей любовью и уважением.
Была добра, справедлива и рассудительна; без труда улаживала все
склоки, возникавшие в вверенном ей бараке. А публика там жила вся-
кая: воровки, бытовички и - как же без нее?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58