Жорка относился к нему с молчаливым
обожанием. Он и вообще был не болтлив, сдержан - но с чувством
юмора у Георгия Илларионовича обстояло хорошо. Так же, как у Евге-
ния Ивановича. Про то, что Женя был отличный рассказчик, я уже
упоминал. Рассказы у него были на любой вкус - и жутковатые, и ве-
сёлые (хотя, как правило и они кончались не очень весело для глав-
ного героя).
Он рассказывал, например, про сослуживца своего отца, большо-
го подхалима. На дне рождения Высоцкого-старшего, директора воен-
ного завода, этот сослуживец произнес тост:
- Кто у нас был Ленин? Теоретик. А кто у нас Сталин? Практик.
А вы, товарищ Высоцкий - вы у нас и теоретик, и практик!
Год был неподходящий - тридцать седьмой. Подхалима посадили.
Немного погодя посадили и старшего Высоцкого, а потом и младшего.
На следствии Женя держался молодцом, ни в чем не признавался
- да и не в чем было. Следователь орал на него, материл, но не
слишком жал. Может, жалел? Жене было тогда семнадцать лет.
Однажды его вызвали на допрос. В кабинете, кроме его следова-
теля, было еще четверо. У троих в руках резиновые дубинки, у одно-
го - отломанная от стула ножка.
- Вот он, Высоцкий, - объявил его следователь. - Не сознаёт-
ся, гадёныш.
- Сознается, - сказал чужой следователь и поиграл дубинкой.
- Спорим, не сознается! - азартно крикнул "свой". - А, Высоц-
кий?.. Говори, писал троцкистские листовки?!
- Не писал.

- 340 -

- Ну вот. Что я сказал?
- Сознается, - заорали чужие, и двинулись на Женю, размахивая
дубинками. - Говори - писал?
- Не сознавайся, - приказал свой.
- Не писал. - Женя стал пятиться в угол.
- Сознавайся!
- Не сознавайся!
Концы дубинок прижали парнишку к стене; тот, что был с ножкой
от стула, замахнулся. Женя зажмурил глаза и отчаянно крикнул:
- Не писал!
Раздался хохот. Дубинки полетели на пол.
- Молодец, Высоцкий, - удовлетворенно сказал Женин следова-
тель. - Ладно, иди пока.
Женя говорил, с него семь потов сошло. Вернулся в камеру,
зная: свое он так и так получит...
Юлику и Женя и Жорка сразу понравились. После работы мы соби-
рались у него в каморке (он там не ночевал, только обрабатывал
шахтстроевские наряды). Его помощником был эстонец по фамилии
Нымм; при нем мы болтали, не стесняясь - эстонцы народ надежный.
Еще одним членом компании стал электрослесарь Борька Печенёв,
горьковчанин. Этот тоже был начинен всевозможными историями. Он и
предложил: а давайте устроим конкурс - пускай каждый напишет расс-
каз на лагерную тему. Жора Быстров отказался писать, а остальные
решили: почему не попробовать? Бумага была под рукой, сели писать.
Рассказики получились короткие. К нашему удивлению, Женины
истории, которые он рассказывал просто артистически, на бумаге
превратились в вялое школьное сочинение. Борькино произведение то-
же не блистало - как и мое. Победу единогласно присудили Юлику.

- 341 -

Нас с ним позабавил ряд совпадений. Он писал от первого ли-
ца, лирическим героем сделав вора, - и я тоже. У него была любовь
и измена - у меня тоже. У него карточная игра - и у меня. У него
герой убивал возлюбленную... Вот тут было расхождение. Мой только
пришел с топором к ней, спящей - и пожалел. Порубил все шмотки,
которые дарил - так у блатных было заведено, - и тем дело кончи-
лось. Оно и естественно: у Юлика главным действующим лицом был ре-
шительный и жестокий сука, а у меня - довольно жалкий полуцвет. Из
моего рассказика я запомнил только одну фразу: "Но нам сказали,
что вы рецидив и к амнистии не принадлежите". А у Юлика ... Коро-
че, в воскресенье мы сели вдвоем сочинять второй вариант его исто-
рии. Совсем как в самом начале нашего соавторства, когда сочиняли
в восьмом классе пародию на "Дети капитана Гранта".
Получился довольно длинный рассказ, почти повесть - "Лучший
из них".


Примечания автора:

*) Игорь стал в войну корреспондентом армейской газеты. Надел
офицерские погоны, вступил, скорей всего, в партию - но вот ведь,
не побоялся написать мне в мой первый лагерь прекрасное письмо,
полное тревоги и сочувствия. Писал, что ни одной минуты не верит в
нашу виновность, спрашивал, не надо ли чего прислать? Я не ответил
и просил маму объяснить Игорю, что незачем ему рисковать, больше
писать не надо... Еще одно письмо я тогда же, в 45 году, получил
от вгиковки, очень милой девочки Вали Ерохиной (потом она вышла
замуж и стала Яковлевой). Она писала о себе, о новых подругах,

- 342 -

рассказывала об институтских новостях. "Есть женщины в русских се-
леньях!" И мужчины... Валечке я тоже не ответил - из тех же сооб-
ражений, что и Игорю.
**) В Казань эвакуировали Академию Наук; Мишина мать была
член-кором. Мишка божился, что президент Академии, когда благода-
рил городские власти за гостеприимство, закончил речь таким пасса-
жем: "А ведь, как говорится, незванный гость хуже татарина!"
***) С дядей Мишей (Моисеем Соломоновичем) я познакомился че-
рез год. Ранение у него было нетривиальное: пуля попала в шею -
сзади - и вышла через рот, выбив половину зубов. Полковник был
профессиональным военным, артиллеристом, и очень храбрым челове-
ком. Не думаю, чтобы он повернулся к неприятелю спиной. Вероятней
всего, стреляла в него какая-то сволочь из своих: такое на фронте
случалось.
****) Совсем из других соображений мы в трех сценариях поми-
нали стукача Аленцева - называли по имени-отчеству, говорили вся-
кие нелестные вещи (о персонаже, но в надежде, что и прототип ус-
лышит). И все три раза именно этот эпизод выпадал. Фатально. Не
надо быть злопамятными?
*****) Свою скрипку Лернер продал, когда уехал из Минлага на
вечное поселение в Красноярский край. На вырученные деньги он и
там, в ссылке, купил себе какую-то хлебную должность. После реаби-
литации вернулся в Москву, играл в джазе у Рознера (Мы могли бы
узнать его телефон, у нас оказались общие знакомые - но решили,
что не стоит. Едва ли ему хотелось вспоминать о некоторых подроб-
ностях своей лагерной биографии. Хотя мы-то с Юликом ему искренне
благодарны.)
А на автобусной остановке возле Мосфильма мы как-то встретили

- 343 -

Бьянку. К этому времени она была уже вдовой. Некрасивая немолодая
женщина с усталым и недобрым лицом.
******) "Качественные знакомые" выручали Эйслера всю жизнь -
и в серьезных случаях, и в несерьезных. Он рассказывал: много лет
назад его поехал проводить на вокзал питерский приятель. В "Крас-
ной стреле" соседом Абрама Ефимовича по двухместному купе оказался
знаменитый артист Юрьев - "последний русский трагик" и старейшина
ленинградских гомосексуалистов. Молодой Эйслер забеспокоился.
- Глупости, ничего не бойся, - сказал приятель. - Я тебя нау-
чу. Как только тронется поезд, заведи разговор о том, что у каждо-
го человека имеются свои маленькие странности. Он, конечно, заин-
тересуется, спросит: а какая странность у вас? И ты ему скажешь:
каждый раз, когда ложусь спать, я насыпаю себе в анальное отверс-
тие битое стекло.
*******) После ХХ-го съезда такие "тройки" - комиссии, соз-
данные, как говорили, по инициативе А.И.Микояна - ездили по лаге-
рям, чтобы на месте разбираться в "делах" и освобождать незаконно
осужденных. В составе тройки был член ЦК, представитель прокурату-
ры и - для объективности - кто-нибудь из бывших зеков.
Работали тройки так: перелистав лагерное "дело" - как бы
конспект следственного, - задавали зеку несколько вопросов и реша-
ли: этого выпустить, а этого оставить в лагере. Не реабилитация и
не амнистия; такое же, по сути, беззаконие, как деятельность ОСО -
но, слава богу, со знаком плюс. Десятки тысяч людей вышли на сво-
боду. (О составе и методах работы троек рассказываю с чужих слов,
сам не участвовал).

XVI. ГРЕХ ЖАЛОВАТЬСЯ
Особые лагеря - такие как наш Минлаг - иногда называют каторжными.
Это говорится и пишется для красного словца: знающий человек так
не скажет. Всамделишную каторгу воскресили в годы войны для
устрашения предателей-коллаборантов, которых оказалось больше, чем
думали. (Тогда же вспомнили и про виселицы: стали вешать
прилюдно). В Инте каторжных лагпунктов не было, а у соседей, на
Воркуте, до какого-то времени были.
По слухам, каторжники носили одежду грязно-свекольного цвета;
на груди, на спине, на колене и на шапке - номера. Рассказывали,
что по зоне они передвигались в кандалах. Кроме ТФТ - тяжелого
физического труда - никаких других занятий им не полагалось, даже
до должности дневального каторжанин не мог дослужиться. Придурками
на тех лагпунктах были то ли вольные, то ли бытовики... Не знаю,
что из этих слухов правда, а что нет. Вроде бы и к нам на третий
ОЛП прибыл кто-то из бывших каторжан - сверхопасный, что ли? (Про
тех, кто из обычных лагерей попадал в Минлаг, говорилось:
"заминировали". А про тех, кто угодил в Морлаг - "заморозили").
Можно было бы расспросить новичка, но я же не знал, что буду
писать эти заметки. Так и не поговорили...
О неприятных особенностях минлаговского режима я уже упоминал.
Но кроме жилой зоны была ведь и производственная. Вот там жизнь
была совсем другая.
Ценой не очень больших усилий - все-таки шесть лет лагерного опыта
за спиной! - мы с Юлием перевелись на шахту 13/14, я -
бухгалтером, он - нормировщиком. Теперь мы и жили в одном бараке,
( на работу ходили в одной колонне.
Водили нас под усиленным конвоем - с автоматами, с овчарками.
Ребята говорили, что замыкающий колонну краснопогонник тянет за
собой пулемет на колесиках; своими глазами этого я не видел,
может, и правда.
Но как только мы оказывались на территории шахты, строй
рассыпался, и при наличии живого воображения можно было
представить себя свободным человеком - на целых восемь часов, пока
не кончится смена.
Почти все шахтное начальство состояло из бывших зеков. Отбыл срок
по 58-й начальник участка Яков Самойлович Урбанский, отец Жени
Урбанского, будущего "Коммуниста".+) Главный инженер шахты
Наконечный - тот самый, что забраковал меня при попытке
перебраться с Сангородка на третий ОЛП - тоже отсидел свое в
Интлаге: так назывался наш лагерь пока не стал особым. Ясно, что
ни враждебности, ни высокомерия ожидать от них не приходилось. А
кто из вольняжек не сидел, те тоже не имели оснований заноситься.
Начальник другого участка Федя Газов был, говорили, власовцем,
получившим вместо лагерного срока не то три, не то пять лет
спецпоселения. Бледненькая Ильза Мауер, дочь и внучка ссыльных
немцев с Кавказа, смотрела в рот заключенным бухгалтерам,
обучаясь у них профессии, а начальница вентиляции Лидочка
Шевелева, златозубая и златоволосая красотка, выпускница горного
техникума, прямо-таки молилась на своего заместителя з/к Сурина,
старого горного инженера, и на десятника Славку Батанина. Об этих
двух разговор особый, а пока что скажу, что и в забоях работали
бок о бок зеки и вольные. И конечно же, вторые подкармливали своих
напарников, таскали им курево, а то и выпивку.
На вахте вольняжек шмонали так же старательно, как нас. Но
горючее можно было перелить в резиновую грелку, а грелку засунуть
под рубаху: на ощупь мягко, как живот. Впрочем, кое-кто ухитрялся
пронести и бутылку.
Поллитровку оставляли на хранение у дневального шахткомбината (так
называлось здание конторы), а когда эту должность упразднили,
нашелся другой надежный способ. Как-то раз нас с Юликом пригласил
Костя Карпов, помощник начальника участка, выпить с ним в честь не
помню какого события:
- Пошли. У меня есть.
- А где?
- У Великого Дневального.
Мы не поняли, но Костя привел нас в техкабинет, положил руку на
лоб гипсового Сталина, наклонил - и в полом бюсте обнаружилась
бутылка водки. Расчет был безошибочный: кто посмел бы дотронуться
до изваяния великого кормчего? Не дай бог, уронишь - а за это и в
тюрьму загреметь можно.
Юлик рассказывал, что у них в кировском лагере сидела женщина -
шизофреничка, влюбленная в Иосифа Виссарионовича. Свой срок она
получила за то, что в присутствии сослуживцев украсила бюст
любимого человека своим шарфиком и беретом, приглашая всех
полюбоваться: ведь правда он душка? Она и в бараке время от
времени замирала и умиленно шептала, уставясь в потолок:
- Он слушает меня!
Угостивший нас Костя Карпов сел за более серьезный проступок: он служил
у немцев в карателях. Но на шахте Костя работал на другой
должности - горным мастером. И у начальства был "в авторитете". Я
своими ушами слышал, как он тянет - т.е., распекает - вольного
взрывника, который явился на смену выпивши.
- Ты же комсомолец, еб твою мать! - гремел Костя. - С тебя
пример должны брать - а ты в каком виде?!.
- Прости Костя, - лепетал комсомолец. - Больше не повторится.
Гад человек буду!
На зеков-специалистов, да и просто на толковых ребят, вроде
Карпова, вроде мадьяр Феди (Ференца) Факета и Юрки (Дьюлы)
Веттера, ставших уже в лагере горняками, вынужден был против воли
полагаться сам начальник шахты Воробьев. Этот был кадровым
гулаговцем, работал до Инты начальником какого-то лесосклада и о
горном деле не имел ни малейшего представления. Когда на шахту
приезжал кто-нибудь из Управления, Воробьев выбегал к вахте
встречать высокое начальство и, поддерживая за локоток, вел до
своего кабинета. А получив очередной нагоняй за обнаруженные
неполадки, в порыве служебного рвения выскакивал на улицу, хватал
длинный шест и принимался оббивать с крыши шахткомбината длинные
серые сосульки. На другие действия у него не хватало квалификации,
их он передоверял своему главному инженеру или еще кому-то из
помощников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58