" - смеялись потом в камере. Но это потом, а пока что он
еще два раза ударил меня ножом - в грудь и в руку. И опять я не
почувствовал боли, а стал колотить его по башке другой миской,
алюминиевой.
Так мы кружились в проходе, неравно вооруженные гладиаторы -
ретиарий и - забыл как называется - другой, с мечом. И в первую
минуту ни одна сволочь не ввязалась в драку - если не считать
Васькиного дружка Женьки Рейтера, который, свесившись, с верхних
нар, дал мне в глаз кулаком. А на второй минуте драки нашелся и
мне защитник. Саша Александров со своей пораненной рукой на пере-
вязи, единственный из всех, пришел на выручку: захватил своей ле-
вой Васькину правую с ножом, оттащил его. Тот не очень сопротив-
лялся. Дело в том, что поножовщина в камере явление нежелательное
для всех - в том числе и для воров: набегут вертухаи, устроят
шмон и отберут ножи - а то и в кандей посадят. Поэтому до драки
стараются не доводить: надо суметь взять у фраера полпередачи "за
уважение" или "за боюсь".
Мы с Васькой разошлись по своим углам, как боксеры на ринге.
Из трех моих порезов текла кровь; он тоже был весь в крови - че-
реп я ему не пробил, но кожу рассек в нескольких местах. Надо бы-
ло идти на перевязку.
Мы заключили перемирие: договорились, что скажем надзирате-
лю, будто подрались с кем-то дня два назад в другой камере, а те-
перь вот открылись раны, надо бы перевязать.

- 129 -

Так и сделали. Вертухай с удовольствием принял на веру эту
малоправдоподобную версию: ему тоже ни к чему были лишние хлопо-
ты. Но как только нас двоих вывели в коридор, у Каменецкого опять
прорезался голос:
- Гражданин начальник, не верьте! Этот Бодин хотел отнять
передачу, у него нож!
Пришлось гражданину начальнику принимать меры; после мед-
пункта Ваську отправили в карцер, а меня вернули в камеру.
Произошел короткий разбор учений. Каменецкий вины за собой
не чувствовал, считал что свою миссию выполнил. Румяный здоровяк,
генеральский сын Блох на вопрос, почему не вмешался, ответил, не
смущаясь:
- А я ждал сигнала.
И только Юрочка Михайлов признался честно:
- Валер, я испугался.
К нему я претензий не имел. А Сашу Александрова после этого
случая зауважал еще больше: во время драки ни боли, ни страха не
чувствуешь - и то, и другое приходит назавтра, ноют не переставая
раны и уже кажется, что знал бы, ни за что не полез на нож. А Са-
ша с его незажившей "прививкой" знал - и полез.
Много позже, в Инте, лагерный врач во время осмотра обратил
внимание на шрам у меня на груди и поинтересовался его происхож-
дением. Я рассказал. Доктор поахал и поставил диагноз:
- Валерий, вам повезло. Этот тип не знал, что у астеников
сердце расположено ниже.
Симпатичный доктор ошибался: "этот тип" не собирался убивать
меня, он не "порол", а "писал", резал не глубоко, - только для
отстрастки. Правда, порезы те заживали долго - месяца три-четыре.

- 130 -

Сперва из-за жары, потом из-за плохой лагерной кормежки.
Там, на Красной Пресне, я понял, почему блатное меньшинство
всегда одерживает верх над фраерским большинством. Если воров в
камере пять, а "чертей" сорок, то все равно блатные в пять раз
сильнее, потому что они-то действительно держатся один за всех,
все за одного. А остальное население камеры - каждый за себя.
Та драка укрепила мою репутацию храбреца, который прямо-таки
рвется в бой. Репутация совершенно незаслуженная: я физический
трус, с детства боялся высоты, боялся хулиганистых ребят с сосед-
него двора, бахрушенки, и никогда не дрался. Но в тюрьме и в ла-
гере обстоятельства заставили - а главное, надежда хоть таким
способом вернуть себе самоуважение.
После схватки с Васькой Бондиным, всякий раз, как в камере
возникала напряженная ситуация, Блох с Каменецким кидались оста-
навливать меня:
- Ради бога, Валерий! Не лезьте!
А я и не собирался лезть. Но все равно, был очень доволен
собой.
Еще когда возвращался после перевязки из медпункта, я увидел
в коридоре женский этап. Их должны были разместить по камерам, а
в ожидании этого они стали свидетельницами нашей стычки. И я пер-
вым делом спросил:
- Девочки, никто не сидел с Ниной Ермаковой?
- Я сидела, - откликнулась одна, с бледным хорошеньким личи-
ком. До сих пор помню ее имя и фамилию: Ася Пятилетова.
- Ася, я Валерий Фрид, Нинин жених. Если увидишь ее, расска-
жи, ладно?
Мне очень хотелось, чтоб Нинка узнала об этой драке. Я ду-

- 131 -

мал: вот, если чудом встретимся когда-нибудь, дам ей потрогать
мои героические шрамы. Через двенадцать лет встретились, дал пот-
рогать - но большого впечатления они на нее не произвели... За-
бавно, что Юлику в его первом лагере кто-то из "очевидцев" сооб-
щил: твоего кирюху на Пресне зарезали.
За время, что мы с Васькой отсутствовали, в камере произошло
еще одно маленькое событие: Женька Рейтер попросился у надзирате-
лей, чтоб и его перевели куда-нибудь: боялся, что я отыграюсь на
нем, когда вернусь. Не стал я его бить - противно было.
Дело в том, что этот Женька никаким блатным не был, и даже
не Женька был по-настоящему, а Кирилл. Московский студент, он сел
по ст.58-10, а попав на пересылку, сделал выбор: решил держаться
не с интеллигентами, а с ворами - сила ведь была за ними. В нашей
камере сидел и его отчим, которого Женька-Кирилл люто ненавидел
(боюсь соврать, но кажется, он и посадил отчима, с удовольствием
дав на него показания). Теперь вместе со своими цветными друзьями
он отбирал у него передачи - вел, как ему казалось, воровскую
жизнь. Но у цветных в ходу была присказка: "Воровскую жизнь лю-
бит, а воровать боится". Рейтер был из таких. В лагере он быстро
понял, что с ворьем ему не по пути.
Мы встретились с ним в Инте через семь лет. Он пришел ко мне
с повинной, я зла не помнил и мы даже стали приятелями. Почему он
не хотел быть Кириллом - не могу сказать. Впрочем, и Кирилл Симо-
нов тоже предпочел стать Константином. А в лагерях смена имен де-
ло обычное. Были у нас в Каргопольлаге Никифор, которого звали
Володей, и Мечислав, ставший Витькой. Да и будущая жена Петра
Якира Валя Савенкова в лагере называлась Ритой - наверно, не хо-
тела отставать от своих подруг с красивыми заграничными именами,
Нелли и Анжелы...

- 132 -

Был в камере еще один фраер, которого воры с радостью приня-
ли в свое братство - летчик Панченко, дважды Герой Советского Со-
юза (настоящий, не то, что Петро Антипов, хлябавший за героя).
Панченко импонировал блатным и своим титулом, и отвагой, и злой
медвежьей силой. Он и похож был на медведя - огромный, сутулова-
тый, с маленькими умными глазками.
Почему-то он любил поговорить со мной, интересовался книгами
и фильмами - бывает такая неожиданная тяга к культуре у людей
совсем необразованных. А Панченко был не просто необразован - ди-
карь дикарем! Он, мне кажется, просто не знал разницы между "хо-
рошо" и "плохо", и поэтому рассказывал о себе такие вещи, о кото-
рых другой промолчал бы.
Так, рассказывал Панченко, приехал он в самом начале войны в
Харьков. По рангу - а он получил первого Героя еще за Испанию -
его должны были встретить с машиной, но почему-то не встретили. И
он в раздражении пошел с вокзала пешком. А тут началась воздушная
тревога. К нему кинулась старуха еврейка, истерически закричала,
колотя кулачками в его широченную грудь:
- Почему ви тут? Ви должны быть на фронте! Должны защищать!
- Я вытащил пистолет и три пули всадил в нее... А что? Ниче-
го мне не было. Посчитали, как покушение на Героя Советского Сою-
за, - смеялся Панченко.
Ворам особенно нравилась история, за которую он получил свой
первый срок: пьяный, полаялся в московском "Военторге" с милицио-
нерами, открыл стрельбу и уложил двоих на месте. Тот срок ему за-
менили штрафбатом; там он не только "смыл кровью", но и заработал
вторую золотую звезду Героя. А сейчас сидел, по его словам, из-за

- 133 -

ерунды. В должности командира эскадрильи он спал с женами двух
своих непосредственных начальников, и обиженные мужья подстроили
ему хозяйственное дело: нехватку бензина или еще что-то в этом
роде.
Вместе с ворами дважды Герой отбирал у сокамерников передачи
- не целиком, а по-честному, половину. Вместе с ворами и хавал.
Продуктов у них накопилось много, их хранили на "решке" - решетке
окна. Не боялись, что украдут - кто осмелится?.. Один доходяга
осмелился, и расправа была короткой: ухватив доходягу за рубаху и
мотню штанов, летчик поднял его высоко в воздух и отпустил. Тот
грохнулся о цементный пол - и не поднялся, унесли в лазарет. Не
знаю, выжил ли.
Да, дикий человек был Панченко. Но интеллигентов уважал. Уз-
нав, что под нарами живет профессор Попов - тихий, глубоко рели-
гиозный старичок, биолог, кажется, - Герой потребовал, чтобы По-
пов вылез на свет божий:
- Ты правда профессор? - а получив утвердительный ответ,
согнал кого-то с нижних нар и уложил туда профессора. Тот сопро-
тивлялся: его пугала шумная и безобразная жизнь камеры; под нара-
ми, затаившись в темноте, старик мог шопотом молиться. Но Панчен-
ко настоял на своем.
Профессор затих. Полежал с полчаса и сказал:
- Товарищ Панченко, можно к вам обратиться?
- Обращайся.
- Я хочу попросить вас об одолжении.
- Каком?
- Нет, вы пообещайте, что сделаете. Да это нетрудное!
- Ну, обещаю.

- 134 -

- Товарищ Панченко! Можно, я залезу обратно под нары?
Панченко разрешил.
Недели через две после драки с Васькой в камеру вернулся из
карцера Никола Сибиряк. Это был серьезный вор, не чета той мелюз-
ге, с которой мы имели дело раньше.
Никола был уже в курсе всего, что у нас произошло в его от-
сутствие.
Подсел ко мне, уважительно поговорил. Похвалил:
- Ты духарь.*****) А Васька, падло, много на себя взял. Он
порчак, натуральный торбохват, его уже приземлили, лишили во-
ровским куском хлеба... Слушай, ты все-таки, когда тебе кешер об-
ломится, немножко мне давай. Немножко. А то неудобно, понял? А не
будет у тебя, возьми у нас. - Своими светлыми широко расставлен-
ными глазами он показал на решку, утыканную пайками и свертками с
едой. - У нас много.
Я его понимал: Николе не хотелось шумного скандала, зачем? У
них действительно еды было много. Но для поддержания авторитета
надо было взимать с меня хотя бы символическую дань. И я пошел на
компромисс, мне тоже не хотелось скандала. Угощал его чем-нибудь,
но от его угощения мягко отказывался.
Воры относились с Николе с почтением, даже с подобострасти-
ем. Сама кличка "Сибиряк" этому способствовала: сибирские воры
считались наиболее уважаемыми. За ними следовали ростовские - а
московские стояли на нижней ступеньке иерархической лестницы.
Сибиряк большую часть дня сидел в задумчивости у окна на
верхних нарах - воры предпочитают верхние, потому что там можно
играть в карты, не боясь, что вертухай увидит через волчок. Или
ходил по камере, голый до пояса, в белых кальсонах, заправленных

- 135 -

в хорошие хромовые сапоги. На животе у него розовели еще свежие
шрамы - штук пять параллельных полосок. Это он резал себе живот,
чтоб не пойти на этап. Способ был довольно распространенный: от-
тягиваешь кожу и режешь бритвой, ножом или осколком стекла. Раны
не глубокие, только кожа, ну, и соединительная ткань - а крови
много; зрелище пугающее! Правда, со временем врачи перестали пу-
гаться. Накладывали несколько скобок, талию как кушаком обматыва-
ли бинтом и выносили вердикт: может следовать этапом.
Слушать "романы", которые тискали на нарах интеллигенты (пе-
ресказывали книги или фильмы; фильмы были по моей части) - этого
Никола не любил, не мог сосредоточиться. Его мозг - думаю, не
совсем здоровый - был занят какими-то своими мыслями. Пока
остальные по-детски увлеченно слушали, Сибиряк расхаживал по про-
ходу, обхватив плечи руками, и тихонько напевал:

... Ту-ру, ту-ру, ту-руту... полный зал,
Волчицею безжалостной опасной,
Я помню, прокурор ее назвал.

Хотела жить счастливо и богато,
Скачки лепить, мадеру, водку пить -
Но суд сказал, что ваша карта бита
И проигрыш придется уплатить.

Скачки лепить - заниматься квартирными кражами. Всех слов
песни Никола, по-моему, не знал; не знаю и я. А мотив был "Зачем
тебя я, миленький узнала".
Там на Красной Пресне, я впервые услышал знаменитую "Цент-

- 136 -

ралку" - или "Таганку", кому как нравится. Ее очень трогательно
пели на верхних нарах:

Цыганка с картами, дорога дальняя,
Дорога дальняя, казенный дом:
Быть может, старая тюрьма центральная
Меня, несчастного, по новой ждет.

Централка! Те ночи полные огня...
Централка, зачем сгубила ты меня?
Централка, я твой бессменный арестант,
Пропали молодость, талант в стенах твоих!

Отлично знаю я и без гадания:
Решетки толстые нам суждены.
Опять по пятницам пойдут свидания
И слезы горькие моей жены.

Припев, и потом:

Прощай, любимая, живи случайностью,
Иди проторенной своей тропой,
И пусть останется навеки тайною,
Что и у нас была любовь с тобой...******)

За свои десять лет в лагерях я слышал много песен - плохих и
хороших. Не слышал ни разу только "Мурки", которую знаю с детства;
воры ее за свою не считали - это, говорили, песня московских хули-
ганов.

- 137 -

Рядом с Сибиряком спал смазливый толстомордый ворёнок по
кличке Девка. У этой девки, как я заметил в бане, пиписька была
вполне мужская - висела чуть ли не до колена. Никола время от вре-
мени тискал его, смачно целовал в щеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58