Его били так, что треснуло нёбо. А я чуть погодя расскажу о
"териористе" по кличке Радек).
Пункт V. Через камерную "наседку" внушать сознание полной
бесполезности сопротивления ... и т.д.
Думаю, что подобная инструкция существовала. Во всяком слу-
чае, все мои однодельцы подвергались такой обработке. Различались
только частности; так, Шурику Гуревичу его следователь Генкин,
грузный медлительный еврей, говорил:
- Гуревич, лично я не бью подследственных. Я позову трех над-
зирателей, вас положат на пол, один будет держать голову, другой

- 10 -

ноги, а третий будет бить вас по пьяткам вот этой дубинкой. Это
очень больно, Гуревич, - дубинкой по пьяткам!
Гуревич верил на слово и подписывал сочиненные Генкиным "при-
знания". Излюбленную следователями формулу "готов дать правдивые
показания" мы несколько изменили (в разговорах между собой, конеч-
но): "готов дать любые правдивые показания". Должен сказать, что
после первых недель растерянности и острого ощущения безнадежности
к нам возвратилась способность шутить, относиться к своему положе-
нию с веселым цинизмом. Ведь были мы довольно молоды - 21-22 года;
а кроме того, инстинкт самосохранения подсказывал, что чувство
юмора поможет все это вынести.
Ну разве можно было без смеха выслушивать такое:
- Вы с Дунским пошли в армию добровольцами, чтобы к немцам
перебежать.
- Расстегнуть ширинку, показать?
- Ты эти хохмочки брось! Знаешь, сколько на этом стуле сидело
евреев - немецких шпионов?! - Это говорилось с самым серьезным ви-
дом. Впрочем, у них достало здравого смысла эту версию не разви-
вать: хватало других обвинений. А в том, что мы все подпишем, они
не сомневались.
Меня следователь пугал:
- Мы из тебя сделаем мешок с говном!
- А из говна конфетку? - слабо окусывался я.
Близко познакомился с резиновой дубинкой Юлик Дунский. Было
это так. В середине следствия (а мы провели на Лубянке почти год)
Юлика повели на допрос не к его следователю, а куда-то в другое
место. Ввели в комнату, где сидел за маленьким столом и что-то пи-
сал незнакомый офицер; подвели к шкафу - обыкновенному платяному

- 11 -

шкафу с зеркальной дверцей - и сказали:
- Проходите.
Он не понял, даже немного испугался: в шкаф? Может, это каме-
ра пыток? Но шкаф оказался всего лишь замаскированным тамбуром пе-
ред дверью генерала Влодзимирского - начальника следственной части
по особо важным делам.
Генерал был импозантен: не то поляк, не то еврей с черными
бровями и седыми висками.
- Садитесь, Дунский, - сказал он. - И расскажите мне откро-
венно, что у вас там было.
И Юлик решил, что вот наконец появился шанс сказать большому
начальнику всю правду, раскрыть глаза на беззакония его подчинен-
ных: ведь не было же никакой "антисоветской группы", никаких "тер-
рористических высказываний" - все это выдумка следователей; все
наши "признания" - липа!.. Он стал рассказывать, как мы вернулись
из эвакуации, встретились в Москве со школьными друзьями, с Во-
лодькой Сулимовым, побывавшим на фронте и тяжело раненым, с его
женой Леночкой Бубновой, с Лешкой Суховым, Шуриком Гуревичем...
Да, разговаривали, да, высказывали некоторые сомнения, но чтоб го-
товить покушение на Сталина - это же бред, честное слово, такого
не было и быть не могло!..
Генерал слушал, слушал, потом изрек:
- Я надеялся, что вы чистосердечно раскаялись - а вы мне
рассказываете арабские сказки?!
Достал из ящика резиновую дубинку - такую каплевидную, с гоф-
рированной рукояткой - вышел из-за стола, замахнулся и изо всей
силы ударил по подлокотнику кресла, в котором сидел Юлий. Тот дер-
жал руки на коленях. Отнял ладони - и увидел на брючинах влажные

- 12 -

отпечатки: так моментально вспотели руки в ожидании удара.
Юлик рассказывал, что на него навалилось такое отчаянье, та-
кая злость - в том числе на себя, за глупую доверчивость - что он
крикнул:
- Я думал, вы действительно хотите узнать правду. Но вам не
это нужно... Не буду ничего говорить!
Влодзимирский постоял немного, помахивая дубинкой, потом бро-
сил ее на стол. Приказал:
- Уведите этого волчонка.
И волчонка повели обратно в камеру.
Меня к Влодзимирскому не водили; вот у Шварцмана, его замес-
тителя, я побывал - в конце следствия. Это был тучный человек с
лицом бледным от бессонницы. На воле я бы его принял за перегру-
женного работой главного инженера какого-нибудь большого завода.
- Фрид, - сказал он внушительно. - Мы вас, может быть, не
расстреляем.
- Я знаю.
Он поглядел на моего следователя майора Райцеса, потом на ме-
ня и спросил:
- А как вы думаете, сколько вам дадут?
На их лицах я увидел выражение обыкновенного человеческого
любопытства.
- Десять лет.
- Ну и как?
- Хватит с одного еврейского мальчика.
Оба хихикнули и на этом разговор окончился. Меня действитель-
но не расстреляли. Расстреляли самого Шварцмана - в 53-м вместе с
Влодзимирским и другим заместителем следственной части по ОВД пол-

- 13 -

ковником Родосом.
Этот заслуживает отдельного рассказа.
Он зашел поглядеть на меня перед нашим переводом с Малой на
Большую Лубянку. Маленький, рыжий, с неприятной розовой физиономи-
ей, он в тот раз был в штатском - в светлосером хорошем костюме.
Снял пиджак, повесил на спинку стула и стал расхаживать по кабине-
ту, заложив за спину короткие ручки, поросшие рыжим пухом. На
брючном ремне - прямо на копчике - была у него желтая кобура кро-
хотного пистолета. По-моему, он нарочно повернулся ко мне задни-
цей, демонстрируя эту кобуру - видимо, представлялся себе зловещей
и романтической фигурой.
К этому времени я уже признался во всех несуществующих грехах
и твердо стоял только на том, что о наших "контрреволюционных
настроениях" ничего не знали Нина Ермакова, моя невеста, и два
друга детства - Миша Левин и Марк Коган. (Я не подозревал, что они
уже арестованы). Мое упрямство Родосу не понравилось и, как сооб-
щил мне мой следователь, полковник отозвался обо мне так: "по
меньшей мере мерзавец, а может быть, и хуже". Странная формула; но
фразу, мне кажется, достойную войти в историю, он сказал Юлику
Дунскому:
- Про нас говорят, будто мы применяем азиатские методы веде-
ния следствия, но (!) мы вам докажем, что это правда.
Это о Родосе рассказывал на ХХ съезде Хрущев:
- Этот пигмей, это ничтожество с куриными мозгами, осмеливал-
ся утверждать, будто он выполняет волю партии!
Речь шла о пытках, которым Родос лично подвергал не то Эйхе,
не то Постышева - точно не помню. Про Родоса я поверил сразу - та-
кой способен. А вот когда прочитал недавно, что и Шварцман собс-

- 14 -

твенноручно пытал в 37-м кого-то из знаменитостей - удивился. В
этом усталом пожилом еврее я не разглядел ничего злодейского. Урок
дуракам. Помните, у Гейне: "Тогда я был молод и глуп"? (А дальше у
него: "Теперь я стар и глуп").
К слову сказать, в следственной части по особо важным делам
евреев-следователей было много; правда, евреев-подследственных еще
больше. На Малой же Лубянке, в областном управлении, если и были
среди следователей евреи, то, как пишут про гонококков в лабора-
торных анализах, "единичные в поле зрения".
"Особо важные дела" вели майоры и подполковники, а областные
- в основном старшие лейтенанты.
Моим был ст. лейтенант Николай Николаевич Макаров, "Макарка",
как мы его звали - за глаза, конечно. А в глаза - гражданин следо-
ватель.
Следствие - самая мучительная, полная унижений и отвращения к
себе часть моей тюремно-лагерной биографии. А первый, самый тяже-
лый, период следствия у меня связан с Макаровым. Но, как ни стран-
но, об этом человеке я думаю без особой злобы - скорее даже, с
чем-то похожим на симпатию. Это мне и самому не совсем понятно.
Может, это и есть та таинственная связь между палачом и жертвой, о
которой столько написано в умных книгах? Не знаю. Никаких мазохис-
тских комплексов я за собой не замечал. Попробую подыскать ка-
кое-нибудь другое, рациональное объяснение.
Во-первых, я уже тогда понимал, что вся эта затея (наше "де-
ло") не его изобретение. Человек служил, выполнял работу - гряз-
ную, даже отвратительную. Но разве виноват ассенизатор, что от не-
го разит дерьмом? Конечно, мог бы выбрать и другое занятие, с этим
я не спорю.

- 15 -

Во-вторых, в Макарове было что-то человеческое. Например,
когда вечером ему приносили стакан чая с половинкой шоколадной
конфеты, он эту половинку не съедал, а брал домой, для сынишки.
Да, именно половинку: шла ведь война, и с кормежкой даже у энкаве-
дистов - во всяком случае у этих, областных - обстояло туго. Про-
делывал он это каждый раз, слегка стесняясь меня; ребенка Макарка
любил, гордился его талантами - тот учился не то в музыкальной, не
то в рисовальной школе.
А однажды произошел такой случай.
Я уже знал, что моя невеста арестована; Макаров даже разрешил
мне подойти к окну, поглядеть: пять-шесть женщин вывели на прогул-
ку, и среди них была она. Женщины уныло ходили по кругу; лицо у
Нинки было бледное и несчастное.
Кроме полуслепой матери на воле у нее никого не оставалось:
отец, арестованный еще до войны, умер в тюрьме, брат был в армии.
И я считал, что Нине никто не носит передачи. (Потом-то узнал: но-
сила подруга Маришка, дочь академика Варги). Мне же передачи мама
таскала регулярно. Граммов триста сыра из передачи я запихал в ма-
ленький полотняный мешочек, туда же втиснул шматок сала и десять
кусочков сахара. Мешочек с трудом, но уместился в кармане, и я
брал его на каждый допрос - авось уговорю Макарку передать это Ни-
не. И представляете, уговорил в конце концов.
- Ладно, давай, - буркнул он и сунул мне листок чистой бума-
ги. - Заворачивай.
Мой мешочек он отверг: видимо, боялся, что я - стежками или
как-нибудь еще - передам Нинке весточку. Я принялся сворачивать
кулек, но от волнения руки тряслись и ничего не получалось.
- Террорист хуев, даже завернуть не можешь! - Следователь

- 16 -

взял у меня бумагу и продукты, очень ловко упаковал. И тут, на мою
беду, открылась дверь и вошел его сосед по кабинету Жора Чернов.
Ко мне этот Чернов не имел никакого отношения, просто их столы
стояли в одной комнате. Но он - исключительно ради удовольствия -
время от времени подключался к допросу и измывался надо мной
как-то особенно пакостно. И морда у него была противная - как у
комсомольских боссов из ЦК ВЛКСМ: румяных, наглых и почти всегда
смазливых. Большая сволочь был этот Жора; недаром первым из своих
коллег получил четвертую, капитанскую, звездочку на погон. Макаров
его тоже не любил и побаивался.
Когда Чернов вошел в кабинет, Макаров растерялся. Сказал с
жалкой улыбкой:
- Вот, уговорил меня Фрид. Передать Ермаковой.
Тот молча повел плечиком, взял что-то со своего стола и вышел.
Мой следователь заметал икру. Срочно вызвал надзирателя, что-
бы присмотреть за мной, а сам выскочил из кабинета. Я слышал, как
хлопнула дверь напротив: там сидел его начальник, Вислов. Важно
было самому настучать на себя, опередить Чернова.
Через несколько минут Макаров вернулся, расстроенный.
- Знаешь, Фрид, я вот что подумал: Ермаковой обидно будет.
Вроде, какая-то подачка. Мы лучше сделаем официально: ты напишешь
заявление, я как следователь не возражаю... Получим резолюцию на-
чальства, и ей передадут.
Глаза у него были правдивые-правдивые - как у пса, который
сожрал забытую на столе колбасу и теперь вместе с хозяином удивля-
ется: куда она девалась?
- Да не будет ей обидно. Передайте сами!
- Нет, нет. На тебе бумагу, пиши.

- 17 -

Я написал заявление, прекрасно понимая, что толку не будет.
Так оно и получилось - но все равно, этот эпизод я ставлю Макарке
в заслугу.
Думаю, что и он по-своему симпатизировал мне. Выяснилась даже
некоторая общность вкусов: он, как и я, терпеть не мог Козловско-
го, а любил Лемешева.
Кто-то, наверно, удивится: нашли, что обсуждать во время доп-
роса! Могу объяснить. По заведенному у них порядку допросы - в ос-
новном ночные - тянулись долго, до утра. Следователь отрабатывал
часы - а чем их заполнить? Что нового мог он узнать от нас? Обо
всех предосудительных разговорах, тех, которые имели место в дейс-
твительности, мы рассказали на первых же допросах. Теперь следова-
телям предстояло написать - желательно, с нашим участием - сочине-
ние на заданную тему: как молодые негодяи готовили покушение ("те-
рактик", говорил Макарка) на Сталина. С этим особенно торопиться
было нельзя: все-таки арестовано по делу четырнадцать человек, и
все "признания" надо привести к общему знаменателю. Поэтому доп-
росы выглядели так:
Надзиратель ("вертухай", "дубак", по фене) вводил меня в ка-
бинет Макарова, сажал на стул, отставленный метра на два от стола
следователя, и удалялся.
Макаров долго писал что-то, изредка поглядывая на меня: это
входило в программу психологической обработки - предполагалось,
что подследственный томится в ожидании неприятного разговора, на-
чинает нервничать. Но я почему-то не нервничал.
Наконец Макарка поднимал голову и говорил:
- Как, Фрид, будем давать показания или мндшкскать?
Последняя часть вопроса произносилась нарочито невнятно. Я

- 18 -

переспрашивал:
- Что?
- Показания давать будем или мндшик искать?
- Что искать?
- Я говорю: показания давать или мандавошек искать?
Так на их особом следовательском жаргоне описывалась - до-
вольно метко! - поза допрашиваемого: сидишь, положив руки на коле-
ни и тупо смотришь вниз - на то место, где заводятся вышеупомяну-
тые насекомые (по научному - площицы, лобковые вши).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58