во время концерта какой-то офицер, пьяный, надо полагать,
- восторженно заорал:
- Да здравствует товарищ Козин!
Это не понравилось генералу, начальнику лагеря; Козина за-
конвоировали и отправили на общие работы.
За правдивость этой истории не ручаюсь; свидетелем не был,
за что купил - за то и продаю.1)
С кем-то из моих однодельцев сидел человек со странной фами-
лией Дебюк-Дюбек, козинский администратор, кажется. По его сведе-
ниям, у Вадима Алексеевича, кроме 58-й, была и другая статья, а

-----------------------------------------------
1) Рассказ о встрече с Козиным был напечатан в альманахе "Ки-
носценарии" (N 1, 1992г. В.Фрид - "Не пайкой единой")


- 78 -

именно 156-я - "мужеложство" (словечко-то какое!). Но сам Козин
об этом умолчал, и понятно: шел сорок четвертый год, а не девя-
носто первый, когда в Москву бесстрашно слетаются на свой конг-
ресс "голубые" и "розовые" всех стран.
А между тем, я ведь помню: в первом издании Большой Со-
ветской Энциклопедии - той, темнозеленой с красными корешками - я
еще мальчишкой читал, что советское законодательство не признает
наказания за гомосексуализм, потому что нелепо наказывать за бо-
лезнь - за точность цитаты не ручаюсь, но смысл был такой.
Не признавали, а в начале 30-х ввели-таки в УК статью 156-ю.
Впрочем, и до появления специальной статьи "мужеложников" сажали
- давая 58-ю, самую растяжимую. В лагерях это называлось 58,
пункт "ж". Был бы человек, а статья найдется...
Ни с кем из знаменитостей, кроме Козина, я на Лубянке не
встречался. Правда, майор Райцес спросил меня как-то:
- Вы в какой камере сидите?
Тогда я еще проживал в одиночке, в 119-й.
- А знаете, кто в 118-й?.. Нет? Антонеску. А в сто двадца-
той?.. Пу-и.
Теперь-то мало кто помнит об Антонеску, румынском диктаторе.
Забыли бы и Генри Пу-и, императора Маньчжоу-го, если б не фильм
"Последний император". Но тогда это были громкие имена. Пообщать-
ся со своими именитыми соседями я, понятное дело, не имел возмож-
ности.
А вот Юлик Дунский довольно долго просидел в одной камере с
человеком, в те времена очень известным - генералом Александром
Ивановичем Беляевым, который до ареста ведал всеми нашими закуп-
ками по ленд-лизу.
Генерал был "номерным", т.е. секретным арестантом, но на лу-

- 79 -

бянские запреты ему было наплевать. Юлику он не только назвал
свою фамилию, но и рассказал, за что попал в тюрьму. Дело было
так.
Как главу советской закупочной комиссии в Вашингтоне, его
пригласил для беседы президент Рузвельт. В Белый дом Беляева про-
пустили легко; его, привыкшего к нашим строгостям, отсутствие
формальностей удивило. Впустили, провели в кабинет президента и
оставили одного. Через несколько минут появился сам Ф.Д. - а пе-
реводчик почему-то запаздывал. По-английски генерал знал слов де-
сять. Рузвельт по-русски - еще меньше. До прихода переводчика они
объяснялись на языке глухонемых - жестами и мимикой. Оба хохотали
от души и очень понравились друг другу - что для Беляева оберну-
лось бедой.
Домой генерал пришел в отличном настроении; а дня через три
его помощник принес газету, в которой сообщалось, что генерал Бе-
ляев награжден американским орденом - каким-то очень важным. А
вторым награжденным был другой генерал, Бур-Комаровский - глава
враждебного нам польского правительства в эмиграции; наши газеты
именовали его "польским фашистом".
У Беляева дрогнуло сердце: он-то понимал, что в этой компа-
нии ему быть не следовало. Но наивные американцы в тонкостях мос-
ковского политеса не разбиралось... Вскоре генерала под каким-то
предлогом вызвали в Москву - и предчувствие сбылось: арестовали и
обвинили, за скудостью материала, в антисоветской агитации. Для
десятого пункта 58-й много материала не требовалось: восхвалял
(их словцо) американскую технику, нелестно отзывался о Кагановиче
- что-то в этом роде.
В камере Беляев держался так, словно сохранил генеральское

- 80 -

звание: грубил дежурному офицеру, отказывался подметать пол и
т.д. А к Юлию - они сидели вдвоем - был внимателен и охотно расс-
казывал о себе. И Юлик всегда вспоминал о нем с симпатией и ува-
жением.
Об Александре Ивановиче Беляеве вспоминает и его тезка, Сол-
женицын - в "Архипелаге". Вспоминает с неприязнью: для него Беля-
ев остался надменным и эгоистичным советским сановником - даже в
заключении. А Юлий высоко ценил цепкий ум этого крестьянского
парня, дослужившегося до генеральских звезд, его наблюдатель-
ность, интерес к хорошим книгам, юмор и самоиронию.
Беляев рассказывал, например, как привез к себе в деревню
невесту - показать старикам. Городская девушка не приглянулась
родителям генерала; лежа на печи, он подслушал разговор:
- Нехороша, - говорила мать. - Худа, большеглаза... А у нас
в деревне-то девки - ягодины!..
Юлик считал: неплохой был мужик. Генералы бывают ведь раз-
ные, даже советские - не все одним миром мазаны. Скажем, генерал
граф Игнатьев - тот самый, автор книги "50 лет в строю" ("И ни
одного в бою", добавляли злые языки). Нет, сам граф не сидел, но
с ним связана забавная и приятная история.
С одним из наших ребят, кажется, с Лешкой Суховым, сидел
старик-белоэмигрант, привезенный аж из Белграда. Следствие затя-
нулось, и на тюремной пайке он стал доходить. Пожаловался на го-
лод следователю, а тот, не то издеваясь, не то всерьез, предложил:
- Назовите родственников или знакомых, мы сообщим. Пускай
принесут передачу.
Старик пришел с допроса обнадеженный; в радостном возбужде-
нии рассказал соседям:

- 81 -

- Родственников у меня нет, но есть знакомый. Он, я слышал,
служит в вашей армии, в больших чинах. Это граф Игнатьев.
Сокамерники подняли чудака на смех:
- Да-да, как же - принесет он! Держите карман шире... Да он
со страху в штаны наделает!
- Вы не понимаете, - терпеливо объяснял им старикан. - Мы с
Игнатьевым учились вместе в Пажеском корпусе. А бывшие пажи - это
особое товарищество. Что бы ни случилось, паж пажу всегда придет
на помощь!
Ему не поверили, конечно. Провожая на очередное "без вещей",
дразнили:
- Это граф передачу вам принес!
Он, как мог, отшучивался. А в один прекрасный день вернулся
в камеру с большой торбой, набитой яствами - даже фрукты там бы-
ли! Это в военное-то время.
- Я же вам говорил! - с торжеством объявил старый паж.
Слух об этом происшествии разнесся по всей тюрьме - и надо
сказать, сильно укрепил мою веру в человечество...
Кончался сорок четвертый год. От кого-то из свежепосаженных
мы узнали, что американцы седьмого ноября будут выбирать себе
президента. Кандидатов было двое: от демократов - друг Советского
Союза Рузвельт, от республиканцев - нелюбимый нашими газетами
Дьюи. Мы в камере тоже решили провести выборы, выбрать американс-
кого президента тайным голосованием.
Каждый из голосующих получил две пешки (шахматы у нас были).
За Рузвельта надо было положить под миску белую пешку, за его
противника - черную. Из восьми человек шестеро проголосовали про-
тив Рузвельта: не нравилась его дружба со Сталиным. Только двое

- 82 -

положили белую пешку - я и Володя Матвеев. Он признался мне в
этом, чуть-чуть стесняясь своей интеллигентской мягкотелости.
Американцы тоже оказались мягкотелыми - выбрали Франклина Делано.
Мы с Володькой были рады...
Все на свете кончается - и хорошее, и плохое. Этой малоори-
гинальной сентенцией я хочу сказать, что подошло к концу и наше
следствие.
Новый 1945-й год я встретил еще со своими соседями по 28-й
камере, а вскоре меня вызвали "с вещами".
Посадили в воронок - надписи "хлеб" или "мясо" я на нем не
заметил - и повезли в Бутырскую тюрьму.
Воронки снаружи были все одинаковы - фургоны, в каких возят
продукты; и не вороные вовсе, в серо-коричневые. "Черные вороны"
я видел только в детстве, но название пережило их. Внутри же во-
ронки выглядели по-разному. Одни были общие, а другие, можно ска-
зать, купейные, поделенные на секции - такие железные шкафы с
обеих сторон. В каждом шкафу везли по одному пассажиру; в узень-
ком коридорчике ехал конвоир и жестко пресекал любую попытку по-
дать голос. Так я и не узнал, кто из моих ребят ехал со мною. Но
через несколько дней мы встретились...

Примечания автора

*) Не так давно я получил письмо из Инты от незнакомой жен-
щины. Она прочитала в "Экране и сцене" отрывок из моих воспомина-
ний и добавила от себя несколько нелестных слов в адрес Аленцева.
А пост-скриптум был такой: "Не успела отправить письмо, и вот ка-
кая новость". Новостью оказался некролог в интинской газете "Иск-
ра".

- 83 -

**) Это значение слова "параша" широко известно с дореволю-
ционных времен. Но есть и другое, советское. Параша - это лагер-
ный слух, утка.
***) В песенке правоверный еврей рассказывает, как он пост-
роил себе праздничный шалашик, "кущу". Сотворил молитву, зажег
свечу и увидел чудо: огонек на ветру не гаснет, горит тихо и ров-
но.
****) Когда я писал эту главу, мой сокамерник был жив. (И
Брест был нашим, а не белорусским.) А полгода назад Олави умер.
Его вдова Лида прислала мне нью-йоркскую метрику мужа и просьбу
поинтересоваться в американском посольстве: не помогут ли вдове
соотечественника материально? Пенсия-то у нее мизерная... Я при-
ложил к Лидиному письму свой рассказ о судьбе Олави Окконена, и
знакомая девушка американка снесла документы в посольство.
Казалось бы, после всех газетных кампаний по розыску амери-
канцев - иногда мифических, - сидевших или погибших в сталинских
лагерях, посольские должны были отнестись с вниманием. Ничего по-
добного! Чиновник отреагировал так: "Где этот Брест? В Белорус-
сии? Пускай обращается в наше посольство в Минске". Что тут ска-
жешь?.. Бюрократы всех стран, соединяйтесь!..
*****) Лет через семь, уже на свободе, я случайно увидел это
экзотическое имя в каком-то иллюстрированном журнале. Подпись под
фотографией гласила: "Занятия ведет преподаватель физкультуры
57-й московской средней школы Джемс Ахмеди". Значит, и он вернул-
ся? А может, повезло - не успели посадить.



- 84 -

IV. "ЦЕРКОВЬ"

Третья моя тюрьма началась с того же, что и первые две. Всех
нас поодиночке развели по боксам - торопливо, бегом, будто боя-
лись не успеть. И куда спешили, интересно?..
Часа два мы просидели в боксах, пытаясь угадать, есть ли кто
из наших по соседству. Послышался голос Шурика Гуревича: он запел
- опытный конспиратор! - старую солдатскую песню, которую от ко-
го-то узнал Сулимов. Володя научил и нас - а больше нигде я ее не
слышал:
- Ты не плачь, моя красавица, расстаемся мы всего на десять
лет...
Чей-то фальшивый голос - не Юлика ли? - подхватил:
- Проводи меня ты до околицы...
- Помаши, помаши платочком вслед. - Это пропел я. Естествен-
но, сразу же прибежал вертухай, велел замолчать. Но уже ясно бы-
ло: Фрид здесь, Дунский здесь, Гуревич здесь.
Потом дверь моего бокса открылась, вошел офицер в фуражке с
васильковым верхом и протянул мне бумажку:
- Прочтите и распишитесь, что ознакомлены.
Это было постановление ОСО: "За участие в антисоветской мо-
лодежной группе и высказывание террористических намерений в отно-
шении главы советского правительства и партии направить в испра-
вительно-трудовые лагеря сроком на десять лет." Не ручаюсь, что
привожу текст дословно, но помню, что меня тогда еще удивило:
нигде не сказано, "осудить, приговорить". Просто - "направить".
Как в командировку... Вот это удивило, а срок 10 лет - нисколько,
я другого и не ждал.

- 85 -

А Юлик Дунский рассказал мне, когда встретились, что он,
расписавшись, сказал офицеру "спасибо". На что тот, кажется, оби-
делся. А вежливый Юлик и не думал издеваться: просто, дал ему че-
ловек ручку; возвращая ее, Юлик и поблагодарил. За ручку, не за
срок же.
К вечеру меня и остальных развели по камерам. От первой из
бутырских камер у меня в памяти никаких ярких впечатлений не ос-
талось: большая, человек на двадцать, довольно грязная, и с режи-
мом, против Лубянки, очень либеральным. Койки, которые по идее
должны были в вертикальном положении пристегиваться после подъема
к стене, не пристегивались. Можно было весь день валяться на них,
громко разговаривать и петь - это тоже не возбранялось. А про об-
щипанные курильщиками книжки я уже упоминал. Пробыл я там дня
два, ни с кем не успев толком познакомиться, и был переведен в
"церковь". Так назывался пересыльный корпус Бутырской тюрьмы, ку-
да собирали всех, получивших срока от Особого Совещания, народных
судов и военных трибуналов. До революции это действительно была
тюремная церковь. В связи с требованиями нового времени ее пе-
рестроили, уложили перекрытия и на двух или трех этажах размести-
ли очень просторные камеры.*)
Впрочем, просторными они были по замыслу тюремных архитекто-
ров; а в мое время камеру, рассчитанную на пятьдесят человек, на-
селяло сотни полторы арестантов. Взамен коек были сплошные нары,
но все равно места на всех не хватало, многие спали под нарами,
на полу.
Не успел я хорошенько оглядеться в своем новом узилище, как
дверь с грохотом открылась, и в камеру, к великой моей радости,
запустили Мишку Левина и Лешку Сухова. А чуть погодя - еще троих

- 86 -

моих однодельцев: Юлика, Шурика Гуревича и Рыбца - Виктора Ле-
венштейна.
Завидев его, в углу - самом удобном месте камеры - поднялся
на нарах некто с лихими усами вразлет и радостно заорал:
- Перс! Здорово!.. Иди сюда.
Оказалось, это староста камеры Иван Викторович - вот фамилию
не помню. Знаю только, что он был "вояка", как называли всех ар-
мейских, в большинстве своем побывавших в немецком плену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58