Что-нибудь придумаем, успокойся.
Приемный зал Арка считался в те времена самым великолепным в Бухаре. В передней части огромного зала возвышался трон эмира. Гости сидели ниже, а посреди зала играли музыканты и танцевали танцовщицы.
В приемном зале устраивали той по случаю свадьбы или какого-нибудь торжественного приема. В дни празднеств сюда собирались все обитатели гарема, не менее двухсот человек: мать эмира и другие жены его отца, жены самого эмира, их дети, люди из дома кушбеги, служанки этих женщин, их близкие и родственники.
Тетушка караулбеги, приближенная матери эмира, обычно распоряжалась всем, следила за порядком и соблюдением обычаев. Вот и сегодня, с самого утра, она занята подготовкой к празднеству.
Увидев, что Фируза поливает двор перед приемным залом, тетушка караулбеги похвалила молодую женщину и, повернувшись к Оймулло, сказала:
— Сразу видно — ваше воспитание, Оймулло Ничего ей никто не говорил, сама сообразила. Теперь будут подметать, пыль не полетит. Молодец... А как вы думаете, не перенести ли тот горшок с цветами в верхнюю нишу?
Пожалуй, будет лучше. Но на его место надо бы поставить что-нибудь другое.
— Мы туда поставим кашгарскую чашу. Что тебе, доченька? — спросила она, заметив, что Фируза стоит в дверях.
— Спасибо, ничего,— засмущалась Фируза.— Мне бы Оймулло несколько слов сказать.
— Без своей Оймулло и минуты прожить не можешь? — засмеялась тетушка караулбеги.— Уж ладно, идите посмотрите, что ей еще надо.
Поклонившись, Оймулло вышла во двор. Фируза ждала ее у ворот.
— Что же это ты, чертенок, меня сюда потащила? — погрозила ей пальцем Оймулло.
Фируза извинилась и показала ей письмо.
Бедная девочка,— сказала, прочтя его, Оймулло,— ты ее видела?
— Она в отчаянии. Ох, Оймулло, только вы могли бы ее спасти.
— Если она еще, не дай бог, красивая...— думая о чем-то своем, сказала Оймулло.
— Да нет, она не красивая,— подсказала Фируза.-- Ноги и руки большие, шея короткая, да и сама какая-то приземистая... Расскажите об этом тетушке караулбеги. Д потом, Оймулло, может быть, вы попросите Пошшобиби, чтобы она оставила ее у себя?
— Ладно,— согласилась Оймулло.— Когда бы мы ни брались за какое-нибудь доброе дело, оно всегда удавалось. Дай бог, и на этот раз повезет.
— Что же мне передать девушке?
— Скажи, когда ее поведут к Пошшобиби, чтобы она притворялась дурочкой.
Оймулло вернулась в приемный зал.
Пошшобиби, мать эмира Алимхана, полулежала на позолоченной кушетке, покрытой шелковыми и бархатными одеялами, в небольшой, но богато убранной комнате. Молодая служанка, стоя на коленях, массировала ей ноги, другая, постарше, обвевала большим опахалом. За тяжелым бархатным занавесом, разделявшим комнату надвое, сидел Мири Асад, один из крупнейших чиновников Бухары. Мири Асад был молочным братом Пошшобиби, она принимала его у себя запросто, как близкого родственника, а женщины, окружавшие мать эмира, не закрывали перед ним лица.
Мири Асад наведался, чтобы рассказать Пошшобиби некоторые важные новости, а заодно и кое-какие придворные сплетни
Он начал неторопливо:
— Вот уж верно говорят: вели дураку принести тюбетейку, он принесет голову вместе с тюбетейкой.— Мири Асад нахмурил брови. Верховный судья, муфтий и раис засучили рукава рвения и принялись за дело. Если таким служакам приказать истребить человеческое семя, через три дня в мире не останется ни одного человека. Если вовремя не остановить, так они не только джадидов, но и самих себя перережут. Нельзя же так... Не зря сказано: дали топор рубить, а он на мечеть замахивается.
— Что ты там говоришь? — перебила его Пошшобиби.
Поняв, что старуха его не слушала, Мири Асад обиделся и замолчал.
— Да ты скажи, что случилось? Ну, что молчишь?
— Все только одними джадидами заняты, хватаем их, убиваем, а не видим, что под самым носом разгуливают большевики, - в сердцах сказал Мири Асад.— Вот увидите: не сегодня завтра большевики поднимут восстание в Бухаре, на самом Регистане.
— Да пусть они провалятся! Что джадиды, что большевики, всех их надо уничтожить. Фасоль не лучше репы. Но сдается мне, что и у тебя душа болит за этих проклятых джадидов...
— Я так и думал... Попробуй раскрыть рот, сказать правду, как тебя сразу запишут в джадиды.
— А ты и не открывай рта, у нас без тебя много таких, у которых не закрывается рот.— И прибавила уже мягче: — Ты лучше расскажи, что делается в стране, какие настроения в провинции. Там спокойно?
— Повсюду мир и благоденствие. Ваши верные подданные возносят благодарственные молитвы во здравие его высочества,— ответил Мири Асад, решив, что Пошшобиби явно не в духе и открыть ей истину ему все равно не удастся.
— Это нам все говорят. Как дела в Кагане? Послал ли нам белый царь людей, или нет?
— Сказать честно — боюсь, вы на меня рассердитесь.
— Ну, это не страшно. Я на тебя рассержусь, я же тебя и помилую, это в моей власти... Говори, я не рассержусь за правду.
— Тогда слушайте,— решился Мири Асад.— Вас обманывают, нельзя больше надеяться на белого царя. И его самого, и всех его приближенных уже нет — их убили большевики. В Кагане власть тоже захватили большевики.
— О господи, прости грехи мои,— запричитала вконец испуганная мать эмира.
Пришли последние времена. Эти большевики, верно, и есть страшные яджудж-маджуджи. Иди, иди сейчас же к кушбеги и начальникам и прикажи послать наших верных сынов на Каган. Пусть хватают большевиков и всем им рубят головы.
Мири Асад почтительно поклонился и вышел. Пошшобиби приказала поднять занавес, в комнату вошла Оймулло.
— Заходи, заходи, Оймулло-джан,— приветливо встретила ее Пошшобиби.— Сыграй что-нибудь, дорогая, развей тоску. Девушки,— кликнула она служанок,— позовите тетушку караулбеги, пусть придет ко мне.
Тетушка караулбеги вошла, низко кланяясь, прижимая руки к груди. Оймулло взяла танбур, подвинтила колки, натянула струны. Потом тронула их и долго прислушивалась к нежному, дребезжащему звуку. Стало тихо. Наконец разом затрепетали струны, комнату заполнила тоскливая мелодия Слезы. Но грустная музыка только рассердила и без того расстроенную старуху.
— Хватит! — грубо оборвала она музыкантшу.— Спой газель. Этот окрик обидел Оймулло, она сжала руками танбур, но ослушаться
не посмела. Она стала петь газель, но Пошшобиби снова прервала ее.
— Как тяжело на сердце,— повернулась она к тетушке караулбеги,— не знаю, что со мной. Болит сердце, так болит...
— Господь бог бережет его высочество,— почтительно сказала тетушка караулбеги.— Не тревожьте свое сердце лишними заботами. Ведь его высочество эмир, и его преданные слуги не дадут в обиду нашу страну. Даст бог, все будет хорошо... Пусть лучше Оймулло почитает вам из Четырех дервишей. Раньше говорили, что у того, кто в дни бедствий и трестей будет читать Четыре дервиша и откроет сердце свое для истории этой благородной книги, исполнятся все его желания.
— Ну что ж, почитай, Оймулло.
Взяв из ниши книгу, Оймулло начала читать. Но изящный рассказ как шах страдал из-за отсутствия наследника, не увлек мать эмира. Довольно, хватит! — прервала она чтицу.— Мне сейчас не до книг тетушка, пришли-ка мне начальника войск. А если его нет, то передай кушбеги, чтобы он приказал немедленно уничтожить всех, всех русских, всех неверных. И пусть мне сразу доложат, как мое приказание будет выполнено.
Тетушка караулбеги была беззаветно предана матери эмира, ее считали правой рукой Пошшобиби. Но сейчас даже она была не очень уверена в том, что приказание ее госпожи будет выполнено. Тем не менее она немедленно отправилась во внешний двор, размышляя, как бы лучше исполнить поручение.
...А в это время в гареме Баня, в небольшой комнате, вокруг Фирузы собралось десять — двенадцать молодых пленниц эмира. Они рассказывали ей о своей жизни, жаловались на печальную судьбу. Среди них была и Истад, самая молодая, самая неопытная и беспомощная из обитательниц гарема.
В тот день, когда Истад привезли в Арк, Оймулло и тетушка караул-беги уговорили Пошшобиби не показывать ее эмиру, девушка-де некрасива и совсем еще невежественна и глупа.
Пошшобиби поручила Оймулло заняться ее воспитанием. Фируза и Оймулло строго-настрого приказали Истад не показываться на глаза Пошшобиби, притворяться дурочкой. Все шло хорошо, пока об этой истории не узнала дастарханчи. Это было для нее хорошим случаем насолить своим недругам. В подходящую минуту она преподнесла эту историю Пошшобиби. Та не поверила ей, но приказала привести Истад, сама решила посмотреть на девушку.
К счастью, Истад не понравилась. Особенно разозлила Пошшобиби глупость девушки.
— Зачем ты привела мне эту полоумную? — сказала она.— Только напрасно оговариваешь Оймулло.
— Да буду я жертвой за каждый волос на вашей голове, клянусь, что она притворяется. Если вы мне разрешите, я за неделю сделаю из нее разумного человека.
— Да разве можно за одну неделю глупого превратить в разумного? — удивилась Пошшобиби.— Странные вещи ты говоришь
Может быть, дастарханчи тут же пожалела о своей затее, но теперь отступать было нельзя. Она склонилась к ногам Пошшобиби и повторила:
— Вы изрекли истину, ваша милость, из полоумной разумного человека не сделаешь. Но эта девушка совершенно нормальная. Ей приказали притворяться.
— Ну, как хочешь, можешь попробовать, мы тебе разрешаем,— согласилась Пошшобиби, которой весь этот разговор стал надоедать.
Вернувшись к себе, дастарханчи приказала привести Истад. Ласково встретила она девушку.
— Здравствуй, моя милая,— сказала она ей.— Если хочешь быть счастливой да богатой, слушайся во всем меня, а другим никому не верь. Сама Пошшобиби хочет, чтобы ты ей прислуживала,— вот тебе какое счастье привалило, могла ли ты об этом мечтать? А если ты своими дурацкими штуками разгневаешь их милость, тебя бросят в колодец Сорока девушек...
Глупо улыбаясь, Истад смотрела в глаза дастарханчи.
— В детстве,— сказала она простодушно,— в правое ухо залезла ко мне сороконожка...
Дастарханчи вышла из себя и залепила ей две пощечины. Тут же она кликнула служанок и приказала бросить девушку в подвал. Целые сутки пробыла она там без еды и света, в полном одиночестве. Через сутки дастарханчи велела накрыть перед Истад дастархан со сластями — чаем с молоком, сдобными лепешками, навотом и халвой. Она сказала девушке, что видела ее отца и тот наказал дочери во всем следовать материнским советам тетушки дастарханчи.
Истад молчала, не поднимая глаз.
— Что ж,— спокойно сказала дастарханчи,— не хочешь — не надо. Тебе же хуже.— И прогнала ее в гарем.
Но с этой минуты она сама и ее люди следили за каждым движением, за каждым словом Истад. Нередко дастарханчи среди ночи заходила в комнату, где жила пленница, била ее, пугала, уговаривала, обманывала. Девушка не знала, что ей делать, как ей избавиться от этих пыток.
— Дастарханчи сведет меня с ума,— жаловалась она Фирузе.— Сил уже больше нету...
Сердце Фирузы рвалось к этой измученной девушке. К состраданию примешивалось еще и чувство вины: спектакль явно затянулся и принес Истад новые тревоги и непосильные испытания. Но Фируза знала: избавление придет скоро, и не одной Истад. Надо побольше терпения и мужества... В конце концов, то, что Истад прикинулась дурочкой, сыграло свою роль: все-таки она не стала наложницей эмира, еще ни одной невольнице этого не удавалось. Фируза бросила на Истад короткий взгляд, и какое-то подсознательное чувство безошибочно подсказало: излишняя жалость сейчас неуместна, она только расслабит девушку, а ей сейчас, как никогда, нужны силы. Кто знает, что ожидает ее сегодня, завтра...
— Только не забывай,— сухо сказала Фируза, — что за тобой смотрят десятки глаз дастарханчи. Ты все время помни об этом... Больше терпела, осталось уже немного.
Другим девушкам гарема она говорила:
— Всего вы боитесь, перед всеми дрожите, а забываете, что храброго и собака не кусает.
— У Пошшобиби — власть, стражники, сила. Что можем мы сделать? — отвечали девушки.
— Еще недавно стражники кушбеги хозяйничали в Кагане и провинциях, как в собственном доме. А-теперь они боятся туда нос показать. Это похоже...
Фируза не договорила. За дверью послышались торопливые шаги, все настороженно притихли. В комнату вбежала запыхавшаяся девушка.
— Дастарханчи идет,— выпалила она.
Фируза спряталась в чулане, а остальные быстро сгрудились вокруг старшей. Когда в комнату, сопровождаемая двумя служанками, вошла дастарханчи, старшая как ни в чем не бывало продолжала рассказ:
— И вот старуха дала царевне кусочек навота и говорит: Съешь его на ночь, и утром родится у тебя царевич...
— В чем дело, чего собрались? — недовольно спросила дастарханчи.
— Хотим кукле свадьбу справить,— показывая на Истад, сказала одна из девушек.
Боюсь, что на это у вас не останется времени.— Дастарханчи отыскала пугливо забившуюся в угол Истад и приказала служанкам:
Отведите ее в баню, потом оденьте. Да смотрите мне, чтобы она понравилась его высочеству.
Истад побледнела, но тут же к ней вернулось самообладание.
— Его высочеству! Его высочеству! — восторженно закричала она, хлопая в ладоши.
Служанки подхватили ее под руки, она шла между ними, пританцовывая, как ребенок. У самой двери Истад обернулась и показала девушкам язык. Те сочувственно глядели на нее.
— Подождите,— бросила служанкам дастарханчи.— Что, если эта дура выкинет что-нибудь на глазах у его высочества? — При этой мысли у дастарханчи похолодел затылок, она хрипловато пробасила: — Оставьте ее.
Истад смотрела на свою мучительницу пустым взглядом. И вдруг она повалилась на пол и зарыдала — негромко, как рыдают в большом и настоящем горе... Дастарханчи отвернулась и ушла.
Фируза слышала все из-за тонкой двери чулана. Она вышла к Истад, присела к ней и взяла ее безучастно лежавшую руку. Рука была холодная и чуть дрожала. Фируза пожала ее, и девушка благодарно улыбнулась. Больше Фируза ничего не могла сделать, она и так уже слишком долго задержалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56