— Все рабочие депо за вас горой встанут, Хайдаркул,— крикнул Смирнов.— Вас освободят!
— Не успокоимся, пока не освободим,— подхватил Умар-джан. Хайдаркул шагал смело, уверенно, с гордо поднятой головой.
ДРУГ И НЕДРУГ
Прошло десять лет... Много воды утекло за эти годы в Зеравшане, много важных событий произошло. Каждый день приносил что-нибудь новое.
Встряхнулась и пришла в движение великая Российская империя. Люди, словно они вдруг заново родились, другими глазами увидели свою жизнь. Они боролись, одерживали победы, терпели поражения — прежнего спокойствия уже не было.
А в Бухаре, еще тысячу лет назад воспетой в поэмах и сказаниях, продолжали оставаться древние, как сама земля, законы и обычаи; за высокими крепостными стенами сонно текла жизнь под «благодатной» сенью его высочества эмира.
Единственно новое, что пришло в Бухару за эти годы,— железная дорога. Поблескивая темной, жирной сталью, она обогнула мазар и устремилась к воротам Кавола, где выстроено одноэтажное здание вокзала.
Сюда несколько раз в день поезд привозил из Кагана грузы и пассажиров. Маленький паровозик, пыхтя и отдуваясь, тянул за собой несколько вагончиков, с трудом преодолевая за полчаса десять — пятнадцать верст от Кагана до Бухары.
В тот день было пасмурно, лил дождь. Перед самым приходом поезда к вокзалу подкатила пролетка с поднятым верхом. Из нее вышел высокий мужчина. Спасаясь от дождя, он накинул поверх чалмы большой платок, так что лица его нельзя было разглядеть. По ботинкам со сбитыми каблуками да поношенному халату можно было догадаться, что незнакомец не из богатого десятка. Купив билет, он торопливо сел в один из ближайших к паровозу вагонов.
В полутемном вагоне было пусто. Тусклый фонарь над дверью освещал проход между скамейками. Мужчина пристроился у окна, снял с головы платок, выжал его и расстелил на скамейке.
За Фатхабадом в вагон вошел русский.
— Салом, ака Махсум,— поздоровался он.
Ака Махсум встревоженно поднял голову, но, узнав вошедшего, облегченно вздохнул:
— Ах, это вы, Смирнов! Как вам удалось меня разыскать?
— Кто ищет, тот находит,— ответил Смирнов таджикской поговоркой. - А вы куда?
-- В Каган. Хочу узнать, не прибыл ли из Ташкента товар.
— Давно уже прибыл. Я хотел сообщить, да никого из ваших не мог найти.— Он придвинулся к ака Махсуму и тихо добавил: — Не понимаю, чего вы там тянете?
— Будто вы не знаете наших людей,— сердито ответил ака Мах-сум.-- Одна надежда на вас.
Поезд тем временем подошел к Кагану. Смирнов спрыгнул прямо на железнодорожные пути. Ака Махсум вышел на перрон и не торопясь пошел к зданию вокзала. Выйдя через дверь и обогнув здание, он направился к железнодорожным путям. Скоро он догнал Смирнова.
— Недавно из Самарканда приезжал человек,— сказал Смирнов, не замедляя шаг.— Мы ждали кого-нибудь из ваших, но так и не дождались. Неужели Асо вам ничего не передал?
— Он-то передал, да что толку. Мы собрали людей, а они отказались ехать...
— То есть как — отказались? Почему?
— Да опять струсили, они же всех боятся: и эмира, и русских, и, кажется, даже собственной тени пугаются.
— Скажите уж прямо — большевиков боятся.
— И то верно,— смущенно подтвердил ака Махсум.
Когда они проходили мимо депо, к ним подошел мужчина в огромной папахе, похожий на туркмена.
— Вы не знаете, где тут дом Умар-джана? — обратился ом к ним по-русски.
— Умар-джана? Какого? Мастера из депо? — переспросил Смирнов.
— А зачем он вам? — перебил ака Махсум, окинув незнакомца недоверчивым взглядом.
— А затем, мой дорогой ака Махсум,— спокойно ответил человек в папахе,— что нам, кажется, с вами туда по пути.
— Проклятье,— выругался ака Махсум по-таджикски. - Он меня откуда-то знает.
— А что в этом странного? — сказал незнакомец тоже по-таджикски и улыбнулся.
Только теперь Смирнов узнал его.
— Дружище! Да неужели это ты? Какими судьбами? Да нет, он; ей-богу, он,— повернулся он к ака Махсуму.— Узнаете?
Ака Махсум в нерешительности покачал головой.
— А ты, видно, здорово постарел за это время, ака Махсум,— засмеялся человек в папахе.— Раньше небось любую красавицу мог под паранджой разглядеть, а сейчас меня, Хайдаркула, не узнал...
Ака Махсум удивленно смотрел на старого друга, от волнения у него мелко дрожали пальцы. Он только и смог произнести:
— Хайдаркул...
В доме Умар-джана собрались старые друзья: Смирнов, ака Махсум, Амон и кое-кто из рабочих депо, знавших Хайдаркула еще до ареста.
...
Всю ночь длился рассказ Хайдаркула. Он заново вспоминал все, что произошло с ним за десять лет. Нелегко дались ему эти годы, они оставили глубокий след в его жизни, многое он увидел, о многом передумал.
Приняв русское подданство, Хайдаркул думал — ничто ему не грозит. Он безгранично верил в справедливость и благородство царя, верил, что он всемилостив к своим подданным и отличает убийство от возмездия.
Правда, его друзья Николай Смирнов и Умар-джан много раз говорили ему, что эмир и русский царь сделаны из одного теста и друг друга стоят. Но он им не верил. Как же так: царь — человек просвещенный, владения его велики и могучи, а эмир — человек темный, и власть его не выходит за пределы Бухары дальше одного локтя, государство по сравнению с Россией — зерно в блюде плова. У царя есть суд, есть закон, а в эмирской Бухаре ничего этого нет, тут владычествуют сила и произвол. Нет, нет, он был уверен, что под властью русского царя ничто ему не будет угрожать.
И даже когда жандармы вели Хайдаркула по улицам города, он еще наивно верил, что справедливый русский суд не станет его жестоко карать, когда узнает, что бай погубил его жену и дочь. Суд сочтет эту месть справедливой и отпустит с миром.
До сих пор перед ним встает в мальчайших подробностях этот день, надолго разлучивший его с прежней жизнью.
В жандармерии его грубым пинком втолкнули в набитую людьми камеру, за спиной захлопнулась тяжелая железная дверь.
В небольшой комнате стоял густой вонючий полумрак. Через крохотное оконце, забранное решеткой, в камеру проникал серый, неживой свет.
Почти вся передняя часть камеры была занята нарами, они тянулись от одной стены до другой. На нарах и под ними вповалку лежали и сидели люди. Неподалеку от двери стоял какой-то оборванец; засунув руки в карманы драных штанов, он курил махорку, бесцеремонно и насмешливо разглядывая Хайдаркула. Выплюнув недокуренную цигарку, он вынул из карманов руки, подошел к Хайдаркулу и небрежно бросил:
— А ну, выворачивай погреба...
Хайдаркул с удивлением посмотрел на небритого, грязного парня. У него было равнодушное выражение лица, но глаза настороженные, кошачьи и подобранное, как перед прыжком, тело с чуть выставленными вперед напряженными руками, готовыми вцепиться, схватить...
— Чего молчишь? Племянничка не узнаешь?
Хайдаркул не отвечал. Тогда парень обошел его сзади и ловко засунул руки в карманы. Хайдаркул круто обернулся и так отшвырнул бродягу, что тот повалился на нары.
В камере стало тихо.
Теперь бродяга надвигался на Хайдаркула, как тигр,— мягко, чуть пригнувшись и подавшись вперед.
— Ах ты, сука! — шипел он, сжимая кулаки.
— Схомутай его, Степа,— подбадривал парня щеголеватый брюнет в желтых штиблетах.
Хайдаркул стоял, казалось, безразличный ко всему, что происходит. Но когда бродяга приблизился, он, резко пригнувшись, так двинул ему головой в подбородок, что тот мешком рухнул на пол.
Щеголеватый брюнет подошел к Хайдаркулу и одобрительно похлопал его по плечу.
— Хорошо работаешь,— похвалил он.— За что замели?
— Замели? — переспросил Хайдаркул.
— Ну, сюда, в кичман, за что толкнули? — снисходительно пояснил брюнет.
Но Хайдаркул молчал, не очень-то доверяя этому господину.
— Где работаешь? — потеряв терпение, спросил брюнет.
— В депо.
— Эге, да ты из политических? Хайдаркул отрицательно покачал головой.
— На баррикады небось ходил? «Марсельезу» пел?
— Никуда я не ходил, ничего не пел!
— Да ты что, разговаривать со мной не изволишь?! Да ты знаешь, кто я?
Хайдаркул с неподдельным удивлением смотрел на странного господина.
— Я — Нерон, слыхал?
При этом имени Хайдаркул вздрогнул. Несколько лет подряд имя это гремело от Бухары до Мерва, наводя ужас на мирных жителей. О Нероне и его шайке Хайдаркул наслушался самых невероятных историй. Теперь он понял, среди кого находится, и перепугался: нечего сказать, так расправился с парнем, которого сам Нерон называл Степой. Хайдаркул решился на хитрость.
— Нерон? — переспросил он.— Кто же Нерона не знает? Знаю. Нерон — хороший человек. Он бедняка не обидит.
И Нерон клюнул на эту удочку. Он снова хлопнул Хайдаркула по плечу и ласково спросил:
— Бабки есть?
Хайдаркул помрачнел. Слово «бабки» он понял в прямом смысле. Он хотел было рассказать, как Гани-джан-бай погубил его жену и дочь, как он отомстил за их смерть и зарезал Гани-джан-бая. Но тут опомнившийся Степа опять кинулся на Хайдаркула. Завязалась драка. Нерон не вмешивался, он забавлялся, подбадривая то одного, то другого. В руке Степана блеснул нож. Тогда другие арестанты, до сих пор безучастно наблюдавшие со своих нар за этим поединком, подняли страшный крик.
В двери щелкнул замок.
— Шухер! — послышалось с нар. В камеру вошел надзиратель.
— А чего вы к нам политического подсадили? — угрожающе косясь на Хайдаркула, закричал Степан.— Заберите эту собаку, все равно я его завалю.,
— Отдай нож! — приказал надзиратель. Степан неохотно отдал нож.
— Дурак,— сказал надзиратель,— разве из сартов политические бывают? Его за убийство взяли.
— За убийство?..— растерянно протянул тот.
После этой истории никто уже не решался задевать Хайдаркула. Постепенно и Хайдаркул привык к своим соседям. Он поведал им о своей жестокой судьбе, и эти люди, тоже о.биженные жизнью, прониклись к нему своеобразным уважением и сочувствием.
Наступил день, когда Хайдаркула отвели к следователю. За письменным столом сидел крупный мужчина с мясистым багровым лицом и что-то писал. Не поднимая головы, он спросил:
— Имя, имя отца, сколько лет, чем занимаешься?
Хайдаркул ответил на вопросы. Наступило долгое молчание, перо следователя продолжало скрипеть. Хайдаркул смотрел на его бритую голову, на отливавшие серебром погоны и думал, что у него самого нестриженая голова, а скоро будет полнолуние и начнется ураза. А что, если попросить следователя, чтоб он приказал его побрить?
Углубившись в свои думы, Хайдаркул не услышал вопроса.
— Ты что — оглох! Гани-джана, сына Каракулибая, ты убил?
— Я отомстил за жену и дочь,— тихо ответил Хайдаркул. Потом он рассказал следователю все: он ничего не скрывал, он верил в справедливость.
— Теперь вы сами видите, что я должен был его убить, да простит меня бог,— закончил свой рассказ Хайдаркул.— И вы на моем месте поступили бы так же.
— Ну, положим, я бы так не поступил,- улыбнулся следователь.— Я бы подал на обидчика в суд... Так что же нам с тобой делать? — задумчиво продолжал он, вынимая из ящика стола папиросу.— Придется передать тебя правительству его высочества эмира бухарского — они этого требуют, и закон на их стороне.
— О, нет, нет! — прервал его Хайдаркул.— Я прошу вас, не передавайте меня в руки эмира! Закон белого царя справедлив, а закон эмира жесток и неправеден.
— Конечно,— протянул следователь, — если бы твое дело было подсудно нашему суду, он, может быть, и вынес бы тебе милостивый приговор. Но что делать? — Он развел руками.--Эмир требует передать тебя в руки его властей.
— Но ведь я — подданный белого царя. Он не должен отдавать своих подданных в чужие руки.— В простоте души Хайдаркул еще верил, что может убедить следователя. Но тому надоел этот разговор, да к тому же он все равно ничего не мог изменить.
— Ты что же? Убил человека, совершил преступление и думаешь, что теперь государь император должен тебя защищать?
Нет, пусть тебя судит эмирский суд!
Хайдаркул дрожащим от страха голосом молил не отдавать его в руки тиранов. Но следователь уже не слушал его, он долго писал, а потом велел Хайдаркулу расписаться. Ничего не понимая, бедняга расписался, и жандармы отвели его обратно в камеру.
Через некоторое время Хайдаркула снова вызвали. На этот раз охранник привел его в маленькую комнатку, где его ждала соседка, немолодая русская женщина, сын которой работал вместе с ним в депо. Хайдаркул был тронут до слез. Меньше года жил он по соседству с этой женщиной, и не родня она ему, и даже веры другой, а вот не забыла, пришла к нему в тюрьму, принесла хлеба, отварную картошку, бутылку молока...
— А ты не огорчайся, милый человек,— говорила она по-бабьи жалостливо,— не бросят тебя товарищи в беде. Вчерась собирались в депо. Чего-то там толковали. Бог даст — еще и освободят.
Хайдаркул стал расспрашивать ее о своих товарищах.
— Все живы-здоровы. Хотели сами прийти к тебе, да дела задержали. Придут завтра и все расскажут. Ну, бывай здоров, не тужи.
Женщина попрощалась, вытерла глаза платком и вышла.
Вроде ничего особенного она ему не сказала, но он запомнил на всю жизнь, как она сидела пригорюнившись, с каким участием смотрела на него, с лаской, как родная мать, и в который раз Хайдаркул подумал: неправду говорили муллы, что иноверец не может быть другом мусульманина. Нет, не вера разделяет людей...
В эту ночь Хайдаркул долго не мог заснуть. С улицы слышались паровозные гудки, пение пьяных гуляк, откуда-то, кажется, из соседней камеры, доносился женский плач. Рядом храпел Степан, кто-то разговаривал во сне, кто-то скрежетал зубами Под полом возились и пищали мыши. Сон не шел...
Хайдаркул с детства привык к побоям. Его били, привязывая к дереву, били, не привязывая. Он голодал, страдал от холода, но никогда не думал, что попадет в тюрьму. Проходя мимо тюрьмы, он видел закованных в цепи арестантов с желтыми, осунувшимися лицами, сидели они на солнышке у ворот тюрьмы и вязали сети, мешки, шнурки для подвязывания штанов... Как-то Хайдаркул купил у одного из них мешок и спросил, всем ли арестантам разрешается выходить на улицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56