Они сняли паранджи и приветствовали хозяйку. Вошли в комнату, поставили поднос на пол и расцеловались с Дилором. Она сложила их паранджи в нишу и пригласила женщин сесть. Одна из них оказалась сестрой Бако-джана, лощителя тканей из квартала Бобониез, другая — известная в округе сваха, устроившая уже немало свадеб. Видно, они собрались идти сватать кого-то и зашли посоветоваться. Гостьи уселись и промолвили, как полагается:
— Где мы прошли, пусть беда не пройдет, пусть за нами праздник придет и да сбудутся все наши желания. Аминь!
После обычных расспросов о здоровье Дилором заглянула к соседям, позвала Зулейху и попросила ее поставить самовар.
— Моя Фируза ушла в школу,— извинилась она.— Когда внучки нет, мне помогает ее подружка.
— Фируза-джан уже, верно, совсем взрослая стала? спросила сестра Бако-джана.
— Еще бы! — отвечала за старуху сваха.— Я как-то видела ее, когда она шла в школу,— взрослая девушка, кровь с молоком. Дай ей бог долгой жизни и благополучия, пусть она будет счастлива, и вам дожить до исполнения ваших желаний!
Дилором произнесла «Аминь!», теперь она поняла, что целью их прихода была Фируза. На всякий случай сказала:
— Вы, милая, кого-нибудь другого приняли за Фирузу. Моя внучка еще совсем ребенок: и ростом мала, и худовата.
— Ну, зачем вы так говорите? — возразила сваха.— Мы пришли сватать Фирузу, раз пришло ее время!
Старуха улыбнулась и, помедлив, сказала:
— Слава богу! Дождалась и я этого дня, и ко мне пришли сваты. Пришли сваты к моей единственной, к зенице ока моего, и я дожила до этого дня. Но кто же этот отважный человек, что не испугался людских насмешек и осуждения, решил посвататься к внучке Дилором-каниз, к девушке низкого происхождения?
— Не говорите так, моя дорогая! — воскликнула сваха. Вы, хоть и невольница, да стоите больше иных хозяек!
Кто может с вами сравниться? Ни один праздник не обходится без вас в наших краях. И женщины и мужчины вас уважают, слушаются вас, все называют вас: дорогая! И ваша внучка всем на радость растет, проворная, ловкая, да и красавица стала, кто ее ни видит, всяк влюбляется.
— Мой брат Бако-джан,— вступила в разговор другая женщина,— Бако-джан, мой брат, влюбился в нее так пылко, словно у него не одно сердце, а сто сердец! Если, говорит, не исполнится мое желание, мне и жить на свете неохота! Ну, я ему сказала: потерпи немного, вот мы с тетушкой сходим сегодня к бабушке Дилором, попытаем счастья, послушаем, что скажет нам эта опытная, бывалая женщина, неужели она выпроводит нас с отказом и тебя обидит так, что тебе свет немил станет?
Хозяйка сидела, теребя соломинку из циновки, и молчала, раздумывая. А гостьи говорили и говорили, наперебой хвалили Фирузу, хвалили старуху, весь их род, превозносили жениха Бако-джана, его дом, лавку, его поля и сады, его молодое сердце. Они говорили, что Бако-джан еще не стар, сорок пять лет — самый хороший возраст для мужчины, почти молодость. У него, правда, уже есть жена, но она тихая и смирная, совсем бессловесное существо, и две дочки — они уже выросли, не нынче-завтра выйдут замуж и покинут дом отца. А если Фируза родит сына, ну тогда уж она будет полной хозяйкой в доме, все будет в ее распоряжении.
А Дилором все думала, что ей сказать этим людям, у которых не было ни стыда, ни совести. Они ведь считали, что если человек прожил почти всю жизнь свою — семьдесят два года из девяноста — среди рабов и бедняков, то он не разбирается в людях, поверит всему, что скажут, польстится на богатство и отдаст им свою единственную радость. Но они забыли, что Дилором-каниз сама устраивала той по случаю рождения Бако-джана, что она знает его с детских лет — что это за человек и что проделывал он в своей жизни. Старуха Дилором хорошо знает, почему так тиха и бессловесна его бедная жена: не один раз прикладывала она ей тряпки с целебной мазью на раны, нанесенные кулаками и нагайкой Бако-джана. А сколько пришлось старухе Дилором слышать жалоб на жестокость и жадность Бако-джана от его работников! Ведь люди привыкли делиться с ней своим горем...
— Ну вот, мы вам высказали нашу просьбу, а теперь дело за вами! Ждем вашей милости! — кончила наконец свои восхваления сестра Бако-джана.— Не огорчайте же нас, пошлите нас к брату с хорошей вестью.
Старухе хотелось сразу ответить резко свернуть принесенный ими дастархан со сластями и лепешками, отрез шелка и швырнуть в них, выгнать их из своего дома. Но она сдержалась, чувство собственного достоинства взяло верх над возмущением. Дилором ответила:
— Будь у меня не одна внучка, а сто, я бы всех отдала... Но моей Фирузе пошел только двенадцатый год, она еле отличает правую руку от левой.
Где ей знать, что такое замужество, большое хозяйство. И потому возьмите ваши подарки обратно, не обижайтесь на меня.
— Не говорите так, моя дорогая! — возразила сваха.— Это несерьезный предлог для отказа. Фируза не маленькая, она справится с хозяйством. Я сама вышла замуж в одиннадцать лет. А вы уже стары, моя дорогая, дай вам бог, конечно, до ста лет дожить, но кто знает свою судьбу? Пока вы живы, надо вам пристроить вашу внучку, полюбоваться.
Старуха все повторяла, что рано Фирузе замуж выходить, но все было напрасно: сваха и сестра Бако-джана твердили свое.
Дилором встала, заварила чай, развернула дастархан. Угостила женщин сластями, которые они принесли, и попыталась перевести разговор на другое. Она спросила, когда будет свадьба Гани-джан-байбачи, заговорила о его женах-соперницах, о новой невесте. Сваха, знавшая все на свете, рассказала, что дочь Оллоёр-би Магфират, которую прозвали госпожа Гафабанд — Ожерелье, очень чванливая девушка, что она курит чилим, играет на дутаре, одну невольницу почти задушила, другой откусила ухо - такая свирепая, просто людоедка... обещала родить баю сына-богатыря и все забрать в свои руки в доме. Вот после свадьбы Гани-джана и надо бы устроить помолвку Фирузы, хорошее дело не стоит откладывать, пусть праздник за праздником следует...
Вдруг старуха Дилором, которой надоело слушать болтовню свахи, быстро заговорила:
— Лучше я своими руками брошу Фирузу в хауз Лесак, чем отдам ее Бако-джану! Моя Фируза не подкидыш, слава богу, у нее бабка есть, родной человек. Я не отдам ее замуж второй женой, не отдам в дом вашего Бако-джана. Пока еще живу, слава богу, я, Дилором-каниз!
Гости, не ожидавшие такой отповеди, сразу замолчали и удивленно глядели на старуху. А она собрала все принесенное ими, свернула дастархан, кинула его свахе и встала:
— Идите скажите своему Бако-джану, чтобы он не пялил глаза на чужих дочерей и жен! Пусть бога побоится, людей постыдится! Ведь у него самого дочери взрослые, пусть о них подумает!
— Пойдемте, тетушка! — проговорила, вставая, сестра Бако-джана, наконец опомнившись.— Пусть ее внучка остается при ней! А брат поищет себе невесту получше!
— Ну ладно, моя дорогая,— сказала сваха.— Один раз не послушались меня, другого случая не будет, уж извините, пеняйте на себя. Останется ваша внучка старой девой, нога сватов больше не ступит к вам на порог.
Так вы и знайте!
Дилором больше ничего им не сказала, молча достала из ниши паранджи, подала им и, когда гостьи ушли, тихонько побрела к воротам, чтобы запереть за ними. Тут она увидела Ахмеда-водоноса. Он шел с пустым бурдюком к хаузу за водой. Заметив Дилором, он остановился, спросил о здоровье и хотел пойти дальше, но старуха задержала его.
— Зайди на минутку, Ахмед-джан,— сказала она.— Знаешь, к нашей Фирузе сваты приходили.
Услышав это, Ахмед быстро вошел во двор и присел у порога — послушать старуху.
— Ну и хорошо, правильно вы поступили,— сказал он, выслушав ее рассказ о сватовстве.— Так им и надо, бессовестным! Но теперь не велите Фирузе ходить в школу через квартал Бобониез, пусть ходит другой дорогой.
— И то верно, пусть другой дорогой ходит,— согласилась старуха.— Но я вот о чем хотела с тобой посоветоваться. Пока я жива, я бы хотела сама пристроить ее, вручить хозяину... Как ты думаешь?
— Фируза еще юна для замужества,— сказал водонос,— но, пожалуй, вы правы... лучше бы пристроить ее, пока вы живы. Но за кого?
— Зятя я уже давно себе нашла,— сказала, улыбаясь, Дилором.— Такого зятя, что любо-дорого!
— Ну, ну! — засмеялся водонос.— Кто же он?
— Зовут его Асо, он, как и мы, служит в доме Гани-джан-байбачи. Удивленный водонос не успел еще рта раскрыть, как в ворота постучали. Он пошел открыть.
Передним стоял Асо, тот самый Асо, чье имя сейчас было произнесено. Стоял и улыбался. Такое совпадение еще больше изумило водоноса.
— Асо? — проговорил он, не веря глазам своим.— Это ты? Милости просим!
Асо вошел во двор и сказал, что пришел узнать, как здоровье Дилором, но водоносу показалось, что он чем-то расстроен. Они вошли в комнату. Асо поздоровался со старухой, спросил о здоровье и сел у порога.
— Что это ты в такое время дня бросил работу и пришел меня проведать? Смотри, бай узнает, достанется тебе.
Асо не ответил, только взглянул на старуху, на водоноса и потупился. Водонос не выдержал:
— Ты что-то скрываешь, видно. Ну, говори, меня, что ли, опасаешься?
— Говори, говори все, сынок,— сказала старуха,— не бойся Ахмед-джана. Ахмед-джан мне брат, как ты — мой сынок.
— Только что мы говорили о тебе,— подбодрил его водонос,— говорили, что жених хоть куда!..
Асо покраснел от смущения и опустил глаза. Юноша был высок, широкоплеч, с сильными руками и ногами, смуглый, круглолицый, с большими блестящими глазами, над верхней губой его едва пробивался черный пушок, но казался он старше своих лет. Асо был круглый сирота, почти не помнил свою мать. Единственное, что помнил: мать лежит в постели больная, Дилором-каниз подает ей воды, а мать протягивает к нему руки... Потом на него надевают халат, подпоясывают, дают в руки палочку и ведут перед носилками с покойницей, велят плакать и кричать: «Ой, мамочка!..» А потом знакомый садовник взял его к себе, и, когда мальчик подрос, он стал работать в саду.
С тех пор как Асо вошел в разум и начал понимать людей, он полюбил старуху Дилором и во всяком деле прежде всего советовался с ней. Ни к кому другому он не обращался, никуда больше не ходил, только и знал, что этот маленький дворик; здесь он чувствовал себя легко и спокойно. Знал, что только Дилором могла рассказать про его родителей, и всегда просил ее об этом. Но старуха — то ли ей было некогда, то ли не хотела чем-то огорчить юношу — постоянно откладывала разговор. И сейчас Дилором подумала, что он ждет от нее обещанной истории.
Но Асо вдруг поднял голову.
— У меня к вам дело есть, надо посоветоваться...— сказал он.— Но я боюсь — сказать или не сказать... не знаю, что из этого выйдет.
— Говори, не бойся! — ответила она.— Вот и Ахмед-водонос здесь, он умный человек, он тоже даст тебе хороший совет.
- Ну ладно.— И, беспокойно оглянувшись, сказал: — Я привел одного человека, ему очень нужно с вами поговорить.
Кто же это? — спросила старуха.
Нет, я сам не могу назвать его имя... не дай бог, кто услышит... Ну, если ты мне не доверяешь, я уйду,— сказал водонос. Нет, я верю вам. Раз бабушка Дилором сказала... Но ведь этот человек...
— Ладно, говори, кого ты привел? Асо кинул взгляд во двор:
— Рыбного повара Хайдаркула...
— Хайдаркула?! — в один голос переспросили старуха и водонос, с изумлением глядя на юношу.
— Да, Хайдаркула, рыбного повара... Он не умер, он жив.
— Хайдаркул жив? Да как же так? Где же он? — спросил водонос.
— Это долгая история. Если вы позволите, я приведу его к вам в дом, тогда все узнаете.
— Ладно! — сказала старуха, но, когда Асо уже побежал, она остановила его: — Постой! Ведь он беглец... конечно, он прячется от людей, ты ему сказал, что здесь никого нет, и вдруг он увидит Ахмеда, нехорошо получится. Ты, Ахмед-джан, иди пока, пусть Асо приведет его. А потом мы тебя позовем.
— Правильно,— согласился водонос.— Я пойду, мне еще надо натаскать воды кой-кому.
Водонос ушел. Вслед за ним вышел и Асо и вскоре вернулся с высоким мужчиной в сапогах, обросшим такой густой бородой, что она закрывала все лицо. Один глаз у него был завязан черной тряпкой, шапка надвинута до самых бровей. Войдя в комнату, мужчина поклонился старухе, потом подошел к ней, взял ее руку, приложил к глазам и поцеловал.
— Асо вам уже сказал,— начал он, садясь в уголок, спиной к двери.— Я Хайдаркул, повар, три месяца назад прошел слух, будто я пропал, помер. Но, слава богу, я жив и здоров, вот вернулся. Вы обо мне слышали? А я вас видел несколько раз и много слышал о вас хорошего. Когда Асо назвал ваше имя, я обрадовался и попросил его отвести меня к вам. Мне нужен ваш совет.
— И хорошо сделал, сынок, что пришел,— ответила старуха, разглядывая его.— Борода у тебя и раньше была или теперь отрастил?
— Раньше была маленькая, а потом я нарочно отпустил такую.— Хайдаркул снял тряпку с глаза.— Глаз у меня здоровый, завязываю его, чтобы меня не узнали. До сегодняшнего дня я всего два раза был в городе. С тех пор как я выздоровел, я жил за городом, все ждал подходящего момента.
Тут Асо кашлянул и посмотрел на старуху и Хайдаркула.
— Я теперь пойду, а то как бы хозяин не хватился меня... Потом, когда можно будет, опять прибегу.
— Ладно, иди,— сказала старуха,— займись спокойно своим делом, Хайдаркул — мой гость.
Асо встал, опять кашлянул и сказал:
— Хайдаркул теперь стал Алиджаном. Так лучше. Алиджана никто не знает.
Старуха улыбнулась, кивнула, пошла за Асо и заперла за ним ворота. Потом подошла к калитке, которая вела к соседям, и тоже заперла ее
Солнце стояло высоко в тот час и заливало светом весь двор, поэтому старуха, вернувшись в комнату, прикрыла за собой дверь. Села на постель, налила из чайника, покрытого платком, чтобы не остыл, чаю в пиалу, выпила сама, а вторую протянула Хайдаркулу.
— Значит, тебя теперь зовут Алиджаном! — сказала ему старуха.— Ты беглец и скрываешься? А что сталось с твоей женой и дочкой — ты знаешь?
Хайдаркул печально наклонил голову:
— Знаю все, мне Асо сказал. Потому я и в Каракуль не поехал, остался здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56