Диатез мне обеспечен.— Постойте, Маня, но ведь это незаконно! — возмутилась она.— Да с чего? — удивилась я. — Статьи нет, а значит законно! В любом разе, кто недоволен, тому лучше не жаловаться — видали, с кем я приехала? То — то же!Анна Константиновна беспомощно дышала, словно выброшенная на берег рыба. Видимо, не находила слов для достойного ответа.— Пойду в подъезд, покурю, — небрежно бросила я, подхватила блюдо с жареными окорочками и была такова.По моим замыслам, трехминутного таймаута им хватит, чтобы Анна Константиновна с Николяшей интеллигентно раскланялись с моей матерью и сбежали под шумок от такой невесты.В подъезде я поднялась на пролет и уселась на подоконнике. После пары минут, которые я откровенно скучала, дрыгала ногами, и кидала двум подъездным кошкам курятину, дверь нашей квартиры приоткрылась. Быстро ж они управились.Однако дверь открылась, пропустила Николяшу и закрылась. Анна Константиновна чего — то задерживалась.— Маня, вы где? — шепотом сказал он, озираясь.Я промолчала — авось не заметит. Однако противный стихоплет наконец взглянул вверх по лестнице и обрадовался :— Вот вы где!В три прыжка он преодолел ступеньки и встал напротив меня, чересчур близко, на мой взгляд. От него несло чесноком.— Маня, у вас такая талия! — польстил он мне и положил руку мне на бок. Я слегка опешила — никак не ожидала от такого червя такой прыти.Николяша погладил бок, ловко втиснулся между моими ногами и ткнулся чесночным ртом мне в шею.— У вас такая кожа, — прошептал он восторженно. Видя, что я не сопротивляюсь, стихоплет судорожно рванул на себя ворот платья, только пуговки посыпались, сдернул чашечки бюстгальтера вниз и, застонав от счастья, ухватился за сосок. Мигом восставший член заелозил у меня меж бедрами.— Простите, — кашлянула я.— А? — он нехотя оторвался от соска и посмотрел на меня.— Трахаться прям здесь будем? — тоном девочки из воскресной школы осведомилась я.— А что?— Да как — то неудобно, — смущенно призналась я.— Бандиту ж своему поди везде даешь, так чего ломаться? — рассудительно ответил Николяша, освобождая из штанов подрагивающий от нетерпения член. — Мы быстро!— Мама!!!! — завопила я и вцепилась в Николяшу, что б не дай бог не сбежал.Мама не подкачала. Через три секунды обе мамаши вылетели на площадку.— Мамочка, — заливаясь слезами, лепетала я. — Ты же знаешь, я никогда не с кем, я ж просто выделываюсь, а он, а он!!Впрочем, картина была ясна и без моих комментариев. Я в разорванном платье и Николяша со стремительно скукоживающимся голым членом.— Вызывай милицию! — рыдала я.— Да помолчала бы! — вдруг заорала Анна Константиновна, — ты, прошмандовка, уж поди всему городу дала, а целку строишь. Насмотрелась я на тебя за этот вечер!— Мать, зови милицию! — отчеканила я. — И я согласна пройти экспертизу, которая установит что ваш Николяша только что меня дефлорировал.— Я тебя — чего? — изумился парень.— В словаре посмотришь потом это слово!— Да как вы смеете на мою дочь такое говорить! — мать, слава богу, оказалась на высоте. Сразу аристократически выпрямившись, она смотрела на Анну Константиновну как на парвенюшку, выскочку, тварь живородящую. Мать, к чести ее, даже и не заподозрила, что ее двадцативосьмилетняя дочь, будучи не замужем, не понаслышке знает что есть секс. Святая простота!— Сучка не захочет, кобель не вскочит, — запальчиво бросила Анна Константиновна.— Вы мне противны, — медленно выговорила мать. Она поднялась по лестнице, вытерла мне, отчаянно рыдающей, слезы и спросила:— Доченька, ты как? До дому дойдешь?Я кивнула, а она поправила мне задранный подол, кое — как прикрыла грудь остатками платья и от души залепила Николяше пощечину.— Прикрой эту… пиписку, — презрительно сказала она моему несостоявшемуся жениху.— А я что? Я ничего? — ошеломленно выдавил он, застегивая штаны.— Твоя проститутка еще ответит за это! — выкрикнула Анна Константиновна. — Пойдем сыночек, родненький, отсюда.— А проституткам платят, вы разве не знали? — выжав слезу, заметила я. — Так что приготовьтесь, что ваш сыночек за это ох как заплатит.— Тварь! — выплюнула она и пулей вылетела из подъезда, волоча за собой Николяшу.Мать же, бормоча что — то ласково — утешительное, обняла меня за плечи и повела домой. Я едва сдержала удовлетворенную улыбку — все получилось лучше, чем я могла даже предполагать. Больше — никаких Николяш, мать мне не устроит скандал за мое поведение, и даже будет надо мной кудахтать как над малым дитем. Мне нравилось, когда она бросала свой педагогический тон и была мне просто матерью. Вот только теперь следовало подумать как поизящней обойти вопрос с милицией, которой я так стремилась поведать о якобы совершенном изнасиловании.Мать уложила меня на диван в гостиной, и накапала валерьянки, когда в прихожей раздался звонок.— Я быстро, только спрошу кто, — погладила она меня по головке и пошла к двери.Анна Константиновна явно одумалась за это время. Ибо ее голос и зачастил из прихожей:— Ольга Алексеевна, милочка, не губите, сама не знаю что на меня нашло, зачем я такие слова говорила, один он у меня, сын — то.— Анна Константиновна, разговаривать после сегодняшнего мы будем только в кабинете у следователя, — отчеканила мать, — у меня Маня тоже единственная дочь.— Не губите, — истово взмолилась мать Николяши, — он покроет грех, женится.— Ну, это другой разговор, — помолчав, сказала мать.Чего? Я ужом соскользнула с диванчика и выбежала в прихожую.— А меня вы спросили? — разъяренно зашипела я. — А я за вашего урода замуж хочу??— Но, Маняша, он же согласен, — залепетала мать.— А я нет!— Милочка! — бухнулась вдруг передо мной на колени Анна Константиновна и обхватила мои ноги. — Не губите сердце материнское, одна я его растила, от себя отрывала, все ему отдавала. Я тут же умру, если вы его посадите!Я посмотрела на рыдающую тетку и слегка отодвинулась.— Не моя вина, что вы насильника воспитали! — отрезала я. — Мать, звони в милицию, чего ждешь, пока его сперма во мне прокиснет?Анна Константиновна взвыла по новой и залепетала:— Дачу продам, шесть соток, баня, все посадки, место чудное, мотоцикл от моего отца остался, озолочу, милочка, только не губите моего дурня.— Вот уж точно дурень, — вздохнула я. — Встаньте, негоже вам валяться.— Что делать будем, доча? — робко посмотрела на меня мать.— Да пусть катятся со своим сыночком, сделанного не вернешь, — горько вздохнула я.— Но позвольте, — возмутилась мать, — я это так не оставлю.— Мать, считай что ее мольбы меня растрогали и я вспомнила твои проповеди. Пусть идет, поступим как подобает христианам.— Вы не заявите на Николяшу? — недоверчиво спросила Анна Константиновна.— Бог ему судья, — поджала я губы, — и пусть больше никогда стихов не пишет.— Миленькая вы моя, — снова кинулась она ко мне.— Идите, — отодвинулась я, — а то передумаю.Дверь за ней тут же схлопнула, а мать утерла выступившие слезы и растерянно сказала :— Маняша, но как же это оставить без ответа, доченька?— Мать, ты Ирку Бочарикову помнишь? Хочешь чтобы и со мной так же было?Мать молчала, глядя на меня глазами больной собаки. Ирка Бочарикова, моя одноклассница, была изнасилована одним подонком в восьмом классе, и оказалось, что это еще полбеды. Бедная Ирка боялась выйти на улицу — окрестная ребятня принималась скандировать «Ирка — рваная дырка», в школе от нее сторонились, а суд стал настоящим кошмаром. Бедную девчонку раз двадцать заставили описать прямо в зале суда при всем честном народе тот насильственный половой акт в мельчайших подробностях — как он ее повернул, под каким углом ввел член и сколько раз им двинул внутри нее.— Хочешь чтобы как у нее получилось? — переспросила я с нажимом.— Но что же делать? — мать схватилась за сердце и заплакала.— Мама, — твердо сказала я, — больше — никаких смотрин, я помру старой девой, потому что смотреть после сегодняшнего на мужчин я не смогу. А теперь я пошла домой, мне надо принять ванну и вообще… осмыслить.— Манечка, — губы у матери дрожали, — если бы я только знала, кого привела в свой дом, если бы я только знала. А таким приличным казался.— Мама, не переживай, — я чмокнула ее в щечку. — Я это перенесу. Я большая девочка, не волнуйся.Не хватало чтобы у матери давление поднялось из — за моей шалости.— Постой, дам тебе хоть какой халат, не в этом же рванье пойдешь, — мать как всегда была права. В пылу я чуть не ушла в разодранном платье. Не долго думая, мне выдали ситцевый застиранный халат в гнусную фиолетовую клетку, я переоделась и вышла во двор. Там я набрала номер сотового Ворона и попросила меня забрать.— Ого, — ухмыльнулся он, смерив меня взглядом с ног до головы, — ты я смотрю все хорошеешь и хорошеешь. Где платьице отхватила?— Не твое дело, — огрызнулась я. — Ты насчет дела поговорить хотел? Так говори!— Ну, я думал посидеть в ресторанчике, обсудить, не с наскока ж решать.— В ресторан меня в этом рванье не пустят, — отрезала я, — так что придется в походных условиях. Для начала — за двести тысяч я и с кровати не встану. Четыреста меня устроят.Я надеялась что на эти деньги я все же смогу устроить себе Барселону и мальчиков с темной кожей и жесткими членами.— Маш, не зарывайся, — ровным голосом произнес он. — Двести тысяч — за глаза. И то если от тебя действительно будет толк.— Тебе может и за глаза, а мне нет, у меня запросы большие, — объяснила я ему. — А насчет толка — так все знают, что я работаю честно и за просто так денег не беру. Если взяла — значит, заработала.— Двести, или согласна или нет. Я тебе не хачик с мандаринами, так что никаких торгов, — спокойно сказал Ворон.— Значит, мы не договорились, — констатировала я.Ворон ничего не сказал.До самого дома мы ехали молча. Я кляла себя на все корки — решила сорвать побольше, а нефига не получила! Что, двести тысяч зеленых на дороге валяются? Однако взять и просто так сказать — черт с тобой, давай свои деньги — мне гордость не позволяла. Приходилось надеяться, что Ворон все же еще повторит свое предложение.— Как жених? — спросил Ворон, когда мы въехали в мой двор.— Изгнан с позором.— А мама что? — осторожно спросил он.— О тебе вряд ли вспомнит, — улыбнулась я.— Насчет двухсот тысяч ты так и не подумаешь? — не меняя тона спросил он.— Ладно, черт с тобой! — лениво ответила я. — Сделаю тебе скидку на бедность.Проклятая жадность, ну почему я не откусила себе в тот момент язык или временно не онемела?— В таком случае объясни, что ты планируешь сделать, чтобы заработать эти двести тысяч?Ворон к этому времени припарковался перед моим подъездом и повернулся ко мне. Я на миг задумалась и наконец сказала:— Все просто — основная проблема в том, что никто не знает где пропавший общак, так?— Ну, — нетерпеливо кивнул Ворон.— Так что моя задача — просто выяснить это и сказать тебе. Все. Этим я тебе деньги отрабатываю полностью. Согласен?— Надо подумать…, — протянул он.— А что тут думать? — удивилась я. — Сказать где они — я тебе скажу, но вот если они окажутся, допустим, в личном особняке губернатора, я туда что, сама прорываться должна? Нет уж, я девушка слабая, хрупкая, все силовые решения — на тебе, дружочек.— Ну а если ты мне скажешь неверное место, где они лежат?— Не задавай глупых вопросов, — отрезала я. — Если бы я так халтурила, меня бы давно закопали, я что, первый день с вашим братом работаю?— Ну так — то да, — задумчиво протянул он.— Тогда завтра созвонимся и приготовь деньги, — велела я.— Что, сразу так и скажешь где бабки лежат? — недоверчиво нахмурился он.— Все возможно, может и скажу. Но в любом разе половина суммы в задаток не помешает.— Будет результат — будут и деньги, — усмехнулся он.— Я тебе не хачик с мандаринами, чтобы торговаться, — ехидно процитировала я его же. — Так что приготовь деньги, и не волнуйся, со мной не пропадешь.И я не дожидаясь ответа выпрыгнула из джипа.— Во сколько позвонить? — донеслось вслед.— Сама позвоню, — небрежно помахала я рукой.Дома меня встретила Маруська, мирно стучащая по клаве ноутбука в кухне.— Как встреча прошла? — хмуро поинтересовалась она.— Отлично, жених скомпрометирован, больше смотрин не будет.— Мда, молодец, — меланхолично протянула она, отстукала мессагу и спросила: — Слушай, мож с Серегой — то развестись, как думаешь?— А зачем?— Так у меня вон какие мальчики к себе зовут, — кивнула она на ноутбук. — Швейцария, Франция, Германия, выбирай любого.Я щелкнула кнопкой чайника и вскользь заметила:— А как планируешь собственные короткие ноги и отсутствие моей талии объяснять?— Мдааа, об этом я и не подумала, — приуныла она. — Но, может, не заметят?Я красноречиво промолчала. Мои абсолютно модельные ноги, особенно на пятнадцатисантиметровых каблучках и талию в пятьдесят восемь сантиметров трудно попутать с Маруськиными данными.— Или скажу что поправилась, делов — то!— А так же съежилась до полутора метров, — понимающе кивнула я, насыпая в чайничек липтон из железной банки. — Кружки сполосни лучше.— Блин, я ничего не понимаю, — досадливо сказала она, — почему мы раньше были одинаковыми, маленькими и черненькими, а теперь тебе и ноги от ушей, и коса до колен, а я как была такая и осталась.— Так ты тоже обесцветься, не будешь черненькой, — предложила я.— Ага, и ноги нарасти, — усмехнулась она.— Зато у тебя мужиков как грязи, а у меня так, случайные редкие связи, — ухмыльнулась я в ответ.Маруська повеселела, нехотя оторвалась от лэптопа, а я заварила чай, подождала пару минут и разлила его, ловко кинув в Маруськину кружку клофелинку — прости меня, дорогая подружка, второй день травлю, но что поделаешь?Спустя полчасика я подоткнула Маруське пушистый плед, послушала ее сонное дыхание и пошла на лоджию — деньги следовало начать отрабатывать. Там я расстелила отрез черного сатина и принялась споро чертить по нему тонкой свечой из церкви. Первым делом я начертила два круга, один в другом и написала в нем имя: Рафаэль. Несколькими взмахами проставила в углах маленькие крестики, перевернула ткань, сделала то же на другой стороне, однако в маленьком кружке написала на этот раз свое имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33