— Да ладно, — вяло отозвалась я, — чего надо?— Я около тебя сейчас, можно зайду?— Ну заходи.Me da lo mismo, — сказала бы я, если бы была в Испании.Мне все равно.Снова запиликал сотовый.— Маняша, — не терпящим возражения голосом начала мать. — Времени полпятого, ты почему еще не приехала?Я тут же забыла про Испанию, облилась холодным потом от ужаса и проблеяла:— Так ты же на пять назначала, вот я к пяти и собираюсь.— Могла бы и пораньше приехать, матери помочь на стол накрыть, ради тебя же стараюсь, — недовольно попеняла мать.— Мамочка, я скоро буду и все сделаю!— Да ладно уж, времени в обрез, хоть сама объявись.Я положила сотовый на коленки и глубоко вздохнула — если бы я забыла и не приехала, мать бы с меня три шкуры спустила. Вдалеке на первом этаже едва различимо запиликал домофон. Ладно, Маруська откроет. Я же ринулась в спальню, раскрыла платяной шкаф и обозрела развешанные на плечиках тряпки. Мне было необходимо платье. Мать терпеть не могла меня в джинсах, по библии носить мужскую одежду был страшный грех, потому брюки мать заклеймила как непотребные. Я пыталась ей объяснить, что когда Богом был утвержден этот мораторий на внешний вид, мужчины носили длинные бабские халаты, а одежда их жен включала обязательные брючата. Я в этом вопросе я Бога понимала — понятно, что если б было наоборот, горячие палестинские парни испытывали б меньше проблем с проникновением в «Запретный женский сад удовольствия». Одно дело — халатик, поднял подол и все дела, другое дело — сложная конструкция из пары шаровар, тройки рубах и отлично все фиксирующего сыромятного пояса. Берег свое стадо Господь от блуда, слов нет, все до мелочей предусмотрел. Мать же меня слушать не стала, обозвала еретичкой и нехристью и велела в бесовской одежде не являться.Выбрав голубое платье, я вытащила его, критически оглядела и вздохнула — оно было всего лишь до колен, а следовательно — бесовское. Выгонят. Не то что я была этому не рада, но потом же проблем с матерью не оберешься.Снова запиликал сотовый.— Ну? — спросила я, увидев на экране номер сотового Ворона.— Меня твоя подруга не пускает, — проинформировал он.«Правильно делает», — подумала я, а вслух сказала:— Ворон, подожди меня у подъезда, я сейчас выйду, кое — что поменялось.— Хорошо, — коротко ответил он.В конце концов я выбрала унылое коричневое платье до щиколоток, произведение трудолюбивых китайцев, купленное для сельхозработ на материной даче, быстренько переоделась и пошла вниз.— Машка, — выглянула из кухни Маруська — Тут к тебе бандит этот, Ворон ломился, так я его на … послала.— А вот это ты зря, проблемы будут, — я с умилением поглядела на подружку. Вступилась за меня, не побоялась.— А нефиг ему было руки на тебя распускать. Ты куда?— Мать на смотрины велела явиться, — уныло поведала я.— Вот старая карга, неймется ж ей, — сплюнула она.— Не смей так про мою мать! — возмущенно заорала я.— А что? У нас демократия, что хочу то и говорю, она мне в детстве всю плешь проела. Кто на этот раз? Опять припадочный скрипач?Припадочным скрипачом был предшественник Николяши — Владик, чрезмерно полный, одышливый мужчина лет сорока в роговых очках и светлыми волосенками, сквозь которые просвечивала розовая кожа и покрывающие эту кожу чешуйки перхоти. Смотрины закончились вызовом скорой — Владику я понравилась чрезвычайно и его от переизбытка чувств скрутил эпилептический припадок.— На этот раз — Николяша, он стихи пишет.— Тьфу! — от души снова сплюнула Маруська, — и как у таких мамаш как твоя нормальные дети рождаются.Ответить достойно я не успела — подружка хлопнула дверью в кухню.Самое гадкое — что я готова была с Маруськой согласиться. Однако родителей не выбирают, какие есть, таких любить и надо, и точка.Я обулась и пошла вниз, однако сверху схлопнула дверь и Маруська догнала меня.— Хоть провожу, — хмуро сказала она на мой вопросительный взгляд.— Хоть проводи, — вздохнула я.Ехать отчаянно не хотелось, и я с большим удовольствием променяла смотрины на вечер с хамом и убийцей Вороном.Хам и убийца Ворон стоял и покуривал перед своим джипом.— Ах ты козел! Я ж тебе сказала сюда дорогу забыть! — рванула к нему Маруська.Я перехватила ее в броске и яростно ей шепнула :— Он извинился!!!Потом посмотрела на Ворона и с нажимом произнесла:— А ты ничего не слышал.— Не слышал. Ты куда в таком виде, картошку копать?— Почти. На вечер поэзии.— Гони в ж… этого женишка — поэта! — рявкнула Маруська. — Вместе с матерью, она мне в детстве ведь дневник цвайками заставила! ( Прим. Цвайка — двойка, искаженный немецкий) — Женишка? — поднял бровь Ворон.— Не обращай внимания, — устало сказала я. — Просто я хотела сказать что сейчас мне срочно надо к матери, и после семи если хочешь, встретимся.Ворон постоял, подумал и произнес:— Устраивает, но с большой натяжкой. Давай я тогда тебя довезу до матери, а в семь заберу.— Согласна! — почему — то гаркнула Маруська вместо меня.— Ты чего? — удивилась я, — у меня своя тачка есть, нафиг мне извозчики?— Дура ты, — зашептала мне Маруська, одновременно распахивая джип и запихивая меня внутрь, — уж лучше этот бандит, он хоть красивый, чем урод — Николяша.— А ты откуда знаешь что он урод? — спросила я, когда она заботливо пристегивала меня — видимо, чтобы не сбежала.— А кого еще твоя мать надыбать может? — яростно прошипела она. — Ну все, — повернулась она к Ворону, — что б в восемь привез обратно.— Как получится, — хмыкнул он.— Из-под земли достану, урод!— А только что говорила что я красавец, — захохотал Ворон и уселся рядом со мной в джип. Я, перебинтованная ремнем безопасности, опасливо отодвинулась. Ворон внимательно посмотрел, заметив это, но спросил только:— Куда ехать?— Мира, 36, — кратко ответила я.Мы проехали минут пять, когда Ворон спросил:— А что это ты так странно одета для встречи с женихом?— Да я его знать не знаю, — брякнула я.— А почему жених тогда? — поднял бровь парень.— Потому что мать меня замуж мечтает сплавить, — мрачно буркнула я.— Неплохая идея!— Отвянь, урод, — разозлилась я.— А твоя подруга сказала что я красавец и лучше Николяши, — вовсю веселился парень.Я молча отвернулась и стала пристально изучать проносящийся за окном пейзаж.— Приехали, — сказал парень через десять минут.Я поглядела за окно, увидела родной с детства двор и брякнула, поглядев на свои окна на первом этаже:— Вот урод!— А на этот раз за что ты меня так? — осведомился Ворон.— Да я не тебе, — с досадой сказала я, — вон на первом этаже в окне мама, около нее какая — то тетка и видать тот самый Николяша за столом в кухне сидят.Ворон потянулся к окну с моей стороны, внимательно осмотрел пасторальную картину и с сочувствием поглядел на меня. Николяша был хрупким мужичошкой с узенькими плечами, круглым личиком с мелкими неправильными чертами кукишем. И все — мать, тетка и Николяша — внимательно глядели во двор.— Ты это, погоди, не выходи, устроим им сейчас! — невнятно буркнул Ворон и вышел из джипа. После чего он открыл мою дверцу, со всевозможными ужимками практически вынес из джипа и крепко обнял. Потом подумал и начал лобызать щечку, одновременно поглаживая меня по спинке и пониже спинки.— На окно не смотри, главное, — прошипел он, — пусть урод облезет.— Ты все-таки добрый и хороший, — прочувствованно шепнула я. — Только мать уже запомнила твои номера и завтра придет к тебе с требованием на мне жениться — ты меня только что скомпрометировал.Ворон отшатнулся и недоверчиво спросил:— Ты пошутила?— Увы, нет, — вздохнула я. — Ты иди, я тебя прикрою уж как — нибудь.— Ну ладно, позвонишь как соберешься обратно, а я поехал, — Ворон наскоро потрепал меня по плечу и быстренько отчалил.А я пошла сдаваться.
Кухня встретила меня гробовым молчанием.— Так, — оживленно сказала я, меня зовут Магдалина Константиновна, прошу любить и жаловать.Тетка в белой блузке с халой на голове разомкнула губы и изумленно сказала :— Магдалина?— Ага, — весело согласилась я, — в честь библейской проститутки.— Оно и видно, — невежливо выдавила тетка, слегка качнув головой в сторону окна.— Но можно просто Машей, — великодушно разрешила я.Мать, обычно языкастая, наконец открыла рот, чтобы изречь:— Маняша, познакомься, это Анна Константиновна и ее сын Николай.— Очень приятно, — радостно улыбнулась я.На минуту я мать пожалела, однако потом вспомнила, что выдать меня за Николяшу — было ее идеей. Все равно сейчас она будет синеть, бледнеть, но на людях мне скандала не закатит, а к концу вечера я что — нибудь придумаю, чтобы мне от нее не сильно попало.— А что это вы тут сидите? — бодро сказала я. — Кухня маленькая, нам будет тесно, да и вообще в Европе принимать гостей на кухне считается дурным тоном! Мать, давай — ка в гостиную перебазируемся!Мать молча встала и мы пошли в гостиную, раскладывать стол. Николяша, увязавшийся за нами, глядел, как мы пыхтели, раздвигая тяжелые дубовые створки, помочь даже не попытался. Наконец мы с этим справились и я принялась споро таскать салаты из кухни в гостиную.— А вы были в Европе? — светски проблеял Николяша, когда я пробегала мимо него с селедкой под шубой. — Что — то вы про порядки в Европе упоминали.— Я бы не стала утверждать, что всю Европу прошла, — я поставила селедку на стол и почесала за ухом. — В Германию и Швейцарию меня не пустили — на таможне анашу заначенную нашли. А так — в Швеции была, шведы очень нетемпераментные, жуть, хуже только латыши и финны, во Франции винишко пила с клошарами под мостом, мило там, в Дании мне правда совсем не понравилось — за курево там несусветные деньги дерут. Зато в Амстердаме три раза была — там наркотики и гомосексуализм узаконены. Класс!— Маняша! — тонко вскрикнула мать.— А что это за молодой человек вас привез? — слегка кашлянув, осведомилась Анна Константиновна.— А вы его что, не знаете? — вытаращила я глаза.Матери переглянулись и синхронно покачали головами :— Нет.— Так это ж Ворон, крутой товарищ, — закатила я глаза. — Я только знаю про шесть человек, которых он пришил, а так наверняка больше.— Ты шутишь? — нервно спросила мать.Я уселась за стол, неинтеллигентно ковырнула ложкой салат прямо из салатницы, и помотала головой.— Но почему же он не в тюрьме? — с ужасом спросила Анна Константиновна.— Вы его джип видели? — спросила я, прожевав салат.Матери опять синхронно кивнули.— Девяносто девять тысяч долларов, самолет, а не машина! И он не последние деньги за нее отдал, кто ж его посадит? — рассудительно сказала я. — Салатик — прелесть, кстати. Мама, тебе положить?— Да я чего — то не хочу, — проблеяла она, хватаясь за сердце.— А вы, Николяша?— Да я бы чаю попил, — замялся он.— Заварка и чайник на кухне, — проинформировала я.Мать, с ужасом на все глядевшая, наконец собралась с духом.— Эээ, Николяша, а не могли бы вы почитать нам свои стихи?— Конечно, — он поднялся из—за стола с готовностью, свидетельствующей о сонме поклонниц и отсутствию критики. Поэты — они обычно застенчивы, пугливы и одна — единственная нелестная фраза может заставить навеки бросить стихоплетство. Может и правда чего путнее пишет?Николяша встал в центр комнаты, сложил руки на впалом животике и начал с пафосом декламировать.
— Когда весной зеленеет трава, Ей внемлет душа моя. Когда вижу набухшие почки Рождаются дивные строчки.
Я аж салатом подавилась, слушая это. Отложив ложку, я стала ждать продолжения.— Это было мое последнее стихотворение, «О влиянии весны на мое творчество » называется, — застенчиво поведал Николяша.Я перевела взгляд на начинающие желтеть деревья за окном и поняла — может, в мае месяце Николяша и правда чего путнее пишет, но вот по августам ему точно творческий отпуск надо брать.— Какие чудесные эпитеты, — вдруг растроганно произнесла мать. Я внимательно посмотрела на нее — шутит, что ли. Нет, мать, воспитавшая меня на Ахматовой и Пушкине с восторгом смотрела на исключительно — весенне-одаренного Николяшу. Потом она перевела значительный взгляд на меня и я с пронзительной ясностью поняла — она просто хочет меня выдать замуж. Как можно скорее, и все исключительно из добрых побуждений — порядочная девушка в двадцать восемь лет должна варить борщи и вынашивать младенцев.— Спасибо, — с видом утомленного славой маэстро небрежно ответил Николяша и уселся обратно за стол.— Попробуйте, Николяша, тортика, любимый Маняшин тортик, как знать, может и вам понравится, — прощебетала мать.Я быстренько доскребла селедку под шубой, стараясь не думать о том, сколько тут вбухано жуткого холестеринового майонеза, отодвинула пустую салатницу и громогласно велела:— Мать, мне тоже тортика!Мать положила по кусочку Николяше, себе и Анне Константиновне, и, подчерпнув лопаточкой кусочек с жуткой маргариновой розочкой на блюдце, пододвинула его ко мне.— Мать, ну что ты как по карточкам хавчик выдаешь, не сорок первый год, — укоризненно сказала я и махом уставила блюдечко узкими треугольниками нарезанного торта. На автомате подсчитав, мозг выдал — четыре кусочка по сто двадцать грамм и каждый на 734 калории, преобладающее содержание жиров, потом идут углеводы, никаких клетчаток и витаминов. Конец моей фигуре.Мать позеленела и затравлено посмотрела на гостей — она всегда считала проявления аппетита вещью неинтеллигентной и шокирующей. Гости, к сожалению, сделали вид что все в порядке.— Ты ж знаешь что меня легче убить, чем прокормить, — спокойно заметила я и принялась за торт.— А где вы работаете? — наконец собралась с мыслями Анна Константиновна.— Да лохов развожу, — невнятно буркнула я с полным ртом.— Простите — что разводите? — переспросила она.Я прожевала и пояснила :— Лохов. Типа знахарка я. Придет ко мне человек, я перед ним картами потрясу, бубном побренчу, наобещаю скорую печаль и нежданное счастье, а дурачки верят и бабки отстегивают. Тем и живу.— Каким бубном побренчите? — судя по всему тетка находилась в шоковом состоянии.— Обыкновенным, игрушечным, расцветочка у него такая приятненькая — малиновый с зеленым, — флегматично ответила я, запихивая в себя последний кусочек торта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33