А вы...
— Спектакль? — не поняла Женя.
— Вот именно, спектакль,— кивнул Танцюра.— Или вы и того не заметили, что сын нашего профессора испугал моего наставника? К сожалению, это не вызвало у Друзя прилива энергии. Напротив, он теперь в такой прострации, что его любой оседлает. На пятиминутке он будет сидеть тихонько, как испуганная овечка, а надо...
— Да как вы смеете! — вскипела Женя.— Вы до того обнаглели...
— Женя, не бойтесь слов! Вы же медицинская сестра, а не барышня. Ваша и моя обязанность лечить больных. И чем опаснее болезнь, тем больше нам нужно знаний, искусства, душевных сил... Я здесь работаю на год дольше вас и не помню, чтобы в четвертую палату
попадали такие больные. Впрочем, и в других их почти не было. Нас от них оберегают. Их направляют в обычные больницы — пусть там умирают. Мы давно уже не борцы за жизнь человеческую, а чиновники от хирургии. Сегодня мне показалось, что у моего слишком уж терпеливого патрона начинает лопаться терпение. Ну, и я был бы не я, если бы не попробовал раздуть эту вспышку. Человек после неимоверно долгих колебаний совершил наконец смелый поступок, и чтобы я позволил ему отступить? Ну, нет! Если Сергей Антонович сегодня не оскалит на кого-нибудь зубы, этого я ему не прощу. Даже Вадик сразу же после пятиминутки побежит к Самойлу Евсеевичу, чтобы тот перевел его к другому ординатору.
Казалось, Александр Семенович взобрался на кафедру: не говорил, а декламировал, заканчивая каждую фразу эффектным жестом. Но взгляд его не отрывался от Жени: должным ли образом она воспринимает им произнесенное?
Ну, а если он все-таки догадался, что пружина в Сергее Антоновиче соскочила, а ему этого мало? Не начал ли он бросаться, как цепная собака, на всех, кто, по его мнению, пытается эту пружину попридержать? Не хочет ли он, чтобы все подталкивали Сергея Антоновича?.. На это самонадеянности у Танцюры хватит. Где ему соображать, что таких, как доктор Друзь, надо не подстегивать, а вести вперед осторожно.
Но спросила Женя о другом:
— А если Василя Максимовича вам отдадут без возражений, что тогда?
Танцюра пренебрежительно фыркнул:
— А кто его возьмет? Все побоятся...— Он удивленно уставился на девушку.— А вы, оказывается, умеете думать. Действительно, нам отдадут его сразу же... Кому, и прежде всего начальству, приятно услышать сверху: по вашей, дескать, вине подскочил процент смертности в до сих пор ничем не запятнанной клинике! А заведующий нашим отделением отныне поедом будет есть Друзя.
— Самойло Евсеевич? — не совсем уверенно переспросила Женя.
— А кто же еще? Или вы его еще не раскусили?.. Ну» Сергея Антоновича мы ему на растерзание не отдадим..* Только бы не заколебалась почва под ногами у моего нескладного наставника.,, Кстати, огромное вам спаси-
6о, Женя: вы вовремя напомнили Сергею Антоновичу, почему Черемашко лежит в четвертой! Ну, и из моего спектакля какой-то толк непременно будет.— Танцюра глянул на часы и заторопился:—А теперь вот что. Я слышал, о чем вы просили моего патрона. Сдавайте дежурство, идите домой, хорошенько выспитесь. Между пятью и шестью позвоните мне сюда. Головой ручаюсь: если Черемашко сегодня прооперируют, дежурить возле него ночью будете только вы...
И Александр Семенович величественно раскрыл перед девушкой двери ординаторской.
Потому ли, что в последний месяц его вообще не покидало тревожное состояние; потому ли, что, не пробыв в отцовской клинике и часа, он.снова начал сомневаться: удастся ли ему сдержать слово, данное Надийке; может, потому, что первый больной, которого он увидел, напомнил о недавно пережитом, когда все из рук валилось, а от веры в себя почти ничего не осталось,— Игорь из ординаторской мужского отделения вышел с таким ощущением, будто очутился он в каком-то особом мире, где границ между явью и сновидениями нет.
При встрече Таня была как Таня. А сейчас кажется — не похожа она ни на ту, какой была когда-то, ни на ту, которая писала брату тревожные письма: с отцом чем дальше, тем хуже, помочь ему можешь только ты, приезжай скорей! И похоже на то, что желание немедленно увидеть Сергея появилось не само по себе — разбудила его Татьяна.
А Сергей стал еще более чудаковатый, чем был. Нет, он не постарел. Но и не возмужал. И от сдержанности своей не избавился. Даже еще замкнутое стал. Почему?
Лишь рассказывая о только что поступившем больном, рак-отшельник на секунду высунулся из раковины. Но как только Игорь попытался вызвать его на большую откровенность, Сергей сразу же замкнулся. И если Игорь о чем-то догадался, то спасибо за это разговорчивому Танцюре.
Но осмелится ли эта раз навсегда испуганная ворона довести до конца свое внезапно возникшее намерение?
У Игоря только одна рана. За три года она зарубцевалась, не кровоточит, как прежде, хотя и мешает вздохнуть полной грудью. А Сергей прячет не только от всех, но и от самого себя мелкие, зато многочисленные болячки. Как же им зарубцеваться в тесной раковине?
Откуда же у Тани взялась уверенность, что без Сергея им не обойтись, что только вместе с ним можно чего- то добиться? Неужели она не видит, что Сергей совсем не та туча, которая может напоить землю после засухи? А еще журналистка. Разве умение разбираться в людях не главное в этой профессии?
Юную медсестричку еще можно понять. Для нее Сергей не рак-отшельник, которого никто, кроме нее, не разгадал и не разгадает... Как самоотверженно, не боясь раскрыть перед новым человеком свою девичью тайну, бросилась она на помощь этой горемычной душе!
Так это же девочка. А Таню жизнь потчевала и горьким...
И чего только не наговорил желторотый помощник Сергея! Как он старался привлечь к себе внимание Игоря, чтобы Сергей тем временем пришел в себя. Неужели Сергей так ему дорог? Чем же? Своей невероятной праведностью?
Есть что-то привлекательное в этих молодых людях— в Танцюре и медсестре, которую зовут Женей. Но Игорю они ничем помочь не смогут.
Конечно, Игорь не намного старше их. Зато последние годы он прожил не в здешней оранжерее, а в больнице, где все лежало на его плечах. Он научился отвечать за каждый свой поступок. И у шахтеров, по их мерке, научился оценивать людей. Если потребуется, он сумеет повести Сергея за руку...
А Танцюра, по-видимому, только о том и заботится, чтобы все считали его более умным, чем он есть в действительности. Он не прочь быть похожим на старого Фауста. «Я не только постиг все науки, но начал даже разочаровываться в них» — вот что сквозит в каждом его жесте и слове. А на самом деле этот молодой человек из коротеньких штанишек еще не вырос. Старается говорить баском, но поминутно срывается на петушиный фальцет.
Игорь недавно сам был таким. Высочайшую ноту взял во время оно в споре со своим знаменитым родителем о путях прогресса в хирургии и изменениях в мораль поэтическом облике старых кадров! Звон в ушах до сего времени не утих. Больше ничего подобного не случится! С тех пор Игорь заметно повзрослел, приобрел немалый профессиональный и жизненный опыт. Навсегда врезалось в его мозг, что ни крик, ни нетерпение юности, ни тем более неуступчивый старческий эгоизм не могут служить аргументами в принципиальном споре. Больше того— они затрудняют поиски истины. Ну, и не длй дискуссий он приехал сюда. А уж если придется, он сумеет делом, а не словом, доказать свою правоту!
Да, Танцюру прошлое не гнетет. И язык у него под-* вешен неплохо. Но этого молодого человека надо предостеречь; он может превратиться в деятеля, который считает: мое дело — первым прокукарекать, а осуществляют пусть другие. Разве мало вокруг таких, кто и в науке пробивается вперед именно этим способом?..
А вот девушке, хоть весна для нее только началась, уже кажется, что жизнь штука очень сложная. Такое на ее красивом лице выражение, будто, кроме долга, она ничего не хочет знать. Возможно, она еще не знает, что вот-вот войдет в ее жизнь (и не вошло ли уже?) нечто такое же властное, как и долг...
Почему она не сводила глаз с не выспавшегося, подавленного своей опрометчивостью Сергея? Конечно, сегодня для нее Сергей —всего лишь носитель добродетелей, присущих самоотверженному жрецу науки.
А завтра...
Ай да аскет! Ай да рак-отшельник! Заполонил воображение такой девушки, а сам ничего не заметил. Чем же поразил ты, ну, пусть еще не сердце, а только воображение этого юного создания?
Ну, держись теперь, мой милый!
«Верно, мои слова о том, что мы, мол, погуляем на твоей свадьбе, были не очень остроумной шуткой. Да попал я, кажется, в самую точку!»
Игорю именно в таком плане не терпелось поговорить с Сергеем, когда они спускались по лестнице. Но даже человек, полностью лишенный проницательности, понял бы, что Сергей сейчас может думать только о Черемашко. И Игорь не проронил ни слова.
Сергей заметил это между вторым и первым этажами; И еще раз поблагодарил за то же самое:
— Спасибо, что напомнил...
— Ты и в магазинах за все платишь дважды? — усмехнулся Игорь.
Сергей не заметил его насмешливого тона. Он как бы думал вслух:
— Насколько мне известно, тромбоз брыжеечных артерий пока что обходил нашу клинику. Мне приходило, в голову, что у Черемашко омертвение или рак поджелудочной железы. Тоже безнадежные заболевания.— Сергей остановился, облокотился на перила.— Как, по-твоему, отнесется к моему поступку твой...
Игорь перебил его:
— Не об этом надо думать. При тромбозе у тебя все- таки будет около трех шансов из ста. И мой опыт... если, конечно, это можно назвать опытом.
.— Ночью мне казалось, что у меня отберут Черемашко,— не слушая его, размышлял вслух Сергей.— А сейчас... Вся ответственность за него ляжет на меня... На пятиминутке я ни словом не обмолвлюсь о твоем предположении. Интересно, вспомнит ли кто-нибудь из наших руководителей что инфаркты бывают и в кишечнике?
Игорь встрепенулся: у Сергея появилась крамольная мысль?
— Истина рождается в споре, и это стало известно более двух тысяч лет тому назад.— Сергей все еще будто разговаривал сам с собой.— Вызвать, что ли, на спор присутствующих на пятиминутке? Но как? И необходимо, чтобы Федор Ипполитович осмотрел Черемашко как можно скорее...— Его взгляд остановился на Игоре.— Ты тоже помолчи о тромбозе... И еще одно одолжение сделай мне, пожалуйста. Твой отец откроет рот лишь после того, как сам побывает возле Черемашко. И тех, кого к нам привозит «скорая помощь», многие среди нас считают принудительным ассортиментом. Сдержись, если тебе покажется, что твой отец безучастен к моим словам. Иначе испортишь мне все. И себе все испортишь: он ни за что не оставит тебя здесь.
Значит, Татьяна не фантазирует: крамольные мысли все-таки посещают рака-отшельника?
Игорь спросил как бы между прочим:
— А если твой субординатор.,,
Сергей ни на секунду не задумался.
— Ты и его придержи. На пятиминутке он будет возле тебя: как же, новый человек. И он такая же удалая голова, как ты, может такое ляпнуть... Рано ему испытывать прочность своего лба на наших каменных стенах. Сделаешь?
Нет, не только крамольные мысли посещают Сергея. Он что-то задумал: неспроста одновременно с Игорем он подумал о каменных стенах и лбах, которые пытаются их пробить.
Торопясь схватить рака-отшельника за высунутый из раковины ус, Игорь спросил:
— А у тебя для этих стен есть отбойный молоток? Или собственной головой хочешь рискнуть?
Сергей ответил, лишь сойдя с последней ступеньки:
— Голова мне самому нужна.
И рак-отшельник снова спрятался в раковину.
Игорь невольно вздохнул. По всей видимости, его жизнь в течение ближайшего полугода станет продолжением сегодняшней ночи в вагоне. Только у Надийки будет теперь кого ставить в пример своему мужу.
Нет, не в радужном настроении переступил Игорь порог директорского кабинета.
Игорь полагал, что директор, дав согласие на его приезд, не только собрал о сыне своего своенравного заместителя по научной части все сведения, но подумал и над тем, к чему может привести появление этого стажера. По-видимому, Андрей Петрович Каранда не прочь преподнести профессору Шостенко многозначительный сюрприз. Отец любит показывать окружающим свое превосходство, директора всегда были у него на посылках. Каранде, вероятно, это осточертело, и он решил сделать заявку на самостоятельность.
Но это только предположения, их еще надо проверить. А дипломатом Игорь себя не считал.
О Каранде как о хирурге он кое-что слышал. Но слышанное плохо вязалось с тем, кого он увидел.
Навстречу ему поднялся плотный человек лет сорока, с добродушным и не очень внимательным взглядом из- под кустистых бровей. И пока Игорь сидел у него, Андрей Петрович не вынимал изо рта папиросы. Он не столько
ее курил, сколько посасывал, как трубку. От этого над его головой повисла сизая туча.
Приклеить бы ему длинные, с опущенными кончиками усы, получился бы вылитый колхозный «дядько».
Нового стажера директор встретил с той любезной официальностью, с какой тактичные начальники встречают своих будущих подчиненных и которая этих начальников ни к чему не обязывает.
Пожимая руку новому стажеру, он сказал:
— Я очень рад.
Мельком глянув в поданное ему Игорем командировочное удостоверение, Каранда небрежно бросил его на стол. Задал несколько вопросов о том, что Игорь делал в своей больнице, над чем ему хочется поработать здесь, и выразил надежду, что практика его будет успешной. Слегка поинтересовался, все ли у него в порядке с жильем, чем ему надо помочь. Ни единым словом не обмолвился о Федоре Ипполитовиче, словно то, что перед ним сидит непокорный сын его знаменитого заместителя, не имело никакого значения.
После обмена любезностями директор попыхтел папиросой, повесил перед собой как бы дымовую завесу и тем же равнодушным тоном спросил:
— Почему вам так хотелось попасть именно в наш институт? Насколько я знаю, вам предлагали нечто позаманчивее.
Игорь ответил:
— Да, у меня был выбор: сюда или в Москву. Но я в этом городе родился, закончил здешний мединститут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22