теперь профессор Шостенко имеет дело с тем, чего его сын вот уже сколько месяцев не может забыть. Правда, у покойного шахтера болезнь не была так запущена. Но действовал Игорь... Разница между тем, что делал он, и тем, что сейчас делает отец, примерно такая же, как между портретами, один из которых работы уличного фотографа, а другой написан непревзойденным мастером кисти. От скольких мелочей отмахнулся тогда Игорь! А отец не забыл ни об одной, не допустил ни малейшей погрешности...
Гордиться бы таким отцом! Приложить все силы, чтобы каждая новая твоя операция хотя бы на полшага приближала тебя к такому мастерству... Вот именно— приближала. Ведь неподвижное не догоняют. К нему приближаются, чтобы обойти или переступить...
Вот за Сергеем Игорю придется гнаться. Вместе оканчивали мединститут, а смотри, как далеко вперед вырвался этот послушный служитель своего полубога!
Чего только не пережил Сергей за эти сутки: бессонная ночь, Черемашко. Три часа возле раненой артистки. Стычки с отцом, четверть часа неистового напряжения, когда его скальпель при малейшем неосторожном движении мог рассечь аорту! И хоть бы что ему: сейчас спокойно, с доскональным знанием дела, он помогает своему наставнику разбираться в лабиринте сосудов у Черемашко. Двужильный Сергей, что ли? Откуда же у этого полу инвалида столько сил?
Следует, конечно, отдать должное и больному! Ну и жизнелюб же этот Василь Максимович! В глубоком наркозе, при абсолютно выключенном сознании и полной анестезии, при отсутствии пульса одно у него все же не спит: жить! Жить во что бы то ни стало!.. Такой не только возьмет от медицины все, что она может дать,— он сам до последнего будет бороться за свою жизнь. Если бы все больные были такими! Насколько легче работалось бы тогда врачам!
Не то было у Игоря. Когда привезли в больницу того больного, первое, что услышали от него: «Нет, не жилец я...» И ничем Игорь не смог выбить эту дурь из его головы..,
...Резекция закончена.
Исчезли зажимы, еще раз проверены швы на брыжейке, кишечнике, сосудах. Операционная сестра доложила: все, что она выдала, ей возвращено или она видит на больном. Кишечник уложен обратно в брюшную полость.
Профессор приказал ассистентам:
— Зашивайте.
Зашивать умеют и студенты старших курсов. А за Карандой и Сергеем можно бы и не следить.
Но от операционного стола профессор не отошел. Чрезвычайно кропотливая, трудная, зато необычайно интересная операция, провел он ее (Игорь первым расписался бы под этим) идеально — потому и следит за тем, чтобы оперированный и зашит был безукоризненно. Ну, и помнит все-таки здешний высокий шеф, что для своих ведомых он должен быть образцом всегда и во всем.
Когда ассистенты заканчивали свою работу, отец сказал операционной сестре, кивнув на Черемашко:
— В таком положении, как сейчас, пусть он полежит у вас часа два. А то и дольше. Пока дежурный врач не разрешит перевезти его в палату.
— Хорошо, Федор Ипполитович,— отозвалась та.
— Сразу же натяните над ним кислородную палатку. Кислорода не жалеть... И ни на минуту не оставлять без наблюдения.
Вот как заботится о Василе Максимовиче профессор. Почему же тон у него такой, будто сказанное им всего лишь формальность?
Почувствовал это и Сергей. Он было заикнулся:
— Я сам буду наблюдать за Черемашко.
Не глянув на него, профессор заявил:
— Вы? Разве у нас не хватает медицинских сестер? А на будущее запомните: мне нужны сотрудники, а не мамочки. А вы сейчас хуже выжатой тряпки.— Голос профессора слегка смягчился.— И вас, кажется, ждут внизу. Не вздумайте подойти к ним в таком виде: словно на похоронах побывали... Черемашко вы сняли со стола с пульсом, и это огромное счастье — так и скажите. Кроме того, вы обязаны сделать все записи. Все заставлю завтра переписать, если хоть что-нибудь переврете.
На месте Сергея Игорь, пожалуй, так же послушно склонил бы голову: к тону уставшего человека вряд ли
стоит придираться. Но почему отец смотрит в сторону и думает совсем не о том, что говорит?
Вот взгляд его остановился на Самойле Евсеевиче. Тот тотчас предупредительно встрепенулся:
— Я слушаю, Федор Ипполитович.
Профессор в последний раз взглянул на оперированного и протянул руки медсестре, чтобы она стянула с них перчатки. Евецкому он сказал:
— Вот что... Но прежде всего, чтобы не забыть, о вашем протеже. Вам известно, что я сказал ему утром?
— О, Фармагею невероятно посчастливилось,— затараторил тот.— Ваши чрезвычайно ценные замечания и указания...
— А как его раненая?
Это вдруг буркнул Танцюра. Но профессор не счел нужным оглянуться на него, и все притворились, будто ничего не слышали. Лишь очки Самойла Евсеевича сверкнули в сторону молодого хирурга.
Профессор сказал:
— Вот о чем я подумал, когда Друзь возился с тромбом: почему бы не прочесть написанное Фармагеем и ему? — И, не обращая внимания на то, что глаза Евецкого заметно увеличились, продолжал: — Друзь, правда, стал врачом после войны. Но он на себе испытал, что такое военная полевая хирургия, и хорошо запомнил все, что видел и слышал во время службы в эвакогоспитале.— Отец искоса бросил взгляд на Сергея.— Вот и пусть он поделится своими практическими знаниями, с бывшим однокурсником. А ему... Думаю, что диссертация Фармагея в какой-то степени пойдет ему на пользу.
Чтобы выйти из состояния легкой оторопи, Игорь тряхнул головой. Как это понимать? За удаление тромба даже взглядом не поблагодарил Сергея и навязывает ему теперь невежду. Откровенное самодурство — только этим можно объяснить его поведение.
А Сергею хоть бы что: накладывает очередной шов, как будто не о нем идет разговор.
Да и все старательно делают вид: все, мол, в полном порядке. Один только Танцюра огорожено хлопает глазами.
Зато Самойло Евсеевич доволен:
— Григорий Григорьевич, я уверен, охотно пойдет на это.
Профессора не интересовали соображения Фармагея. Он заявил:
— Тогда скажите вашему протеже, чтобы он принес второй экземпляр своего черновика и отдал Друзю.., А теперь главное. Распорядитесь, чтобы в вашем отделении освободили первую палату. Там положим Черемашко.
Евецкий даже испугался:
— Но ведь там заместитель самого...
— Знаю,— прервал его профессор.— Он уже выздоравливает, ваш почтенный больной. Полежит несколько дней в общей палате, ему же веселей будет. Или вы хотите положить умирающего к живым?
Этот щелчок по носу «левой руке», чуть-чуть развеселил Игоря. А Сергей встревожено поднял голову. И видно было, как под маской упрямо подалась вперед, его нижняя челюсть. Игорь вспомнил: в первую клали весьма ответственных больных только тогда, когда она была свободна. Обычно там лежали те, кому оставалось жить считанные дни, а то и часы...
Сергей и Каранда выпрямились.
Вовсе не мельком профессор осмотрел их работу. Но придраться было не к чему.
Вместо темного покрывала на Василя Максимовича легла чистая простыня.
Погасла бестеневая лампа.
Разминаясь от долгого стояния, присутствующие зашевелились.
— Благодарю за помощь, Андрей Петрович,— не глядя на директора, сказал отец.— Я очень хотел бы, чтобы прямые свои обязанности вы выполняли не хуже. Надеюсь, эта операция помогла вам уразуметь, почему задержка нового оборудования портит мне нервы.— И, уже отходя от стола, как бы нехотя вспомнил: — Спасибо и вам, коллега Друзь.
Он помог медсестре снять с себя операционный халат и снова уставился на Сергея поверх очков.
— Как вам пришло в голову, что у него,— он кивнул на Черемашко,— инфаркт кишечника?
Сергей отвел взгляд в сторону.
— Это не мне. Это нашему новому стажеру.
И еще раз в операционной на несколько секунд наступила мертвая тишина. Лишь один звук нарушил ее: Федор Ипполитович крякнул. Но на сына не взглянул.
Он равнодушно подождал, пока стихнет гул поздравлений с блестящим проведением невероятно сложной операции, затем обратился ко всем:
— На все вопросы о сегодняшнем... гм... событии попытаюсь ответить через день-два, когда у всех рассеются так называемые непосредственные впечатления. Тогда же обсудим и дальнейшие меры в отношении этого больного... если, конечно, они еще будут необходимы. До свидания.— Сделал было шаг к двери, но вдруг остановился, нашел глазами Сергея.— А вы... Не ожидал я от вас такого. Не ожидал... Даже жаль будет, если из ваших стараний ничего не выйдет.
Женя в институт не позвонила. Побоялась довериться телефону: а что, если Ганцюру не найдут или просто не позовут? И не грош ли цена его обещаниям?
В клинику она пришла в начале пятого. И увидела в вестибюле пожилую женщину и парня.
Молча, не глядя друг на друга, они сидели в дальнем углу. Парень обеими руками держал руку женщины... Так всегда ждут известий из операционной.
А сегодня могла быть только одна операция,
Женя остановилась возле сидящих.
— Ваша фамилия Черемашко?
Оба молча впились в Женю испуганными глазами.
Женя снова спросила:
— Василя Максимовича оперируют?
— Да,— еле слышно откликнулся юноша.— В час начали. А сейчас...
— Кто оперирует?
— Сам профессор как будто. Странный он у вас..,
— Все знаменитости странные,— согласилась Женя
Чем же встревожил их Федор Ипполитович? И почему сама Женя еще с ночи не может думать о Черемашко спокойно?.. Почему так долго длится операция?.
Однако заявила она еще безапелляционнее:
— Сейчас я все узнаю,
И вот Женя на втором этаже.
Двери профессорской «святая святых» плотно закрыты. Сквозь них —ни звука. А приоткрыть Женя не осмелилась. Да и что бы она увидела? Вспомнила: во время операций сюда почти не заходят и еще реже отсюда выходят, но каким-то чудом все, что происходит за этой дверью, сразу становится известно сестрам, няням, даже больным.
Вспомнила и помчалась в женское отделение.
Первая встреченная сестра все ей рассказала. И несколько раз восторженно повторила:
— А доктор Друзь из вашего отделения — вы только подумайте!..
Думать Жене было некогда. Едва дослушав, она побежала вниз и еще с лестницы крикнула:
— Все как нельзя лучше! — И, подбежав к ожидающим, заговорила солиднее: — Очень сложная была операция. Но все почти закончилось. Ваш Василь Максимович молодец! Не всякий выдержал бы.
Юноша, должно быть впервые за этот день, вздохнул полной грудью. Но руки матери он не выпустил.
Женщина переспросила:
— Будет жить?
И из глаз ее брызнули слезы.
Женя подсела к ней, взяла за другую руку.
— Не надо, все позади.— Не заметила, что говорит не сочувственно, а радостно.— Сейчас сюда спустится лечащий врач Василя Максимовича — высокий, с палкой, я вам его покажу... Или вы его уже видели?.. Он вам все расскажет. Он всегда говорит только правду. И не профессор, а он спас вашего мужа...
...А когда у жены Черемашко перестали катиться слезы, Жене стало вдруг не по себе.
Откуда у нее эта жгучая радость?
Сверху донеслись голоса.
Не спеша спустился вниз профессор без халата и шапочки, на ходу расчесывая влажные волосы. Заметив близких только что оперированного им человека, остановился и сказал, ни на кого не глядя:
— Все, что от нас зависело, сделано. Пульс у больного есть. Но он еще без сознания.
что о нем можно сказать только это.
И профессор двинулся дальше.
Потом прошли врачи, сдержанно разговаривая между собой. Несколько раз до Жени донеслось имя Сергея Антоновича.
А когда вестибюль снова опустел, на лестнице появился он сам, а с ним оба его помощника и сын профессора. Сергей Антонович тяжело опирался на палку. Танцюра поддерживал его с другой стороны. Не легко, видно, пришлось сегодня ординатору четвертой палаты. Был он бледнее, чем утром. Зато спокойнее.
Увидев жену и сына своего подопечного, Сергей Антонович отстранил Танцюру, подошел к ним.
— Сидите, сидите, прошу вас,— смутился он, когда жена и сын Черемашко поднялись ему навстречу. Жену он усадил, юноше положил руку на плечо.— Самое тяжелое позади. Операция прошла удачно. Причина заболевания ликвидирована. Сейчас Василь Максимович лежит в кислородной палатке, приходит в себя. Когда очнется, сказать трудно: болезнь почти все силы у него отобрала. Но очнется обязательно.
— Совершенно верно, — торжественно подтвердил Танцюра.— Выздоровление Василя Максимовича началось.
Молодой Черемашко вторично перевел дух.
— Спасибо вам, доктор,— произнесла его мать.— Сердечное спасибо.
— Мне не за что,— покраснел Друзь.— Идите домой и не волнуйтесь. О Василе Максимовиче здесь есть кому позаботиться.
— Когда же можно с ним повидаться?
Сергей Антонович немного подумал.
— Приходите завтра после двенадцати. Если будете такой же твердой, как сегодня, пустим вас к Василю Максимовичу. Только вас одну... А вообще наведывайтесь к нам каждый день. Да побольше новостей приносите мужу. Но таких, чтобы у него изо дня в день улучшалось настроение.
Перевела наконец дух и жена Черемашко.
— А может быть...— начала она.— Говорят, в больницах это разрешается... Что, если я и мои дочери будем дежурить возле него? Мы бы так за ним ухаживали..,
— Нет, нет!—Женя и не заметила, как это вырвалось у нее.— Разве вы не желаете добра Василю Максимовичу? Вы же будете делать, что ему захочется. А мы — что необходимо для его выздоровления.
Друзь только сейчас заметил ее.
— А вы зачем здесь?
Женя, которая почти никогда не терялась, на этот раз не нашлась, что ответить.
— У нас тут комсомольские дела,— выручил ее Танцюра, и девушка впервые посмотрела на него с благодарностью.
А Вадик насупился: не он догадался, как помочь Жене.
— А-а...— Сергей Антонович снова обратился к жене Черемашко: — Наша медсестра правильно сказала: вашему мужу необходим квалифицированный уход. Кстати, эта дивчина почти всю ночь пробыла возле Василя Максимовича. А теперь требует, чтобы именно ей поручили присматривать за ним этой ночью. Она, видите ли, знает его лучше, чем кто-либо другой. Вот такие у нее комсомольские дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22