.. Что ей на это ответить?
Снова у жены Черемашко заблестели в глазах слезы. И одна горячая капелька упала Жене на щеку, потому что женщина прижала ее к себе.
Молодой Черемашко встал, помог подняться матери.
— Еще раз спасибо, дорогой доктор, от всех нас. А нас пятеро братьев и сестер.— Он так пожал руку Сергея Антоновича, что тот поежился.— И вам, девушка, все пять спасибо.
Когда родные Василя Максимовича ушли, Друзь устало опустился на ближайший стул. Откинулся на спинку и улыбнулся своим младшим товарищам.
— А вы разве не устали за эти три с половиной часа? Садитесь, передохнем немного.— А когда те, усевшись, повернулись к нему с явным намерением начать беседу, он поднял обе руки.— Потом. Когда улягутся непосредственные впечатления. Под их влиянием даже Гришко Фармагей чуть не оторвал мне обе руки, поздравляя. Сначала посмотрим, чем обрадует нас завтрашнее утро, тогда и поговорим. Но не о том, что было, О том, что должно быть,
Вадик запротестовал:
— Но то, что вы только что сделали, само по себе..,
— Не нужно громких слов,— остановил его Друзь.— Пора уже вам Повзрослеть... Операция, а тем более какой-то ее этап — это всего-навсего средство борьбы с болезнью. И оценивается оно по результатам. А мы о результатах узнаем не скоро.
Танцюра прищурился на своего напарника,
— Съел? Приятного аппетита!
Лицо у Сергея Антоновича вдруг стало жестким,
— Кстати, Александр Семенович... Не пора ли и вам усвоить элементарные правила приличия? Я имею в виду не только ваше отношение к Вадику. Откуда у вас стремление «без драки попасть в большие забияки»? Запомните, пожалуйста: если вы еще раз позволите себе в адрес Федора Ипполитовича высказать даже малую часть того, что сказали в нашей палате и во время операции, нам придется распрощаться.— Почему-то Друзь посмотрел не только на Танцюру, но и на профессорского сына. Затем обеими ладонями потер себе виски.—Сейчас я пойду записывать сегодняшнее. Вы, Вадик, и вы, Александр Семенович, придете через час в ординаторскую. Там я скажу вам...
Словно из-под земли вырос вдруг тот, кого Женины подруги пренебрежительно зовут Гри-Гри. Он по-приятельски положил руку Сергею Антоновичу на плечо.
— Ну и разговоров же о тебе сегодня! — Он многозначительно понизил голос: — Ну и подколол ты нашего деда. Что значит наш выпуск!
Сергей Антонович повел плечами. Восторг Фармагея, кажется, был ему не очень приятен.
— Ты ко мне в связи с диссертацией?
Гри-Гри хотел было обидеться, но, заметив профессорского сына, на мгновенье как бы ошалел от удивления. Потом заорал во весь голос?
— Игорь? Откуда? Каким ветром? Приехал мириться с отцом? Или...— Он по-боксерски подвигал кулаками.
Ответ Шостенко-младшего не был приветливым?
— Здравствуй... Но у нас тут небольшое производственное совещание.
Гри-Гри поглядел на присутствующих. Никто навстречу ему объятий не раскрыл, Он не то обиженно* не то надменно надул губы,
— Создается общество по содействию Друзю в осуществлении его фантазии?.. Смотрите, как бы не вышло вам это боком.— И вдруг почти рассвирепел, увидев, как брови у Друзя поднялись на лоб.— Слишком много ты себе позволил, Сергей. Целый день, как хотел, гонял деда и прямо из-под носа выхватил у него самое лучшее в операции... Думаешь, кислородная палатка поможет твоему Черемашко? Черта лысого! Даже если он очнется, то только для того, чтобы завтра на рассвете окончательно загнуться... А тромба дед тебе не простит. И правильно — не выскакивай перед старшими...
— Подожди, не торопись! — наконец остановил его Сергей Антонович и попробовал превратить все в шутку: — Впервые замечаю, Гришенька, что у тебя в голове может быть столько мыслей сразу.
— Это не мои мысли, так думают все,— огрызнулся Фармагей.— Даже твои сосунки. Спроси хотя бы у него.— Он ткнул пальцем в Вадика.
Женя ничего не понимала. Не все понимал, должно быть, и Шостенко-младший: он вопросительно поглядывал то на Сергея Антоновича, то на Фармагея. Танцюра исподлобья уставился на Вадика. А тот, зажав ладони между коленями, с отсутствующим видом смотрел в пространство.
Рука Друзя изо всей силы сжала палку. Все-таки он не позволил гневу прорваться наружу.
— Ты в обиде на Федора Ипполитовича,— спросил он,— за то, что он приказал мне прочитать твою диссертацию? Я охотно помогу тебе, если понадобится. Зачем же злиться?
— Получишь ты ее, как же! — отрезал Фармагей.
И исчез так же быстро, как появился.
Все это было настолько глупо, что некоторое время трое врачей удивленно переглядывались, не зная, что подумать. Лишь четвертый, Вадик, словно ничего не видел и не слышал...
Потом Шостенко-младший спросил:
— Он что, стал шутом гороховым?
Сергей смущенно пожал плечами.
— Между прочим, не пора ли тебе, Игорь, домой?
Тот обиделся:
— Странный вывод из выходки дурака...
Сергей Антонович замялся: не совсем удобно напоминать взрослому человеку о вещах, которые он сам должен помнить.
— Утром ты заскочил сюда на минутку, а сейчас уже вечереет. Приехал с женой и сынишкой. И забыл о них. Извини, что я напоминаю тебе об этом...
— Верно, мне давно пора,— согласился Шостенко- младший.— Но перед этим я должен сказать тебе...
Сергей Антонович почему-то торопливо перебил его:
— Завтра скажешь...
Шостенко-младший обвел взглядом присутствующих.
— Возьми меня к себе на эти шесть месяцев. Третьим помощником.
Вадик вдруг заёрзал на стуле. На лице Танцюры появилась довольная ухмылка. А Женя почувствовала, что гордится Сергеем Антоновичем.
Но Друзь отрицательно покачал головой.
— Почему? — не понял Шостенко-младший.
— Во-первых, это не от нас зависит...
— Директор не будет возражать, напротив...
Друзь постучал палкой по полу.
— Двумя словами не объяснишь. Придется нам с тобой как следует побеседовать. Но не сейчас. Мы оба устали. В ближайшее время... Теперь иди домой. И извинись за меня перед сестрой. За что — ты знаешь.
Не легко было сыну профессора справиться со своим разочарованием. Он достал папиросу и сломал несколько спичек, прежде чем раскурил ее. Медленно, надеясь, что Друзь передумает, попрощался со всеми. И, желая показать, что не обижается, крепко пожал руку вдруг ставшему несговорчивым другу.
— Понедельник — тяжелый день.— Но улыбка его была натянутой.— Так и быть, подожду до легкого дня.
Один Танцюра проводил его сочувственным взглядом.
Пока не стукнула входная дверь, все молчали. Затем Танцюра решительно произнес:
— Неправильно, Сергей Антонович.
Друзь притворился, что не слышит. Глядя мимо Танцюры и Вадика, он начал с того, на чем прервал его Фармагей:
— До того, как прийти в ординаторскую, один из вас позаботится, чтобы в первой палате было решительно
все, что понадобится Василю Максимовичу ночью и завтра. Надо поставить там целый баллон кислорода. Снабдить Женю всеми медикаментами, чтобы не пришлось ей бегать за ними. Одному из вас придется побыть в клинике, пока Черемашко не очнется: может случиться, что дежурный врач как раз в это время будет занят. Если при выходе из наркоза с Черемашко ничего не случится, то дальше Женя сама справится со всем. Но если...— Сергей Антонович искоса взглянул на Вадика,— если возле нее ночью снова будет толкучка...
Он все сильнее потирал себе виски: усталость мешала его мыслям облекаться в слова.
Вадик не осмеливался встречаться взглядом с патроном. Но когда тот замолчал, он словно спохватился:
— Этот один буду я?
Сергей Антонович ответил не сразу:
— Пусть это будет Александр Семенович. Вас я тревожил минувшей ночью. Сегодня я попрошу вас пройти в библиотеку и забрать все, где упоминается о тромбоэмболическом заболевании. А завтра утром доложите Александру Семеновичу и мне хотя бы о том, чего делать с Черемашко не рекомендуется... А вы, Женя, если уж попали в нашу компанию...— Сергей как-то беспомощно развел руками.— Я так устал, что не в силах справиться с вашей настойчивостью. Из того, что я тут наговорил, вы это, надо полагать, поняли. Но одно испытание выдержать вам надо. Серафиму Адриановну, операционную сестру нашего профессора, знаете?
— Ни разу не разговаривала с ней,— призналась Женя.
— Да, женщина она суровая и на слова скупая. Нелегко договориться с нею. Но вы сию минуту пойдете к ней. И пусть она расскажет вам, что вы должны делать с Василем Максимовичем в первую послеоперационную ночь.
Не сразу Сергей Антонович пошел делать новую запись в историю болезни Черемашко. Поднимаясь по лестнице вместе с Женей, он неожиданно подошел к операционной, отворил дверь, не постучав, и пригласил девушку войти.
— Можно? — робко спросила Женя, не переступая порога.
О характере операционной сестры профессора она имела представление.
Когда Серафима Адриановна проходила по коридорам клиники, она никого и ничего вокруг себя не замечала, а вид у нее при этом был такой величественный, что все невольно уступали ей дорогу. И никто не осмеливался заговорить с ней первым.
Прямая, как палка, она стояла спиной к двери, приводя в порядок стол возле окна. Выдержав красноречивую паузу, спросила, не поворачиваясь:
— Что нужно?
А когда решила оглянуться и увидела за Женей Друзя, на ее лице появилось выражение, напоминавшее о том, что й она в свое время умела улыбаться.
— Прошу, Сергей Антонович.
Друзь не ожидал такого любезного приема — немного растерялся. Тем не менее он сообразил, как использовать эту неожиданную перемену в отношении Серафимы Адриановны к нему.
— Я позволю себе,— почтительно и скромно начал он,— обратиться к вам с очень важной для меня просьбой.— Взяв Женю под руку, он осторожно подвел ее к этому олицетворению недоброжелательности.— Это Женя. Сегодня ночью она будет дежурить у моего больного.— Он указал глазами на пластиковую палатку над операционным столом.— Научите, пожалуйста, Женю, как ей быть. Вы знаете это лучше любого из нас. Лучше самого Федора Ипполитовича.
— Хорошо,— кивнула операционная сестра: ее неласковое сердце еще не отвыкло откликаться на любезности.— Вашего больного я отдам только в надежные руки.
Сергей Антонович низко склонил перед ней голову.
Этим он окончательно размягчил суровое сердце. Серафима Адриановна не сказала ни слова, когда он подошел к палатке, просунул туда руку и долго прислушивался к пульсу Василя Максимовича.
Женя не сводила глаз с Серафимы Адриановны, а та следила за Сергеем Антоновичем»
Минули всего лишь сутки, но как удивительно развивались ее отношения с тем, кого еще вчера вечером она считала сухарем. Вот она пришла сюда в неурочный час... прежде всего конечно же чтобы помочь тяжелому больному. И помощь ее будет такой, что завтра утром Сергей Антонович скажет ей столько благодарных слов...
Из операционной Сергея Антоновича проводила долгим взглядом и Серафима Адриановна. А когда закрылись за ним двери, она задумчиво сказала:
— Как в сказке: гадкий утенок. Четыре года, а только и слышишь — растяпа да размазня. И кто бы подумал, что он... Лебедь не лебедь, но что-то порядочное из него вырастет.— Вдруг тон ее резко изменился: — Не советовала бы я тебе, девушка, провожать его мечтательными взглядами. Конечно, собой ты хороша. Но лебеди не для тебя.
Женя почувствовала, как заалело ее лицо. Но ответила сразу:
— Это ваша вторая специальность — судьбу предсказывать?
Серафима Адриановна рассмеялась и, подойдя к Жене, взяла ее за подбородок.
— Вот и познакомились. А то мне показалось было, что у тебя только и добра, что мордочка... Ну, садись, выкладывай, что тебе от меня нужно и что собираешься делать. Правильно скажешь — буду молчать. Ошибешься— уж не сердись, если моих поправок век не забудешь.
Больше часа просидела Женя в операционной. И первый разговор вчера с Друзем перестал ей казаться допросом с пристрастием. Но на учительницу свою она ни разу не огрызнулась.
Когда этот «семинар» закончился, Серафима Адриановна обняла девушку за плечи, но сказала ей отнюдь не добрым голосом:
— Заруби на носу: я всегда тому помогу, кто хоть на четвереньках, а все-таки вперед ползет. Но плаксам слез не утираю... А теперь иди, приведи себя в порядок после моей науки. Перевозить твоего больного будем после семи.
Василя Максимовича перевезли в половине восьмого вечера,
Перевозили, можно сказать, торжественно: перед коляской шла Женя, по обе стороны выступали Сергей Антонович и Танцюра, а сзади шествовала Серафима Адриановна. Чуть ли не все ходячие больные мужского отделения вышли из палат, выстроились вдоль стен коридора. Все знали, для кого существует палата номер один, какую операцию делали Василю Максимовичу, знали, что только ординатор четвертой палаты, нежданно-негаданно набравшись храбрости, пообещал поставить Черемашко на ноги.
Серафима Адриановна хотела убедиться, что она не попусту просидела битый час с Женей, что первая палата подготовлена в соответствии с ее требованиями.
Первой называлась маленькая комнатка в конце отделения. Женя побывала там сразу после «семинара». Танцюра переоборудовал ее неплохо. Койка отодвинута от окна, за ней, в углу, поставлен баллон с кислородом. На столике в противоположном углу аптечка. Даже пол успели вымыть. И не стул поставлен для сиделки, а кресло,— правда, гнутое, с плетеным сиденьем.
Женя лишь перестелила постель, как научила ее хозяйка «святая святых».
Серафима Адриановна молча проследила, как укладывали Черемашко. Придраться ей было не к чему. Затем, отступив в коридор, жестом подозвала Женю.
— Ну, ни пуха тебе, ни пера.— И перешла на шепот:— Жаль будет, если эта операция ни к чему не приведет. Тогда и гадкий утенок не отважится больше на такое, как сегодня. Всю ночь помни об этом, если вправду не только себе добра хочешь.
Женя промолчала.
— И еще одно,— продолжала Серафима Адриановна.— Врачи свое дело сделали, нечего им тут околачиваться. Выгони их отсюда скорее. Пусть оставят больного в покое и сами сил набираются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22