Энергичней гоните от него лишние мысли. А то он не сто, а лишь девяносто девять лет проживет. Ну, пусть отдыхает.
Он стремительно вскочил, подхватил дежурного врача под руку и не повел, а потянул его из палаты.
Снова не то сон окутал Василя Максимовича, не то впал он в забытье...
К действительности его вернул новый голос, шутливый и в тоже время властный:
— Так кто тут всю ночь давал концерты?
Из серой мглы выступил четырехугольник двери. Его перегородили белые халаты. Потом выделилась впереди остальных фигура с военной выправкой. Склонив голову, этот человек вглядывался в Василя Максимовича, как радушный хозяин в долгожданного гостя.
Затем новый врач подошел к кровати. Тотчас же чья- то услужливая рука подставила ему стул. Врач сел не оглянувшись, не поблагодарив: издавна привык, очевидно, к таким услугам.
Остальное халаты образовали за его спиной почтительный и молчаливый полукруг.
— Так это, значит, вы подняли всех на ноги? — продолжал тот, кого окружали таким вниманием.— Ну, если мы способны на такое...— Он закончил жестом, который дал понять его свите, что новый больной не так слаб, как может показаться.— Долго ли собираетесь расти себя в таком же духе?
На шутку Василь Максимович ответил шуткой:
— Пока меня не угомонят.
Видно, те, кому подставляют стулья, не особенно внимательно прислушиваются к ответам на свои вопросы. Василь Максимович еще не закончил, а этот врач бросил в пространство:
— Так что же?
И Василь Максимович услышал, что и Сергей Антонович умеет отвечать очень почтительно:
— На пятиминутке я разрешил себе...
Дежурный врач, как и раньше, стоял в ногах у Василя Максимовича, держась за спинку койки. Теперь он был бледный и запыхавшийся, словно поднялся сюда снизу бегом. Он не отрывал взгляда от своего начальства, и в глазах его застыла мольба. А начальство ни разу
даже головы к нему не повернуло, а слушало так, будто каждое слово известно ему заранее.
Просто неловко стало за Сергея Антоновича, когда сидящий врач прервал его:
— Пятиминутку я помню.— И это был голос человека, каждое слово которого имеет огромный вес.— Я жду того, о чем на пятиминутке вы почему-то не заикнулись,— выводов и предложений. И покороче, пожалуйста.
Сергей Антонович низко склонил голову.
— Слушаю, Федор Ипполитович...
Конечно, узнать о причине твоей беды, о том, что с тобой будут здесь делать, любопытно. Но, должно быть, слишком торопился Сергей Антонович, не поспевало за ним обессиленное внимание Василя Максимовича. И много непонятных слов появилось в его речи. Ничего не понял Василь Максимович и по лицам присутствующих.
Постепенно выделились среди них и те, кто уже побывал здесь.
Вот своим упитанным телом отгородил Федора Ипполитовича от его свиты тот, кто с легким сердцем только что напророчил Черемашко сто лет жизни и умчался из палаты. Ну, Василь Максимович не из мнительных. Даже ночью не обливался холодным потом. А у кого-нибудь от такого врача не только испортится настроение, но и последняя надежда угаснет.
Не Потому ли, что толстяк близок к высокому начальству, Сергей Антонович приводил его недавно сюда? Значит, и здесь к высшей инстанции сразу не пробьешься?
А вот и юноша, который приходил вместе с темноволосым. Он едва заметно кивает после каждой фразы дежурного врача,— видно, во всем с ним соглашается.
Парень, видать, с гонором. Но почему-то не вызывает в нем протеста то, что Сергей Антонович слишком уж боязливо вымаливает что-то у этого Федора Ипполитовича. Возможно, он очень большая шишка в своем деле, но и дежурный врач не пятое колесо в телеге!
Заметил Василь Максимович и темноволосого.
Этот места себе не находит. Голова его то тут, то там вдруг вынырнет из-за других белых шапочек. Он старается уловить каждое движение Федора Ипполитовича и, как видно, остерегается попадаться ему на глаза. Кажется, и ему не нравится, как слушает начальство дежурного врача.
Должно быть, о чем-то своем думал Федор Ипполитович. От шутливости на лице ничего не осталось, зато властности, пожалуй, прибавилось. Руки неподвижно лежали на коленях. Пальцы правой медленно что-то выстукивали. Глядел он в окно, за которым голубело морозное небо.
Ну что ж, жизнь он прожил немалую, вдоволь нагляделся на человеческие страдания, привык к ним,.,
Но вот у него появились признаки нетерпения. В сообщение Сергея Антоновича начали вклиниваться его вопросы: «Почему?», или: «Откуда это видно?», или: «Нельзя ли без беллетристики?»
— Мерси!
А этим недоброжелательным словечком доклад дежурного врача был прерван.
Федор Ипполитович повел бровями, и как бы само собой с Василя Максимовича слетело одеяло. Только теперь начальство обратило свой взор на больного.
Э, нет, не отсутствующий и не безразличный взгляд у этого старика. Он как бы сбросил с себя маску. Пальцы перестали постукивать по колену, зато как напряглись кисти!
К больному старик обратился по-прежнему властно и шутливо:
— Покажите, где вам больнее всего.
Василь Максимович показал.
— Просто боль? Или особенная? — посыпались вопросы.— Одинаковая? Или то усиливается, то ослабевает?.. Думайте перед тем, как ответить.
Василь Максимович не удержался от колкости:
— А Сергей Антонович точно про мою боль вам рассказал. Одно могу добавить: давит она меня, будто кол, а ничего продавить не может.
Колкости Федор Ипполитович не заметил.
И если до этого центром внимания для всех был только Федор Ипполитович, то теперь все глаза впились в голый живот Черемашко, словно на нем внезапно появились какие-то таинственные письмена.
И облегченно вздохнул Сергей Антонович.
Снова поднялся на цыпочки темноволосый, его взволнованный взгляд остановился на Федоре Ипполитовиче, чего-то не понимая.
Покончив с вопросами, старик соболезную промолвил:
— Придется вам, дружище, и мой осмотр вытерпеть. И не обещаю, что он последний. Очень глубоко вы запрятали свою болезнь. В одиночку я, пожалуй, не докопаюсь.
Еще раз вздохнул дежурный врач — словно с него свалился тяжелый груз.
Этот — уже четвертый! — осмотр был самым продолжительным. Но с неослабным вниманием следили все присутствующие за каждым движением своего руководителя. Даже толстяк, даже Сергей Антонович не могли оторваться от его рук. А чернявый так и остался стоять на носках.
Странно чувствовал себя Василь Максимович.
Пусть многое заглушила в нем болезнь. Пусть ни на секунду не умолкает тупая боль. Пусть терзает его неутолимая жажда. И все-таки какая-то часть сознания не желает покориться ни слабости, ни боли. Никак не угасает в нем острый интерес к окружающему.
Всю жизнь Василь Максимович проработал в цехе крупных машин, привык там ко всему. Но когда на испытательном стенде запускается только что собранный его парнями мотор и неожиданно, неизвестно отчего, он начинает вдруг греться или вибрировать, не раз пробежит по спине мороз, не раз взмокнет чуб: неужели кто-то допустил ошибку или, упаси боже, схалтурил?
А тут решается вопрос о человеческой жизни.
Что прячет под маской властного добродушия этот самый Федор Ипполитович? Что он хочет скрыть от окружающих и больного? И чем после минувшей ночи можно напугать Василя Максимовича? Услышит сейчас: не доживешь, мол, до сегодняшнего вечера,— все равно подумает, как договорился ночью с Сергеем Антоновичем: мели, Емеля,— твоя неделя. Не такая уж точная наука медицина; он знает,, как врачи ошибаются, небось чаще тех, кто погоду предсказывает...
Вот прежнюю маску надел на себя Федор Ипполитович.
Закончив осмотр, он застыл на стуле. Снова засмотрелся в окно. Снова ладони легли на колени, а пальцы начали что-то выстукивать.
Ритм как будто знакомый. Ну да, знакомая песня.
Василь Максимович расслышал даже слова: «Будет буря. Мы поспорим...»
Пальцы старика застыли. Он сердито посмотрел на Сергея Антоновича: кто осмелился нарушить тишину в палате? В испуге завертел головой и толстяк.
Пение стихло. Слегка покраснел юноша с хитроватыми глазами. Отнюдь не боязливо он уставился в затылок начальству. Но то была напрасная демонстрация храбрости: Федор Ипполитович не оглянулся.
— Та-ак...
Глубокомысленно вымолвив это, он встал. Сразу же полукруг расступился, освобождая проход к двери. Федор Ипполитович подозвал дежурного врача.
— Вы пойдете сейчас со мной в женское отделение, покажете раненую артистку. Тем временем этого товарища...— Федор Ипполитович кивнул на Черемашко и обратился к толстяку: — ...пусть осмотрит Ляховский. И все, у кого будет время и желание. И вам, Самойло Евсеевич, советую повторить осмотр, так как мне нужны не только ваши педагогические размышления. Покажите больного также терапевту и патофизиологу. К десяти соберите в ординаторской всех, кто побывал и побывает возле этой койки.
Старик шагнул было к выходу, но еще раз оглянулся на Сергея Антоновича.
— Не ваш ли воспитанник размечтался о блаженных странах, синих небосводах, тишине и тому подобном?
И, не подождав ответа, пошел к двери.
Но из свиты вышел юноша с хитроватыми глазами.
— Произошло недоразумение, профессор,— сказал он отнюдь не смущенно.—Мне показалось, что вы собираетесь состязаться с бурей. К сожалению, вы думали о стране, где не проходит тишина.
И вышел из палаты по тому самому проходу, которым должно было воспользоваться высшее начальство.
А у Василя Максимовича сами собой закрылись глаза,
Друзь понимал, что творится с Игорем. Понимал, что до больного места не следует дотрагиваться и что на первый раз Игорю вполне достаточно нерадостных впечатлений от всего здесь происходящего.
Когда вслед за Федором Ипполитовичем они вышли из палаты, Друзь предложил своему другу:
— Может, хватит на сегодня? Да и дома о тебе беспокоятся...
Игорь остановился.
— Нет, ты скажи: как все это понимать? — Очень трагично это у него прозвучало.— Зачем ему массовый консилиум? Ведь даже мне все ясно!.. Как бы чего не вышло? Чтобы снять с себя ответственность?
Друзь взял его под руку.
— Ну, это ты загнул. Что касается ответственности, увидишь — Федор Ипполитович возьмет ее на себя всю.
— Сергей! — совсем взволнованно зашептал Игорь.— Неужели ты окончательно притерпелся?
— Ну, уж и притерпелся...
И Друзь замялся.
Игорь до того отвык от здешнего, так сразу оно на него навалилось,— не сообразил он, что произошло в кабинете его отца. Ни сестра, ни жена ничем ему сейчас не помогут, еще сами растревожатся. А если Игорь целый день будет ходить за отцом по пятам, то каждая мелочь станет жалить его злее крапивы. Непременно выкинет какое-нибудь коленце, доведет Федора Ипполитовича до бешенства...
А не поздоровится от этого прежде всего Василю Максимовичу...
Поговорить бы с Игорем со всей откровенностью... Но ведь беседа эта не на один час! А времени нет.
Сию минуту Друзю надо побывать в женском отделении. Он пошел бы туда и без приказа, добился бы, чтобы Федор Ипполитович осмотрел и Хорунжую, запретил Фармагею (в его палату помещена раненая) экспериментировать над ней. От Гришка можно ожидать любой глупости: умом исследователя природа его не наделила, а поскорее защитить диссертацию ему хочется,
В десять назначен консилиум...
Очевидно, снова придется схлестнуться с Евецким. Еще решительнее, чем в кабинете у профессора. «Левая рука» уверен, что отнюдь не именно так и сказал Евецкий) руководили профессором, когда тот
посылал его к Черемашко, а лишь соблюдение проформы. И созыв консилиума — такая же формальность. Но консилиум узаконит предложение заведующего мужским отделением, и Черемашко будет оставлен на попечение Друзя и его помощников, то есть приговорен к смерти. Ведь отвечать за это будет не профессор и не его «левая рука».
В профессорском кабинете «логика» заведующего мужским отделением дала осечку: Федор Ипполитович еще не такой, каким его хочет видеть Евецкий.
Друзю посчастливилось нащупать в душе учителя струну, которая зазвенела почти так же, как тринадцать лет тому назад! На консилиуме Самойло Евсеевич не посмеет и рта раскрыть: понял, что на преступление Федора Ипполитовича ему теперь не подбить. А Друзь попробует сделать еще один шаг: ясный звон задетой им струны должны услышать все. Пусть все увидят: вытащить профессора Шостенко из болота, куда он попал не без помощи своей «левой руки», можно!
Как хорошо, что Друзь догадался пригласить сюда заводского врача! Толковых слов от него, правда, не дождешься, но здешнему терапевту он кое в чем поможет разобраться. Побывает у Василя Максимовича и Виктор Валентинович, лучший из институтских патофизиологов.
И еще одно.
Сегодня у профессора слишком напряжены нервы. Расстроил его внезапный приезд Игоря. И кто-то шепнул Друзю: между научным руководителем и директором, кажется, снова пробежала черная кошка...
И все-таки, что бы там ни было, за операционный стол сегодня должен стать только Федор Ипполитович!
Где уж тут беседовать с Игорем? И ни о каком хождении в гости не приходится думать.,»
Федор Ипполитович уже вышел из мужского отделения. Отставать нельзя. И играть с другом в молчанку не годится. ,
Держа Игоря под руку, Друзь сказал первое, что пришло ему в голову:
— Помнишь, когда-то мы с тобой философствовали.
Кому страшно, тот либо бежит, либо вслепую бросается туда, где ему чудится враг. И в обоих случаях гибнет. Но в первом он теряет и честь. А во втором только жизнь.
Игорь процедил сквозь зубы:
— С того времени ты мудрее не стал. Уж не напомнишь ли ты мне и то, что лошади едят овес, а прямая — кратчайшее расстояние между двумя точками?
Друзь заставил себя улыбнуться.
— Нужно будет — напомню. В первую очередь о том, что путь напролом — прямой путь. Но и на прямых путях бывают препятствия, которые лучше обойти...
— Гибкая философия! — не то горько, не то ехидно согласился Игорь.— Понимаю, с нею живется легче. С ее помощью можно доказать, что три года тому назад я удрал отсюда с перепугу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22